Александр Курляндский

12. Операция «Мизинец»

Операция «Мизинец» прошла удивительно быстро, за какие-то пятнадцать минут. Гений смазал рану собственной конструкции мазью — и рана тут же, на глазах изумленной публики, затянулась. Впрочем, никакой публики не было. По требованию гения все сотрудники Блинова были удалены. Осталась лишь одна медицинская сестричка, проверенная до десятого колена, включая ее собственное. И все было бы хорошо — замечательно, распрекрасно-удивительно, но…

В этом «но» и проблема. Гений удалил мизинец не с левой руки, как требовалось, а с правой. Как? Что? Почему?! Кто недоглядел? Все недоглядели. Нельзя идти на поводу у гениев. А то они такого натворят, что нам, негениям, всю жизнь не расхлебать.

Как мы уже докладывали, все происходило без свидетелей, в помещении медсанчасти. «Президент» возлежал в кресле и размышлял о новой военной доктрине: стоит ли присоединять Прибалтику, чтоб осадить НАТО, или лучше ввести войска в Крым и вернуть Севастополь. При этом правой рукой он набрасывал заметки на клочке бумаги, а левая, по устоявшейся привычке, находилась в кармане. И когда гений четко и ясно скомандовал: «Руку!» — пациент протянул правую. Гений же, как и всякий гений, все свое внимание сосредоточил на сосудах и фалангах. Что гениям правое — левое? И только когда они оба вышли и «Президент», широко улыбаясь, поднял над головой наброски новой доктрины в правой руке, все увидели, что на ней не хватает того, чего должно было не хватать на левой.

Через несколько минут все собрались в кабинете Блинова. Настроение было, словно у каждого отрезали по мизинцу.

— Не повезет, так не повезет, — мрачно сказал Блинов, — была проблема, стало две.

Тикали старинные часы с маятником, отсчитывая секунды. И с каждой секундой неотвратимо приближалась пенсия. Это все понимали.

Заведующий сектором оккультизма и магии нарушил тишину:

— А что, если…

Он выдержал паузу, придавая своим словам значительность:

— …пересаживают же почки, сердце, клапана разные… а палец… раз-два…

— Может, лучше вас пересадить? — спросил Блинов. — На прежнее место работы в подвал ЖСК?

Завсектором увял и больше не вступал в дискуссию.

— Дрянь дело. — констатировал первый зам. Каринов, — правая еще важнее левой. Ею бумаги подписывают, стреляют. Здороваются, будь она неладна.

И тут Малышко осенило. Именно слово «здороваются». Именно оно. Он вспомнил, как в детстве, когда не было двадцати копеек на кино, родственница-билетерша пускала его за экран. И там все выглядело наоборот. Здоровались левой рукой, танки на Красную площадь въезжали не с правой стороны, а с левой.

— И что? — не понял его мысль Блинов.

— Объясняю, — сказал Малышко. — Если на пленку снять, а потом прокрутить как бы на просвет… то правая рука — станет левой. А левая…

— Правой. — понял Блинов.

— И если левой поздороваться, что получится? На экране?

— Получится, что правой, — сказал Каринов.

— Что и требовалось доказать!

— Малышко! — воскликнул Блинов. — Да с такой головой… На генерала пора. Вот выберемся из дерьма.

— Погодите, Иван Кузьмич. Сначала выберемся.

И вот Малышко едет на телевидение, на встречу с самым главным директором самого главного канала. Убедить, объяснить, потребовать. Полномочия самые широкие. Лично Блинов звонил.

У бюро пропусков его ждала симпатичная девчушка. Темненькая, худенькая. В ушках — брильянтики, на пальчиках — колечки. От родителей или нет — сам догадайся. Ей было наплевать и на Малышко, и на положение в стране. «Автоматом» поздоровалась, провела сквозь милиционеров, поднялась в лифте и повела по запутанным коридорам. Неожиданно из-за поворота вынырнул Мишка Кувалдин. Небритый, с мешками под глазами. Ни глазом, ни мускулом Мишка не вздрогнул. Будто не они вместе натаскивали «красных кхмеров».

