Брокен-Харбор

– Наверное, он вошел через черный ход – я почувствовала порыв ветра, когда открылась дверь, – сказала Дженни. – Запахло морем. Он приподнял меня, положил мою голову себе на колени. Он то ли скулил, то ли стонал – точно пес, которого сбила машина. Сначала я его даже не узнала – он был такой тощий и бледный, выглядел ужасно, лицо все перекошено, – он даже не был похож на человека. Я подумала, что Бог послал ангела в ответ на мои молитвы или что из моря вылезло какое-то чудовище. Потом он сказал: “Господи, Дженни, что случилось?” И голос у него был точно такой же, как в детстве.

Она неопределенно показала рукой себе на живот:

– Он тянул здесь… мою пижаму – наверное, пытался посмотреть… Он был весь в крови, но я не могла понять почему, ведь мне совсем не было больно. Я сказала: “Конор, помоги мне, ты должен мне помочь”. Сначала он не понял и ответил: “Все хорошо, все хорошо, я вызову «скорую»” – и уже двинулся к телефону, но я завопила, вцепилась в него и вопила: “Нет!” – пока он не остановился.

И в этот момент сломался и зацепился за толстый свитер Конора ноготь, треснувший, когда Эмма боролась за жизнь, – ноготь, который подцепил клочок розовой шерсти с ее расшитой подушки. Ни Конор, ни Дженни не заметили – да и немудрено. А позже, уже у себя дома, когда Конор сорвал с себя окровавленную одежду и бросил на пол, он также не увидел, как ноготь упал на ковер. Он был ослеплен, обожжен, молился о том, чтобы когда-нибудь перед его глазами перестала стоять та кухня.

– Я сказала: “Ты не понимаешь. Не надо «скорой». Не хочу «скорую»”. Он повторял: “Ты поправишься, тебя мигом подлатают…” Он так крепко меня обнимал – вжал меня лицом в свитер. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я смогла отодвинуться и заговорить.

Дженни по-прежнему смотрела в пустоту, но ее губы расслабленно, по-детски приоткрылись, и лицо выглядело почти умиротворенным. Для нее худшее было позади – эта часть казалась хеппи-эндом.

– Я больше не боялась. Точно знала, что нужно делать, как если бы это было написано у меня перед глазами. Рисунок, этот ужасный Эммин рисунок лежал на полу, и я сказала: “Забери его. Положи в карман, а дома сожги”. Конор запихнул рисунок в карман – вряд ли он его разглядел, он просто делал, что я ему говорила. Если бы рисунок кто-то нашел, то обо всем догадался бы – вы ведь догадались, – а я не могла этого допустить. Все бы решили, что Пэт сошел с ума. Он этого не заслужил.

– Нет, не заслужил, – отозвался я.

Но Конор не смог сжечь рисунок. Он сохранил его – последнее послание от своей крестницы, последний памятный подарок.

– Потом я объяснила ему, что делать: “Вот, вот нож, сделай это, Конор, пожалуйста, ты должен”. И вложила нож ему в руку. Его глаза… Он посмотрел на нож, потом на меня – словно он меня боится, словно я самое ужасное чудовище на свете. Он сказал: “Ты не соображаешь”, а я ему: “Нет, нет, я все соображаю” – и попыталась снова на него накричать, но вышел только шепот. Я говорю: “Пэт умер, я ударила его ножом, и он умер…” Конор спрашивает: “Почему? Дженни, боже мой, что произошло?”

Дженни издала болезненный скрипучий звук – возможно, это был смех.

– Если бы у нас был месяц или два, тогда, возможно… Я просто сказала: “Не надо «скорой». Пожалуйста”. Конор говорит: “Постой. Погоди, погоди”, кладет меня на пол и ползет к Пэту. Он повернул ему голову и что-то сделал, не знаю что – может, попытался открыть ему глаза. Он ничего не сказал, но я увидела его лицо и все поняла. Я была рада хотя бы этому.

