Серебряная куница с крыльями филина

– Расшатать? Рассверлить? Расширить? – обрадовалась Мишель.

– Вот именно! Пусть рассказывает. Как можно больше рассказывает, а Вы тезисно записывайте, но не расспрашивайте! И пусть пишет сама, как мы ей раньше советовали, подробнейшие «мемуары». А сегодня приедет профессор Шульце из Мюнхена из университетской клиники. И я хочу ему ее показать. Он специализируется на амнезии и фантомных воспоминаниях. У них отличные энцефалографы, лучше, чем у нас. Они применяют лазерную точечную.

– Э, Мишель, а скажите, как финансируется ее лечение? Она же не «страховая», так? Вообще не страховая – ни приватно, никак? – оборвал он себя на полуслове.

–Нет, конечно. Она поступила к нам из Иерусалима и у нее здесь есть юрист Марк Зильбер, который занимается абсолютно всем, чем нужно. Он платит по счетам. Этот господин сначала имел дело с нашей дирекцией, а следом стал ходить ко мне регулярно раз в неделю. Я думала, он был уже и у Вас.

– Да, так о финансировании. У нее отдельная палата и все такое. Она одна влетает в копеечку. Но нам сразу сказали, что для нее надо сделать все возможное и невозможное за любые деньги.

– Тогда, знаете. Если Шульце найдет, что его клиника больше подойдет, можно ее перевести и туда! Как бы это ни было выгодно дирекции, непорядочно ее держать, если мы не способны радикально помочь. Я полагаю, сама перемена обстановки может сыграть свою роль.

Профессор Шульце очень заинтересовался необычной пациенткой и ее неординарной историей. Это был солидный деловитый и вдумчивый психиатр лет пятидесяти с кайзеровскими усами и густой рыжеватой шевелюрой. Он изучил назначения, препараты и дозировку. А потом попросил познакомить его с Эрной и пригласил ее пройтись по больничному парку.

Они бродили по аллеям и беседовали. Он не стал спрашивать «сестру Цецилию» о том, что с ней приключилось. Не заговаривал ни о детстве, ни о Бельгии, вообще старался не давать повода «пропеть привычную песню». Французский язык Шульце был много лучше, чем у Эрны. Словарный запас его был куда больше, нюансировка богаче, термины для него не составляли никакого труда. Но произношение! Этим он похвастаться никак не мог и хорошо это знал.

Поэтому он искренне и с уважением похвалил ее музыкальный «истинно парижский» выговор, а Эрна засветилась от удовольствия. Профессор заговорил о Юнге и его расхождениях с Великим учителем14, и Эрна охотно включилась. Обычное вежливое равнодушие сменилось оживлением. Она даже сама предложила следующую тему для разговора – Эрик Берн и его психология взаимоотношений. Вот что ее интересовало. Его концепция игр. У нее было на этот счет свое особое мнение. Они подискутировали немного.

И вдруг она остановилась и замолчала. Шульце ее не торопил. Он терпеливо ждал.

– Профессор! – заговорила, наконец, Эрна с явным усилием и поглядела на него.-Вы упомянули только что мой французский, и мне пришло в голову. Видите ли, я теперь многое вспоминаю с трудом. Но совсем неожиданно. в общем, я знаю, я Вам сейчас объясню. Моя мама – она была учительницей французского языка. Она преподавала фонетику в военной академии,– произнесла она, наконец, медленно, но с уверенным видом. – Ума не приложу, где была эта академия? Точно не в Брюсселе. Возможно, в Генте? В Брюгге? Я ничего не помню. Ох, это просто невыносимо!

Лицо пациентки приобрело страдальческое выражение, она снова увяла и погасла. А профессор, напротив, непритворно обрадовался. Он хорошо знал ее историю болезни, легенду и настоящую биографию, а на память не мог пожаловаться. Он тут же решил, что появились впервые проблески надежды.

Шульце взял Эрну за руку и пожал ее с воодушевлением, удивившим его самого.

