Брокен-Харбор

Мы понизили голоса, словно заговорщики.

– Может, тогда убедите Дженни дать официальные показания? Умоляйте ее, давите на чувство вины, говорите про детей, Пэта, Конора – про все, что считаете нужным. Мне это не удалось, но вы…

Она продолжала качать головой:

– Дженни меня не послушает. А вы бы послушали – на ее месте?

Мы оба оглянулись на закрытую дверь.

– Не знаю. – Я готов был взорваться от разочарования, на секунду перед глазами встала Дина, грызущая свою руку, но сил на это уже не осталось. – Понятия не имею.

– Я не хочу, чтобы она умерла.

В голосе Фионы прозвучала надтреснутая хрипотца. Казалось, она вот-вот разрыдается.

– Значит, нам нужны улики, – сказал я.

– Вы же говорили, что у вас их нет.

– Их нет – и на данном этапе уже не будет.

– Тогда что же нам делать? – Она прижала пальцы к щекам и смахнула слезы.

Я втянул воздух, и будто гремучий, токсичный газ насквозь прожег мои легкие и хлынул в кровь.

– На ум приходит только один способ.

– Тогда действуйте. Пожалуйста.

– Способ плохой. Но в исключительных случаях отчаянные обстоятельства требуют отчаянных мер.

– Каких?

– Редко – даже очень редко – ключевые улики попадают к нам с черного хода. По каналам, которые нельзя назвать стопроцентно законными.

Фиона во все глаза смотрела на меня. Ее щеки были мокрыми от слез, но она уже не плакала.

– То есть вы… – Она осеклась, затем осторожно продолжила: – Погодите. Что вы имеете в виду?

Так бывает. Не часто, далеко не так часто, как вы, вероятно, полагаете, но все же бывает. Потому что иногда полицейский позволяет какому-нибудь хитрожопому умнику себя разозлить, потому что какой-то ленивый ублюдок вроде Квигли завидует настоящим детективам и их проценту раскрываемости, потому что иногда детектив точно знает, что какой-нибудь парень вот-вот отправит свою жену в больницу или двенадцатилетнюю девочку – на панель. Потому что иногда кто-то решает поступить по собственному разумению в обход законов, которые поклялся соблюдать.

Я никогда так не делал – считал, что если не можешь раскрыть преступление честным способом, то вообще не заслуживаешь его расследовать. Я не стал бы закрывать глаза ни на подброшенную окровавленную салфетку или пакетик с кокаином, ни на дрессировку свидетелей. Никто и никогда не просил меня об этом – видимо, сослуживцы опасаются, что я сдам их отделу внутренних расследований, – и я благодарен им за то, что они меня к этому не вынуждают. Но я знаю о подобных случаях.

– Если в ближайшее время – скажем, сегодня – вы принесли бы мне улику, связывающую Дженни с преступлением, то я мог бы арестовать ее до выписки из больницы. После этого за ней будут следить, чтобы она не покончила с собой.

Когда в палате я смотрел на спящую Дженни, то тоже думал об этом.

Фиона несколько раз моргнула, обдумывая мои слова.

– Я? – пробормотала она наконец.

– Если бы я мог обойтись без вашей помощи, то не стал бы к вам обращаться.

Ее лицо недоверчиво напряглось.

– Откуда я знаю, что вы не пытаетесь меня подставить?

– Чего ради? Если бы я хотел просто закрыть дело и найти козла отпущения, вы бы мне не понадобились: у меня есть Конор Бреннан – он уже упакован и готов к отправке. – В конце коридора громыхнула тележка уборщика, и мы оба вздрогнули. Я заговорил еще тише: – Я рискую не меньше вашего. Если однажды вы решите кому-нибудь об этом рассказать – завтра, через месяц или через десять лет, – то в лучшем случае мне грозит внутреннее расследование, а в худшем – ревизия всех дел, которыми я занимался, и уголовная статья. Мисс Рафферти, моя судьба в ваших руках.

– Почему?

Ответов на этот вопрос было слишком много. Потому что она сказала, что уверена во мне, – и воспоминание об этом все еще дрожало в моей памяти маленьким, обжигающе ярким огоньком. Из-за Ричи. Из-за Дины, чьи губы, темно-красные от вина, произносят: “Никакой причины нет”. В конце концов я дал Фионе единственный ответ, которым мог поделиться:

– У нас была веская улика, но ее уничтожили. По моей вине.

– Что будет с Дженни, если ее арестуют? На какой срок?.. – спросила Фиона после паузы.

– Ее отправят в психиатрическую больницу – поначалу точно. Если врачи посчитают, что Дженни способна предстать перед судом, защита заявит о ее невиновности либо невменяемости. Если присяжные признают ее невменяемой, ее вернут в больницу и оставят там до тех пор, пока врачи не решат, что она больше не представляет опасности для себя и окружающих. Если ее признают виновной, она, скорее всего, проведет в тюрьме десять-пятнадцать лет. (Фиону передернуло.) Знаю, вам кажется, что это много, однако там мы сможем обеспечить ей необходимое лечение, а когда ей будет столько же, сколько сейчас мне, она выйдет на свободу. И вы с Конором поможете ей начать жизнь с чистого листа.

