Голос крови

* * *

– И зачем ты мне голову морочила, если у тебя все есть?

Арина пялилась в монитор ноутбука уже минут десять. Летнее кафе, девушка за столиком. В полупрофиль и немного не в фокусе, но лицо разобрать можно. Да что там – разобрать. Это лучшее изображение из всех. И это точно та же девушка, что мелькнула на Федькином регистраторе.

– Федь, у меня ничего нет. Не было то есть. Это только что прислали.

– Кто? – недоверчиво спросил он.

Арина вздохнула:

– Кабы знать…

Да, ей миллион раз приходилось слышать, что открывать письма с незнакомых адресов нельзя. Нельзя! Ладно, если там просто спам, но вполне может оказаться и вирус.

Вот только адрес был не вовсе незнакомым. Перед собакой, отделяющей имя почтового сервера, стояла буква «а» с прицепленной к ним цепочкой из шести цифр, знакомых Арине не хуже собственного телефонного номера. Собственно, именно огрызок ее телефонного номера, точно так же возглавляемый первой буквой ее имени, использовал в качестве почтового адреса Халыч, когда ему пришлось срочно покинуть пределы не только города, но и страны, бросив посреди семестра своих студентов, кафедру – и вообще все. Официально – по болезни. О том, что случилось с профессором Морозовым, бывшим следователем-важняком и вообще легендой сыска, не знал почти никто. Но Арина – знала.

Сейчас Александр Михайлович, «вылечившись», уже благополучно вернулся домой. И юрфак принял своего профессора с распростертыми объятьями, и все, казалось, вернулось на круги своя. Только Арина никак не могла, как бывало раньше, забежать к любимому учителю на кафедру – попить крепчайшего чаю, посоветоваться, да просто послушать. Иногда ее так и подмывало спросить Пахомова: а ваша с Морозовым дружба – восстановилась? Хотя их-то дружба вряд ли и трескалась. А вот Арина чувствовала себя предательницей. Нет, она ничего не сделала такого, чтобы Халычу навредило – или хотя бы могло! – наоборот! Она из кожи вон лезла, наизнанку выворачивалась, чтобы ему помочь! Но мысли… Ей до сих пор было стыдно своих тогдашних мыслей. При том, что именно Морозов ее учил: слова – не доказательство, авторитетов не существует. Иначе ты – не следователь. Каким бы золотом тебе ни казалось что-то, все нужно проверять едкой кислотой сомнений. И едкость эта, сомнения эти повредили что-то в ней самой. Она не могла заставить себя взглянуть Халычу в глаза. И знала, что он – уж он-то в первую очередь! – ни на волос не осудил бы ее за те сомнения. Но самой ей было – стыдно. Неловко. Жгло что-то.

Это письмо было, разумеется, не от Халыча. Зачем посылать шифровки, если можно просто позвонить. Сейчас – уже можно. И цифры, следующие за первой буквой ее имени, были другими. Они были взяты не из ее телефонного номера – из номера ее паспорта. Конечно, она испугалась.

Могла ли она не открыть это письмо? Кто бы его ни… Даже если это Морозов. Или не он… Да кто бы ни был этот неведомый… друг.

Текст отсутствовал. Только фотография незнакомой девушки за столиком летнего кафе. Пронизанная солнцем зелень, мешанина теней и солнечных зайчиков на светло-коричневой, набранной из деревянных планок столешнице, на темных волосах, на щеке сидящей под нависающими ветвями девушки. Голова чуть повернута, на губах ни намека на улыбку, лицо серьезное, глаза вроде бы темные. Или это тень так легла?

– Екарный бабай! – брат покрутил головой. – Сравни.

Бросив на диван принесенный под мышкой ноутбук, он положил перед ней несколько листов с распечатанными вариантами «фоторобота»: фас, профиль, полупрофиль. Да, с поправкой на ракурс и фон можно было сказать уверенно: и на Федькиных работах, и на присланном неизвестным помощником снимке – одна и та же девушка.