Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Трудно сказать, только ли на Иванов день наши предки жгли костры или это происходило и в другое время. На моей родине, в Карьялохья, сказывают, что когда-то жгли костры, совершая примерно такой же обряд, в ночь на троицу, но позже якобы власти наложили на это запрет, и нынешняя молодежь уже не помнит об этом. И только старики еще вспоминают те времена, когда жгли хелавалкиа — троицкие огни. Похоже, что у наших предков, как и у финнов в более позднее время, подобное зажигание огней не было приурочено к определенному дню. Если у древних финнов это было обрядом жертвоприношения, то при кочевом образе их жизни возникала необходимость чаще жечь «kokko». При перемещениях с места на место им становилась ненужней, например, борона и они жертвовали ее богам. Если же ломался лук, то и ему находилось достойное, по их мнению, применение. Если же они оставляли берег реки и не брали с собой лодок, их тоже отдавали в дар " kokko», чтобы он отнес все небесным божествам. Примерно так я представляю себе происхождение обычая жечь " kokko».

Но кто из нашего сегодня может пробиться через мрак прошлого и провозгласить: «Я нашел правильный путь». Мне хотелось бы одного: в канун Иванова дня побывать всюду, где только можно, чтобы познакомиться с обычаями своего отечества. Ведь всем известно, сколь они различны в разных местах.

В наших краях, например, в ночь на Иванов день обычно предсказывают будущее. С этой целью следует подняться на крышу трижды перемещенного дома либо на камень, который никогда не сдвигали с места. Полагалось сидеть там неподвижно и ждать видений, по которым затем предсказывали будущее. Девушки обычно надеются, что им привидится суженый, — чем же еще может быть озабочено девичье сердце! Старым женщинам хочется узнать, будет ли грядущий год благоприятным для коров и прочего скота. Кого-то интересуют иные дела. Но чтобы обрести уверенность в том, что никакие ведьмы и злые духи не помешают делу, накануне вечером с псалтырем в руках надо девять раз обойти дом или камень против солнца.

В детстве и я сиживал с друзьями на крыше, будучи твердо убежден, что узнаю свое будущее; и подростком, уже не столь уверенным в этом; и позже, почти разуверившись в реальности появления видений, я все же сидел рядом с другими, наблюдая за проказами деревенских парней, ради забавы стращавших тех, кто сидел на крыше. Они подчас появлялись в белом одеянии, особенно в таких местах, где собирались девушки, и всячески разыгрывали их. Порой парни изображали привидения, да так похоже, что девушки принимали их за настоящие видения.

В такие ночи особенно удается всевозможное колдовство. И если пасхальная ночь благоприятствует ведьмам завораживать скот, то ночь на Иванов день помогает мужчинам-колдунам, которые надеются переместить урожай с чужого поля на свое. С этой целью они идут на поле, которое хотят лишить изобилия, заключают в охапку колосья, не вырывая их из земли, затем возвращаются на свое поле и сеют на нем невидимое жито. Но не буду перечислять все суеверия и обычаи, к которым обращаются в Иванов день в моих родных краях.

Переночевав в доме, где справляли свадьбу, я на следующее после Иванова дня утро отправился со своим попутчиком Каттилусом к нему домой — там оставались моя сумка и прочие вещи. Каттилус рассказал мне забавную историю. Я уже говорил, что по пути в Потоскаваара заходил в один дом спросить дорогу к Каттилусу. Там, оказывается, меня приняли за беглеца и вообразили, что я веду за собой большую шайку с тем, чтобы ограбить дом Каттилуса, так как было известно, что у него имеются кое-какие сбережения. К тому же, как на грех, случилось так, что по дороге к дому Каттилуса я присел в тени берез и заиграл на флейте. Это утвердило их подозрения — они решили, что я подаю сигнал остальным. Соседи были уверены, что на следующий день от дома Каттилуса не останется ничего, кроме голых стен. Опасаясь худшего, хозяин дома на следующее утро отправился к Каттилусу, чтобы убедиться во всем воочию. Но как же он сконфузился, увидев на столе мои бумаги и книги и меня, совершенно спокойно сидящего с домочадцами за завтраком. Этот рассказ позабавил меня, но и огорчил, возможно, меня и раньше опасались, хотя я не хотел бы вызывать у людей чувство недоверия к себе.

