Александр Курляндский

Я подбежал к кассе.

— Два детских и один взрослый.

— Детей вижу, а взрослый?

Я кивнул на мужчину, кассирша обрадовалась:

— Сергея Митрофановича?.. Идите, ребятки, без билетиков.

Мы прошли в ворота рая. Все звуки здесь звучали гулко и таинственно: шипение воды, грохот шаек, удары веников… Мы парились в парной, капли пота падали с носа на горячий пол… До одури ныряли в бассейне — глаза наши сделались красными, как у кроликов… Нас никто не трогал — всем стало известно, что мы с Сергеем Митрофановичем… За ним ухаживали особенно: приносили в кабинку чай с баранками и лимоном, он пил чай, снова уходил в парную, мылся в душе, где вода бьет из разных трубочек… Потом мы увидели его распластанным на мраморной скамейке. Его клал, сгибал-разгибал банщик в кожаном фартуке, единственный одетый здесь человек. Все испытывали к нему почтение, а он испытывал почтение только к Сергею Митрофановичу: «По спиночке еще раз пройдемся?»

Жутко захотелось и нам полежать на скамейке и чтоб банщик прошелся и по нашим спинкам…

Банщик каким-то непонятным способом тоже узнал, что мы с Митрофановичем. И когда мы заглянули в очередной раз к нему, сам предложил, ну а мы, конечно, не отказывались…

О, как это было приятно! Ты лежишь, как барин, а тебя моют. Каждый твой пальчик, каждый ноготок. Мнут, шлепают, бьют — но не больно, а в самый раз. И вот последний шлепок, ты как новенький встаешь на ноги. Все тело дышит, в каждой клеточке жизнь! Такого я не испытывал никогда…

У банщика были жилистые, в татуировке руки. На ноге, ниже фартука — жуткий шрам, будто вырвали кусок ноги.

— Все! — сказал он. — Будьте здоровы!

И глянул на запотевшие под потолком часы…

Мы еще поплавали, постояли в разных душах и пошли на выход.

Только мы сели на диванчик, услужливый старик в белом халате укутал нас в прохладные простыни… Это тоже было приятно… Мы почти оделись, когда заметили банщика, идущего к кабинке Сергея Митрофановича. Сквозь щель в занавесках мы видели, как Митрофанович снял с вешалки брюки, достал бумажник, отсчитал деньги…

— Надо бы накинуть, Митрофаныч, на ребят…

— Каких ребят?

Мы с Вовкой быстро направились к выходу, шнурки ботинок путались под ногами…

Мы стремительно спустились по лестнице, бежать было неудобно. Здесь никто не торопился. Вверху кто-то крикнул, мы сделали вид, что не расслышали, и стали спускаться чуть быстрее…

Банщик догнал нас у самой двери. Его трудно было узнать. Он брызгал слюной, лицо его дергалось: «…а денежки?! денежки?! Растакие-сякие. Чистенькие, да?.. А мне моих грязненьких на что прикажете, а?! Такие-растакие?!»

Я полез в карман и достал горсть монет. Это его еще больше взбесило. Он ударил по моей руке снизу, и мелочь фонтаном взлетела в воздух.

— Медяками?! Медяками?!

Мы бежали по переулку, а банщик, в одном фартуке, стоял у подъезда и орал на всю улицу. С грузовика стали сбрасывать шайки. Шайки падали, грохотали. В переулке шла гроза без дождя и молний. И в центре грозы, как Зевс-громовержец, стоял человек в фартуке, взметал в небо кулаки и кричал…

Автобус довез нас до конечной, «площади Дзержинского». Темнело. Вдали, на Котельнической набережной, врезался в небо недостроенный силуэт высотного дома.

В нос ударило вкусной едой. Распахнулась дверь закусочной-автомата, первой в городе закусочной такого рода.

— Пошли! — сказал я, нащупав в кармане последние монеты. Мы вошли в тот момент, когда к дверям спешила уборщица:

— Все, все, ребята. Закрываем.

Но мы успели проскочить внутрь.