– Знаете, коллега, мы так продуктивно с Вами поговорили. Я работаю в Мюнхене, там у меня прекрасно оборудованное отделение. Я Вам его с удовольствием покажу!

Формальности заняли немного времени. Оповестили юриста Зильбера, который, в свою очередь, связался с Москвой. Но когда ему задали вопрос: есть ли прогресс? Каков результат? Как можно подвести итоги бельгийского этапа лечения? Он сообщил, что если опустить подробности и медицинские термины, тогда. Тогда придется признать, что врачи в один голос говорят: есть еще слабая надежда, но улучшений нет!

А что же Эрна? Она опять не возражала переехать на новое место. Желание профессора продемонстрировать ей хорошую больницу ничуть не удивило покладистую пациентку. И вскоре сестра Цецилия водворилась в отдельную комнату с большим окном, выходящим в закрытый со всех сторон внутренний двор. На стене напротив ее кровати висело деревянное распятие. На столике у окна лежала библия. Большой дизайнерский букет из живых цветов, декоративных растений и сухих трав стоял на обеденном столе в вазе из венецианского стекла.

В Мюнхенской клинике подход был совсем иной. Если в раньше больную оберегали, то здесь всячески пытались встряхнуть и растормошить в прямом и переносном смысле слова. Фармакология, физиотерапия, кислородные смеси и массаж – все должно было служить одной цели. Шульце хотел заставить ее мозг отныне работать интенсивней. Он распорядился доставлять Эрне-Цецилии-Селине актуальные журналы по специальности. Он заходил ежедневно, чтобы побеседовать с ней. И эти беседы касались только и единственно медицины! Профессор собирался, действуя подобным образом, убедиться, что Эрна в должной интеллектуальной форме. А следом в один прекрасный момент начать ей рассказывать осторожно, кто она такая и что случилось.

Некоторое время все шло как нельзя лучше. Эрна определенно оживилась. Она охотно поддерживала разговор и радовалась обществу Шульце. Наконец, профессор решил попробовать. Он попросил своего помощника проделать первый эксперимент.

Во вторник едва профессор закончил «визиты» и отправился к себе в кабинет, у него зазвонил телефон. Шульце поставил на стол кружку с кофе и нажал кнопку на трубке, но сразу отодвинул ее от уха. Молодой Рихард, как называл про себя профессор своего помощника, почти кричал.

– Герр профессор, у меня плохие новости, к сожалению! Я о Цецилии. Я сделал все, как Вы сказали, и два раза среди обыденного разговора назвал ее настоящим именем, то есть Эрной. Первый раз она вздрогнула, села на стул, отвернулась к окну и замолчала. Я заговорил о другом. Постарался разрядить обстановку, и больная постепенно стала держаться как обычно. Я подумал тогда, что это хорошо. Есть реакция!

– Значит, надо действовать дальше. А через день повторил свою попытку. И вот.

Шульце услышал в трубке тяжелый вздох. Он приготовился к худшему. Однако следовало приободрить молодого коллегу.

– Рихард, Вы слышите меня? Перестаньте так волноваться. Вы выполняли мои указания. Объясните, пожалуйста, что произошло. И тогда будем думать вместе. Итак, Вы снова назвали нашу сестру Цецилию Эрной. А она?

– Сестра Цецилия посмотрела на меня, потом молча подошла к кровати и легла на нее лицом к стене. С тех пор она не разговаривает и не хочет есть. Она только иногда отпивает воды по глотку, и все.

– Впала в глубокую депрессию! Отказывается принимать лекарства!

– А я ничего, совсем ничего не понимаю. Да, я выполнял Ваши указания. Но я ж, как-никак, тоже врач. Да нет, я не врач, а носорог. Беспомощный и неграмотный молокосос, только и всего! В трубке раздались короткие гудки.