Я подумал – сколько же раз Конор прокручивал те минуты в голове, уставившись в потолок камеры, сколько раз менял одну крошечную деталь? “Если бы я не заснул, если бы вскочил, как только услышал шум, если бы бежал быстрее, если бы не возился так долго с ключом”. Если бы он добрался до кухни всего на несколько минут раньше, то по крайней мере успел бы спасти Пэта.

– Но потом Конор попытался встать, – продолжала Дженни. – Пытался опереться на компьютерный стол, но все время падал – может, поскальзывался в крови или голова кружилась. Но я поняла, что он направляется к двери из кухни, хочет подняться наверх. Я ухватилась за его штанину и говорю: “Нет, не ходи туда. Они тоже умерли. Я должна была вытащить их отсюда”. Конор… просто упал на четвереньки и сказал… голова у него была опущена, но я все равно услышала: “О боже”.

Вплоть до этого момента он, вероятно, полагал, что это была семейная ссора, превратившаяся во что-то ужасное, что любовь под колоссальным давлением трансформировалась в нечто вроде алмаза, режущего и плоть, и кости. Может, он даже думал, что Дженни защищалась, что разум наконец покинул Пэта и он напал на нее. Но как только она рассказала про детей, в этой истории уже не осталось места для ответов, утешений, “скорой”, врачей и будущего.

– Я сказала: “Мне нужно быть с детьми. И с Пэтом. Конор, прошу тебя, пожалуйста, забери меня отсюда”. Конор кашлянул, будто его вот-вот стошнит, и сказал: “Не могу”. Он словно надеялся, что это какой-то кошмар, словно пытался проснуться, чтобы все это исчезло. Мне удалось подобраться к нему поближе – пришлось ползти, опираясь на руки, потому что ноги онемели и дрожали. Я взяла его за запястье и сказала: “Конор, ты должен. Мне нельзя здесь оставаться. Пожалуйста, поторопись. Пожалуйста”.

Голос Дженни слабел, превращался в еле слышный хриплый шепот, ее силы были на исходе.

– Он сел рядом, снова прижал меня к груди и сказал: “Все хорошо. Все хорошо. Закрой глаза”. Погладил меня по волосам. Я сказала: “Спасибо” – и закрыла глаза.

Дженни развела руками, положила их ладонями вверх.

– Это все, – просто сказала она.

Конор верил, что это станет последним, что он сможет сделать для Дженни. Перед уходом он позаботился и о Пэте: стер данные в компьютере и забрал орудие убийства. Неудивительно, что историю браузера он почистил наспех и кое-как: каждый миг, проведенный в том доме, разрывал ему мозг. Но Конор понимал, что если мы прочитаем поток безумия, хранившийся в компьютере, и если не обнаружим улик, указывающих на то, что в доме побывал кто-то еще, то не станем заниматься никем, кроме Пэта.

Надо полагать, он также понимал, что сам будет в безопасности – вернее, в относительной безопасности, – если спихнет все на Пэта. Однако он, как и я, считал, что так поступать нельзя. Он упустил шанс спасти Пэта, а потому предпочел рискнуть, чтобы спасти от клейма ложных обвинений те двадцать девять лет, которые его друг успел прожить.

Когда мы пришли за ним, он положился на молчание, на свои перчатки, надеясь, что мы ничего не сможем доказать. Но потом я сообщил ему, что Дженни жива, и, прежде чем я успел добиться от нее правды, он оказал ей еще одну услугу. Наверное, в глубине души он был даже рад этой возможности.

– Видите? Конор делал только то, о чем я его просила. – Рука Дженни слабо зашевелилась на одеяле, потянулась ко мне. В голосе появились настойчивые нотки.

– Он нанес вам телесные повреждения, – сказал я. – Вы оба подтверждаете, что он пытался вас убить. Это преступление. Согласие жертвы не оправдывает покушение на убийство.

– Я заставила его это сделать. Нельзя сажать его за это в тюрьму.

– Все будет зависеть от обстоятельств. Если вы расскажете все в суде, тогда да, у Конора появится отличный шанс выйти на свободу. Присяжные тоже люди, иногда они следуют не букве закона, а велению совести. Даже если вы дадите показания мне, я, скорее всего, смогу что-то сделать. Но пока что в нашем распоряжении только улики и признание Конора, согласно которым он виновен в трех убийствах.