За стеклами поблескивали бутерброды с сочной ветчиной, мокрыми, только что из консервной банки, шпротами, сосиски с капустой, пирожные…

— Ну? — спросил я. — Что будешь есть?

Вовка взглянул на меня и грустно вздохнул. Он знал наше тяжелое материальное положение.

— Я бы съел с ветчиной, — сказал он и проглотил слюну.

— Хорошо, — сказал я и подошел к «ветчинному автомату». Я еще не знал, что буду делать. Но был твердо уверен, что голодными мы отсюда не уйдем. Я чувствовал на своей шее тепло бабушкиного ключа.

Перед нами стоял мужчина с пивной кружкой. Наверное, он хотел взять сначала бутерброд с ветчиной, а потом уж пиво…

Я посмотрел на него с завистью — в руках он держал несколько жетонов. Мужчина почувствовал мой взгляд и обернулся… Как раз в тот момент, когда опускал в прорезь автомата жетон…

Наверное, он перепутал жетоны и вместо бутербродного кинул пивной. Тот сначала не пролезал, мужчина пропихнул его вторым жетоном. Жетон упал в автомат со странным звуком. Полочка с бутербродами спустилась на этаж. Мужчина взял свой бутерброд и отошел. Но «пивной» жетон произвел в «бутербродном» автомате что-то непредвиденное, потому как, спустившись на этаж, полочка, вместо того чтобы замереть навсегда, снова поехала вниз, сделав лишь секундную остановку. Мы взяли один бутерброд, потом еще и еще…

Вовка уплетал бутерброды почти с той же скоростью, как они спускались. Он как бы стал деталью автомата, в работе которого теперь появился высший смысл — кормление Вовки.

Бутерброды продолжали спускаться.

И вдруг чья-то рука взяла очередной бутерброд. Рука принадлежала человеку с пивной кружкой.

— У меня все равно пивной жетон пропал, — сказал он. — Имею право…

Мы не знали, как устроены автоматы. Мы не догадывались, что там, за стеной, работники закусочной резали хлеб, варили сосиски, взвешивали порции и раскладывали на полочки. Съели бутерброд — клали новый. Они подкладывали, подкладывали, а потом решили посмотреть, почему таким успехом пользуются именно эти бутерброды с ветчиной. Они выглянули сквозь стекло и вместо длинной очереди увидели одного человека. Мужчину с пивом. Его тут же схватили. «Это не я, — кричал он. — Не я».

Но его повели за кулисы магазина.

На следующий день Вовка не пришел в школу. Ночью у него был приступ аппендицита. Не знаю, как связана ветчина с аппендицитом, но, видно, какая-то связь имеется.

Дней через десять, когда я пришел в больницу, Вовка выздоравливал.

— Не надо было есть столько ветчины, — сказал он. — Может, успел бы и сосиски… Выздоровлю, снова туда пойдем. Мне аппендицит вырезали, чего бояться?

— Лежи уж, герой, — сказал я.

— Я практически здоров. Только шов плохо зарастает… Обидно, у матери сегодня день рождения…

— А ну, покажи…

— Ты чего?

— Меня бабка научила. Я сам видел, как она зубную боль у тети Паши сняла.

— Сравнил, — важно сказал Вовка. — Зубы и хирургическое вмешательство…

— Как хочешь, — сказал я. — У твоей матери день рождения, не у моей…

— Ладно, — сказал Вовка и откинул одеяло. — Валяй…

Никто в палате на нас не обращал внимания. Все были заняты своими больными. Кормили, поили, тихо переговаривались.

Я поднял над Вовкиной повязкой руки, стал медленно водить ими, ну совсем как бабушка. Откуда только я все запомнил? Через несколько минут я почувствовал жуткую усталость. Руки дрожали, пальцы занемели…

— Все, — сказал я и опустился на стул.

Вовка прислушался к себе.

— А что? Вроде меньше болит… Давай посмотрим, а?

Мне стало страшно. Вдруг я сделал что-то не так.

— Ладно тебе, — сказал Вовка. — Не бойся. В случае чего, врач рядом. Это ж больница…

Он стал снимать бинты. Сматывать их с себя. Скоро он был весь в марлевых кружевах… Осталась последняя наклейка. Вовка осторожно отодрал ее… И ахнул… На месте шва была узенькая царапина… Абсолютно сухая, как после старой раны.