42. Селина Бежар. Улучшений нет

А Павел Мухаммедшин, давший согласие и на этот перевод, тем временем взял билет на самолет в Мюнхен. От парня, отправившегося в Базель по контракту делать карьеру в банке, его теперешнего – взрослого мужика, что собрался вылететь в столицу Баварии, отделял не год и даже не два, а добрых лет двадцать. Он обдумал ситуацию и решил, что имеет полное право взять деньги у отца на все нужное Эрне. Он собрался на месте разобраться, как идет лечение. Пожить в отеле, сколько требуется. А потом увезти маму домой.

Так он и сделает. Только на необходимое для мамы, и ни копейкой больше! Может, записывать расходы? Да, верно. Если понадобится, он со временем все вернет.

И вот еще что. Посоветуюсь там с врачами, если они хорошее впечатление произведут, – сказал он себе, – не отвезти ли ее на курорт? Покой и комфорт у нее и в лечебницах был, не сомневаюсь. Но в четырех стенах. Нет, понемногу разнообразить окружение и впечатления. Или поездить – не спеша, конечно. С остановками и небольшими неутомительными экскурсиями.

– О, вот идея! Петр Андреевич обещал дать мне координаты своих мюнхенских родственников. Они москвичи. У мужа его матери своя фирма. Я думаю, куда поехать они могут присоветовать лучше меня, -Паша иногда начинал бормотать себе под нос и даже жестикулировать, и прохожие удивленно оглядывались на него.

Парень без всяких приключений долетел, довольно быстро сориентировался в огромном аэропорту Франца Йозефа Штрауса и, не выходя из здания, похожего на огромный аквариум, спустился по эскалатору прямо на платформу скоростной пригородной железной дороги. Он забронировал номер очень удачно в самом центре города. В аэропорту весь обслуживающий персонал говорил по-английски. Поэтому молодому человеку не составило никакого труда, узнав в «информации», как добраться, найти нужные выходы и повороты, чтобы туда доехать.

Он сел в поезд – красивый, чистый, с мягкими синими сидениями, похожий на метро, и углубился в карту Мюнхена со схемой городских магистралей. Свой маршрут он разузнал еще дома, так как захотел обойтись без встречающих. Петр объяснил, что добираться до отеля очень удобно. В Мюнхене есть метро. Но сеть скоростных дорог «S-Bahn» не заканчивается на дальних подступах к городу, как электрички в Москве, а пронизывает весь его центр. А потому можно прямо из аэропорта минут за сорок доехать до нужного места, которое называется «Штахус». Оттуда же пешком до Пашиного отеля пять минут медленным шагом.

– И знаешь, что самое лучшее? – старался ободрить его Синица. – Я эти места знаю хорошо. Там большой транспортный узел – метро, трамваи и все такое, но тебе это даже не понадобится. Та университетская клиника, что тебе нужна, тоже совсем недалеко от отеля. Туда пешком примерно четверть часа.

Паша вместе с Куприяновым внимательно изучали заключения израильских психиатров, регулярно поставляемые приставленным к Эрне доверенным лицом. К ним добавилось мнение лечащего врача из Бельгии. Наконец, перед самым приездом сына в Мюнхен они получили еще одну возможность сопоставить диагнозы эскулапов. Профессор Шульце в целом подтверждал выводы своих предшественников. Но он первый выразил осторожную надежду на улучшение.

Эрну больше не старались уберечь от внешнего мира. Врач отменил все успокоительные. Ей назначили укрепляющие процедуры. Активное терапевтическое воздействие призвано было теперь не усыплять, а будить. Ей предоставили также возможность читать специальную медицинскую литературу. И она делала это все более охотно. Единственное, что не приветствовалось – это изложение привычной легенды «сестры Цецилии».

Паша вышел на перрон и поднялся по эскалатору. Вокруг него гомонила разноязычная толпа. Он хорошо различал на слух немецкий, хотя и не имел на нем настоящей практики, и был удивлен тем, что почти его не слышит. Ему бросилось в глаза – вернее было бы, сказать «в уши» – обилие славянской речи. Семейные пары, оживленно болтающие на польском, болгарском и чешском языках, озорная молодежь из бывшей Югославии, стрекочущая на сербскохорватском.