Получив истинное наслаждение от гостеприимства в Потоскаваара, я в тот же день отправился в поповскую усадьбу в Тохмаярви. Чтобы не навлекать на себя подозрений, подобных тем, что сложились у крестьянина из Потоскаваара, и чтобы не нарушать покоя и праздничного веселья этих доброжелательных людей, я редко где останавливался, а если все же заходил в дом, то предусмотрительно оставлял свое ружье в сенях. Здесь, похоже, не принято в этот день украшать избы ветками рябины, черемухи, березы и т. д., как в наших краях. По крайней мере, куда бы я ни заходил, я не видел этого.

По дороге в Еухкола со мной произошел досадный случай. Миновав луг, я вышел к ручью, через который были переброшены круглые бревна. Когда переходил ручей, нога соскользнула с бревна, и я по колено погряз в иле. В этом не было бы ничего особенного, но только что перед этим я надел свои лучшие брюки, потому как собирался навестить пробста. Не оставалось ничего другого, как начать стирать брюки среди бела дня. К счастью, жена пастора Клеве из Рантасалми дала мне мыла, и оно оказалось очень кстати. Я приступил к делу, утешая себя тем, что и в праздник на нашу долю выпадают будничные дела. Часа через два мои брюки высохли, и я смог идти дальше.

После полудня я пришел в Еухкола, куда подоспел к кофепитию и где меня встретили с обычным для Карелии гостеприимством. Человеком, путешествующим по чужой стране и встретившим земляка, овладевает вдруг неожиданная радость. То же самое чувствует и тот, кто, находясь в отдаленном уголке своего отечества, повстречает вдруг знакомого ему человека. Так произошло и со мной, когда я встретил здесь студента Алштуббе, который в свое время был домашним учителем у пробста Валлениуса. Хотя в Турку мы едва были знакомы, теперь мне казалось, что он мой давний приятель. В течение двух суток, проведенных мною в Еухкола, я писал письма друзьям и родственникам. Я намеревался из Тохмаярви отправиться в Архангельскую губернию, и мне хотелось через здешнюю почтовую контору послать своим домашним весть о себе. Но потом я выбрал другой маршрут — направился в Сортавалу. Имение Еухкола расположено на красивом месте у озера Тохмаярви, от которого его отделяют лишь узкая полоска пашни и роща из вековых деревьев у самого берега. На другом берегу озера невдалеке стоит церковь.

26 нюня я отправился из Тохмаярви и вечером того же дня пришел в поповское имение в Пялкъярви. Пробст Хултин сидел на крыльце, рядом с ним находился его помощник комминистер[28] Рейландер. По обыкновению, я представился, и, как и всюду, был очень хорошо принят. Узнав, что комминистер Рейландер родом из Раума, я обрадовался, будто встретил человека из родного прихода, хотя от Карьялохья до Раума целых двадцать миль. Это удивительно и подчас трудно объяснимо, но что за тайная радость охватывает нас, когда вдали от дома мы встречаем вдруг своего земляка! Мы доверчиво открываем ему свое сердце и относимся к нему как к ближайшему родственнику. Я убежден, что посчитал бы своим братом любого финна, повстречайся он мне в Германии, а также любого европейца, с которым свело бы меня путешествие по Африке.