— Эт-то еще что?!

Над нами стоял врач.

— Кто разрешил снять повязку?!

— Юрий Матвеевич, — прошептал Вовка. — У меня шов зарос…

Врач уставился на Вовкин живот.

— Не может быть!

Он выбежал из палаты. Вовка спустился с кровати.

— Не болит… и так… и так!!!

Он сгибался, чуть подпрыгивал и тут же замирал, проверяя ощущения.

— Может, на день рождения успею. Вот будет маме подарочек. Нет, не успею… У нас только утром выписывают…

Он умоляюще посмотрел на меня.

— Дай твою одежду… Я только маму поздравлю и вернусь… Каких-нибудь полчаса…

Я понимал Вовку, я бы сам так поступил.

Вовка быстро переоделся в мою одежду, а я забрался под одеяло. Никто не обратил на нас никакого внимания…

В Вовкиной постели пахло лекарствами. Я стал тихонечко засыпать…

— Ну? Где этот герой?

Первый врач стоял рядом со вторым. Второй был намного старше, уверенней и суровей. Даже когда шутил. Из-под белой шапочки выбивались седые пряди…

Первый врач откинул одеяло…

— Вот… обратите внимание на шов…

Второй прошелся быстрыми пальцами по животу, будто играл на пианино.

— Никакого шва не вижу…

Первый ахнул:

— Совсем исчез… Просто чудо!

Седой взглянул мне прямо в глаза. Так даже бабушка никогда не смотрела. Все во мне задрожало.

— Мне надо «на минуточку», — сказал я.

Но на плечо мне легла железная рука.

— Ни в коем случае! Тебе даже нельзя поднимать голову! Готовьте больного к операции. А для начала сделайте ему сорок уколов.

— Что?! — ужаснулся первый. — Сколько?

— Сорок! Операцию будем делать без наркоза. Мальчик крепкий, выдержит. Разрежем — посмотрим на это чудо природы. Отчего зарос, почему?

— Не надо готовить к операции, — сказал я. — Это не у меня шов зарос, а у Вовки…

— Видите, Юрий Матвеевич… А вы говорите: чудо… Чудеса, дорогой мой, бывают только в кино… Но вот если вы не найдете того, оперированного… Вас действительно спасет только чудо…

Папа был страшен в гневе: я стоял перед ним в больничном халате и тапочках. Он не знал, какого труда мне стоило выбраться из больницы.

— …Что за вид? Где твоя одежда? Где ботинки, которые я с таким трудом доставал?.. Иди… И без ботинок не возвращайся…

В коридоре курила Марьяна. Все деньги она тратила на кофе и дорогие папиросы. Она погладила меня по голове. Руки ее дрожали. Она погрозила в сторону наших дверей:» Ненавижу!»

Я позвонил из автоматной будки Вовке. В трубке слышались музыка, смех…

—...мать знаешь как обрадовалась?! — ликовал Вовка.

Я еле уговорил его выйти. Он никак не хотел «бросать мать в столь радостный для нее день».

В углу за сараем я переодевался в свою одежду.

— Быстрей, — торопил Вовка. — Меня гости ждут.

— В следующий раз ни за что не приду. Будь хоть у тебя паралич!

— Очень надо, — сказал Вовка. — Я ему одежду принес, и я же еще виноват.

Я ушел не оборачиваясь.

Через двор бежал управдом, за ним гнались ребята. Управдом в высоко поднятой руке держал мяч.

Хлопнула дверь подъезда: главное для управдома — побыстрее добраться в квартиру, за шилом.

Я не выдержал и присоединился к ребятам.

Управдом подбрасывал мяч, подкручивал, вертел на пальце.

— Все, ребятушки, все, герои! Все, панфиловцы. На шахматы переходите! Пусть в нашем дворе Ботвинники растут, Алехины.

— Мы не хотим шахматы… Что мы вам сделали?

Управдом явно издевался. Сначала он подбрасывал мяч, а теперь стал постукивать им об пол. Как заправский баскетболист.