– Но он же никого не убивал! Я уже рассказала вам, как все было. Вы обещали…

– Вы изложили мне свою версию, Конор – свою. Улики не противоречат ни одной из них, но Конор готов признаться под присягой. Значит, его версия имеет намного больший вес, чем ваша.

– Но вы ведь мне верите, да? А если так…

Ее рука добралась до моей. Дженни как-то по-детски сжала мои пальцы. Ее ладонь была очень холодной и такой худой, что я чувствовал, как под кожей движутся кости.

– Как бы там ни было, я все равно ничего не смогу поделать. Я не присяжный и не могу позволить себе такую роскошь, как действовать по совести. Мой долг – полагаться на улики. Миссис Спейн, если вы не хотите, чтобы Конор отправился в тюрьму, вам нужно явиться в суд и спасти его. После того, что он для вас сделал, вы в долгу перед ним.

Я услышал себя – напыщенного, занудного, надутого ханжу, который читает одноклассникам лекции о вреде алкоголя и которого долбят головой о дверцы шкафиков. Если бы я верил в проклятия, то решил бы, что это мое: в самые важные моменты, когда я абсолютно точно знаю, что надо делать, я говорю совершенно не то, что нужно.

– С ним все будет в порядке, – произнесла Дженни, обращаясь не только ко мне, но и к приборам, стенам и воздуху.

Она снова планировала написать ту записку.

– Миссис Спейн, я отчасти понимаю, каково вам сейчас. Знаю, вы мне наверняка не верите, но, клянусь всем святым, это правда. Я понимаю, что вы хотите сделать. Но еще остались люди, которые в вас нуждаются. У вас еще есть дела. Нельзя все это бросать.

На секунду мне показалось, что Дженни услышала. Ее ясные, удивленные глаза смотрели на меня так, словно она вдруг заметила, что Земля за пределами палаты все еще вертится: дети вырастают из старой одежды, старики забывают давние обиды, влюбленные сходятся и расходятся, волны стирают скалы в песок, листья падают, чтобы накрыть семена, созревающие глубоко в холодной земле. Неужели я каким-то чудом нашел правильные слова?

Потом Дженни отвела взгляд и высвободила руку – только тогда я спохватился, что сжимал ее.

– Я даже не знаю, что Конор делал, – сказала она. – Когда я очнулась здесь, когда начала вспоминать, что случилось, то подумала, что, скорее всего, его вообще там не было, что я его вообразила. Я так и считала, пока вы не сказали… Что он… Как он туда попал?

– Он проводил много времени в Брайанстауне. А когда увидел, что вы с Пэтом в беде, пришел на помощь.

Детали вставали по местам у нее в голове, медленно и мучительно.

– Значок… – сказала Дженни. – Значок “Джо-Джо”, это… Это Конор?

Я уже слишком плохо соображал, чтобы вычислять, какой ответ окажется самым выигрышным или хотя бы наименее жестоким. Мимолетная заминка сказала ей все.

– О боже. А я думала… – Дженни быстро и громко ахнула, словно поранившийя ребенок. – И в дом проникал тоже он?

– Об этом я не могу распространяться.

Дженни кивнула. Наш разговор лишил ее последних сил – казалось, она уже едва могла двигаться.

– Бедный Конор, – еле слышно сказала она.

– Да. Наверное.

Мы еще долго сидели молча. Дженни не произнесла больше ни слова, не взглянула на меня – для нее разговор был окончен. Она откинулась на подушки и следила за своими пальцами, как они медленно, плавно скользят по складкам на простыне. Чуть погодя ее глаза закрылись.

По коридору, болтая и смеясь, прошли две женщины, их каблучки весело стучали по кафельному полу. От сухого воздуха першило в горле. За окном солнце уже скрылось; я не помню, слышал ли я шум дождя, но листья выглядели темными и мокрыми, тяжело трепетали на фоне рваного хмурого неба. Дженни уронила голову набок. Ее грудь судорожно подрагивала, но постепенно дыхание успокоилось.