— Кто это? — поинтересовался Малышко.

— Замглавного наш, — вдруг улыбнулась Юлечка. — И на гитаре, и на водных лыжах…

«А стреляет!» — подумал Малышко.

Директор канала, вальяжный седой джентльмен, лет пятидесяти-шестидесяти, посасывал трубку. Он поздоровался, встал, поправил темно-вишневый галстук. Кивнул на кресла в углу. Только присели, вошла секретарша, не по-весеннему загорелая:

— Чай, кофе, джус?

— Кофе, — сказал Малышко.

— А мне джус. Какой там у вас, в Греции?

— Апельсиновый, Евгений Дмитриевич.

Секретарша крутанула юбкой и вышла.

— Вот такая «сэ ля ви», — вздохнул директор. — Секретарши просто так в Грецию летают. На весенний загар.

— И пусть себе летают, — никак не отреагировал Малышко, — лишь бы нам с вами «не залететь».

Директор вопросительно вскинул брови.

— Да, да, Евгений Дмитриевич, — сказал Малышко. — Положение в стране сложное. Вы в курсе, что пишут, какие треплют байки. А что творится в газетах?!

— Иначе их читать не будут, — съязвил директор.

— И так не будут, — сказал Малышко. — И очень скоро.

И выразительно посмотрел на директора:

— Кстати. Почему Николай Борисович не появляется на экране?

— Я звонил, пытался! — подпрыгнул директор. — Не время, говорят, не время!

— Время. Именно сейчас. Самое время. Это я вам ответственно заявляю.

— Где и когда?

Директор раскрыл блокнот.

— Завтра. У вас. В прямом эфире… только…

— Говорите, не стесняйтесь. Я пойму.

— Эфир прямой, но должен быть не прямой.

— Пара пустяков. Часы поставим на время трансляции. И пойдет все в записи.

— То есть? — уже не понял Малышко.

— Это совсем просто, — усмехнулся директор. — Предположим, в эфир мы выходим в десять. Ну, и часы в студии ставим на десять. А записываем когда захотим. В два, одиннадцать, семь сорок пять. А для всех будет десять. Прямой эфир!

— Отлично, — похвалил Малышко. — Но это еще не все, главное — впереди. Голос у него тихий. Связки. Осложнение после прошлогодней болезни.

— Понимаю. Можем усилить.

— Не надо. Есть актер один. Очень, кстати, талантливый.

— Озвучка? — с полуслова понял директор.

— Вот-вот, — обрадовался Малышко. — Озвучка.

Он с удовольствием произнес это, раньше никогда не слышанное им слово.

— А теперь, Евгений Дмитриевич, самое главное. Надо подобрать нескольких человек, особенно авторитетных. Из деятелей науки или культуры. Которые не подведут. Президент с ними попьет чайку. Побеседует. Но вначале поздоровается. Левой рукой.

— Левой? Но зачем? Там же у него…

— Там у него — как у всех! — твердо сказал Малышко.

— Вырос! — ахнул директор.

— Считайте, что так…

— A-а… на правой?

— Не могу разглашать. Поэтому и прошу. Чтоб левой рукой здоровались. Левой.

— Но так не принято. Нас не поймут.

— А вы прокрутите на просвет. Технически возможно?

— Сейчас все возможно! Технически.

— И что получится? Если поздороваться левой, а показать на просвет?

— Получится? — Директор вконец измучился. — Получится, что правой.

— Отлично, Евгений Дмитриевич! Просто отлично. Но учтите. Люди эти нигде и ни при каких обстоятельствах не должны разглашать. Подписка — не подписка… ну, вы понимаете…

— Людей, конечно, таких можно найти. Многие были недовольны. Сдавали квартиры, голодали. Сейчас, когда деятелям науки и культуры деньжат прибавили, пособия, пайки, они согласны не только левую, обе руки пожать.

— Вот этого не надо) Никакой отсебятины. Значит, завтра запись, а потом, как это? По-вашему?

— Озвучка?

— Вот, вот! Озвучка! А прямой эфир — это я вам позвоню, когда… Чтоб часы поставили точно. На время показа.