Пробст Хултин был столь любезен, что позвал одного из своих торпарей, знающего руны, почитать их мне. Торпарь, по-видимому, и знал кое-что, но ему явно не хотелось читать при пасторе Рейландере. Насколько я заметил, отсюда в сторону Сортавалы рунопевческое искусство все более ослабевает и, судя по рассказам, почти неизвестно в Олонецкой губернии. О том, что суеверия не исчезают вслед за уходящими рунами, как предполагают некоторые, говорит сохранившийся здесь обычай приносить на могилу еду и деньги. По слухам, сторож церкви в Пялкъярви часто находит монеты, пожертвованные церковной земле, и он, человек свободный от суеверий, не задумываясь жертвует их еще раз на несколько стопок вина. Неподалеку от церкви стоят три довольно больших господских дома: Юляхови, Алахови и Рантахови. В первом из них, владельцем которого был титулярный судья Олсони, я пробыл двое суток.

28 июня я в Карелии ел первую землянику. Меня удивило, что она поспевает здесь в то же время, что и в Уусимаа. Там собирают землянику сразу после Иванова дня. Я поинтересовался, всегда ли ягоды поспевают так рано или это исключение, но мне сказали, что в последние годы первую землянику зачастую собирали уже на Иванов день, а вот в этом году, из-за дождливой весны, она поспела позже обычного. А лет пятьдесят тому назад земляника поспевала лишь в середине июля, то есть на три недели позже. Настолько теплей стал здешний климат за такое короткое время.

Когда-то давно брат моего деда, кузнец, уехал из Уусимаа и обосновался в Пялкъярви. Его уже не было в живых. Однако мне было интересно повидать здесь одного из его сыновей, а также побывать в кузнице и доме, перешедших ныне в чужие руки.

30 нюня я отправился из Пялкъярви по направлению к Сортавале. Я прошел около мили, когда меня нагнал некий крестьянин, тоже ехавший в Сортавалу. У мужика была хорошая лошадь, и я попросил его подвезти меня остаток пути. Вскоре мы приехали на рускеальский мраморный карьер, а вернее, на местожительство служивших на разработках чиновников. Сам карьер был за добрую русскую версту отсюда. Крестьянин решил дать лошади отдохнуть, а я пошел осматривать забои. Ничего особенного я там не увидел, только несколько отколотых глыб мрамора. Забой был довольно глубокий, прямоугольной формы, а нетронутая порода стеной поднималась вверх. Мрамор, добываемый здесь, большей частью с серыми прожилками, гораздо реже встречается черный и так называемый зеленый мрамор. Мельком осмотрев все это, я пошел обратно. Сумку с вещами я оставил в повозке у крестьянина, и неудивительно, что я спешил, поскольку мой дальнейший путь во многом зависел от честности крестьянина, которого я даже не знал по имени. Но он никуда не уехал. Простой народ, как известно, повсюду отличается исключительной честностью, я не раз в этом убеждался. Зачастую, идя в баню, я оставлял в избе пиджак с деньгами в кармане, но никогда у меня не пропадало ни гроша.

Возвратившись с карьера, я снова сел в крестьянскую повозку, и мы тронулись в путь. Под вечер приехали в город Сортавала, где я остановился на постоялом дворе. Утром следующего дня я пошел к окружному врачу Лилья, который, как мне было известно, родом из тех же мест, что и я. Он принял меня с обычным гостеприимством и обходительностью, хотя до этого дня мы не были с ним даже знакомы. Вдобавок ко всему Лилья представил меня в нескольких здешних господских домах, что значительно скрасило мою жизнь в городе. Однажды утром мы обходили с ним его больных, и он отрекомендовал меня как доктора из Турку. Должен сказать, что хоть это и польстило мне, но из-за этого я чуть было не попал впросак. Среди больных был русский купец, жена которого на следующий день разыскала меня и принялась настойчиво упрашивать, чтобы я назначил ее больному мужу какое-нибудь лекарство. От неожиданности я растерялся и не сразу нашелся, что ответить. Мне вовсе не хотелось отрекаться от впервые присвоенного мне докторского звания, но, с другой стороны, я не мог написать рецепта ее мужу. Я счел наиболее удобным внушить ей надежду на то, что муж ее поправится, и вообще расхвалил Лилья, сказав, что он как врач опытнее меня и в данном случае сделает все возможное. Так я вышел из довольно затруднительного положения, и больше она меня не донимала.