Заскрежетал динамик, вызывая доктора такого-то в травматологическое отделение; Фиона не шевельнулась. Наконец она кивнула. Все ее мышцы по-прежнему были напряжены, но настороженность во взгляде пропала.

– Ладно. Я согласна.

– Вы уверены?

– Я уверена.

– Тогда вот как мы поступим. – Слова, тяжелые точно камни, тащили меня на дно. – Вы скажете мне, что собираетесь в Оушен-Вью за вещами для сестры: ее халатом, туалетными принадлежностями, айподом, книгами – всем, что ей может понадобиться. Я сообщу вам, что дом по-прежнему опечатан и что вам туда нельзя. Скажу, что сам могу съездить за всем необходимым, а вас возьму с собой, чтобы вы подсказали мне, что брать. По пути составите мне список вещей. Напишите его, чтобы я мог его предъявить, если спросят.

Фиона кивнула. Она наблюдала за мной, как наблюдает летун на совещании – внимательно, впитывая каждое слово.

– При виде дома кое-что шевельнется у вас в памяти. Внезапно вы вспомните, что утром, когда вы вслед за полицейскими вошли в дом, то подобрали вещицу, которая лежала у подножия лестницы. Вы сделали это машинально – дом всегда был так чисто убран, что любая вещь, валяющаяся на полу, казалась не на месте. Поэтому вы сунули ее в карман пальто, даже не осознавая, что делаете, ведь голова у вас была занята совсем другим. Вам все ясно?

– Какую вещицу я подобрала?

– В шкатулке Дженни несколько браслетов. Есть среди них один, который она часто носит, – но только не цельный обруч, а цепочка, крепкая цепочка?

Фиона подумала.

– У нее есть браслет с брелоками. Золотая цепочка, толстая и на вид довольно крепкая. Пэт подарил его Дженни, когда ей исполнился двадцать один год, и после этого покупал брелоки для цепочки как память о важных событиях: сердечко на свадьбу; брелоки с инициалами по случаю рождения детей; с домиком, когда они купили дом. Дженни часто его носит.

– Прекрасно. Вот еще одна причина, почему вы его подобрали: вы знаете, что он много значит для Дженни. Она бы не хотела, чтобы он валялся на полу. Когда вы увидели, что произошло, то напрочь забыли о браслете – и, естественно, с тех пор не вспоминали. Но, дожидаясь меня возле дома, вы вспомните про браслет, пошарите в карманах пальто и найдете его. Когда я вернусь в машину, вы отдадите браслет мне – вдруг пригодится.

– Как это поможет? – спросила Фиона.

– Если все произошло именно так, как я описываю, то вы не могли знать, каким образом браслет повлияет на ход расследования. Поэтому сейчас вам лучше ничего не знать – так меньше шансов, что вы проговоритесь. Пока что вам придется положиться на мое слово.

– Вы уверены? Что это сработает, что не выйдет нам боком?

– План небезупречен. Кто-то – возможно, что и прокурор – подумает, что вы с самого начала все знали и намеренно утаили вещдок. А кое-кто подумает, не слишком ли удачное это совпадение. Но это наши внутренние интриги, подробности вам знать необязательно. Я позабочусь, чтобы у вас не возникло серьезных проблем, – вас не арестуют за сокрытие улик или препятствование правосудию. Однако я не смогу избавить вас от перекрестного допроса в суде, если до этого дойдет. Возможно, прокурор или защитник даже попытается намекнуть, что вы должны быть в списке подозреваемых, – ведь в случае смерти Дженни ее имущество наследуете вы.

У Фионы расширились глаза.

– Не беспокойтесь. Клянусь, все это останется без последствий и неприятностей у вас не будет. Просто предупреждаю заранее: план не идеальный. Но ничего лучше я предложить не могу.

– Ладно, – сказала Фиона с глубоким вздохом. Она выпрямилась и решительно откинула волосы с лица. – И что теперь?

– Теперь нам нужно проделать все это, включая разговоры. Если мы выполним все от начала до конца, то вы вспомните детали, когда будете давать показания или если вас вызовут на перекрестный допрос. Ваши слова прозвучат правдиво, потому что вы будете говорить правду.

Она кивнула.

– Итак, куда вы теперь, мисс Рафферти? – спросил я.

– Если Дженни заснула, мне надо съездить за ее вещами в Брайанстаун.

Голос у нее был деревянным, невыразительным – в нем не осталось ничего, кроме едва уловимого налета грусти.

– Боюсь, что доступ в дом все еще закрыт, – сказал я. – Но если хотите, я могу отвезти вас туда и принести из дома все, что нужно.

– Было бы здорово. Спасибо.

– Тогда поехали.

Я встал, по-стариковски опираясь о стену. Фиона застегнула пальто, замотала вокруг шеи шарф. Ребенок перестал плакать. Мы еще минуту постояли в коридоре, прислушиваясь у двери в палату Дженни, ждали, не остановит ли нас оклик, движение или еще что-нибудь, – но не услышали ни звука.