Александр Курляндский

Старик в длинной рубахе поставил в центре скатерти высокую бутылку.

— Своя. Из красной смородины.

— Убери, Прохор, — сказала бабка в высокой городской шляпке.

— В ней и градуса почти нет. Чистый сок, — возмутился Прохор.

— Сок и пей. А эту отраву убери.

— И что у тебя, Прохор, в голове? — возмутилась последняя из прилетевших. — Как малый ребенок.

— Ладно вам, причепились. — миролюбиво сказал Прохор.

Он махнул метлой, и бутыль, кувыркаясь, исчезла за пригорком. Старики и старухи совсем по-домашнему тянули чай из блюдец.

—...евойный мужик ходил к ней, ходил… А как я в привидение оборотилась, у избы ему встретилась, и ходить перестал, и все дома сидит, и ни за какие деньги его оттуда не вытянешь…

— …а прошлой зимой?.. Как я про эти дела узнала, сразу к председателю. В сон его. Прямехонько и без докладу. Все ему в лицах представила. Утром он по деревне бегал, стонал… А к вечеру и заявление подал… Прошу освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья…

Матрена протянула мне чашку и ломоть хлеба. С хлеба стекали капли красного от самоварного пожара меда.

— А у тебя как дела, Андрианов внук? Бабка твоя — ах, сердечная женщина была… Другая: «И кости болят, и в груди хрипит», а она — в любую погоду… И то, и это… Одна натри деревни… Многих выручала… Кого от болезни, кого от дурного глазу… Если бы не твоя бабка, многих бы в живых недосчитались. Да-а, внучек…

Прохор вдруг с ехидцей глянул на меня.

— Бабка его — да, ничего не скажу… а сам он… что за человек?.. Смотрю — не вижу… Хороший или плохой? Что на уме? Ключик-то нацепил, а что этим ключиком открыть хочешь?

Волоча по траве низ рубахи, Прохор пошел на меня.

— Душа-человек… скажи нам… чего открыть ключиком хочешь?.. Для себя или для всех?

Без всякой видимой причины брови Прохора сдвинулись, и он злобно заорал:

— Нацепил, понимаешь, ключик… все ему забавы… Все — смехахочки…

Он оттолкнулся метлой, как хвостом, и в длинном затяжном прыжке полетел на меня… Метла зацепила самовар, тот опрокинулся — из горловины посыпались угли, полился кипяток…

— А-ааа! Ошпарился-яяя!!!

Я открыл глаза. Снаружи доносился крик.

— Ошпарила-сяя!!!

Тетя Паша мотала рукой по воздуху. На столе валялся перевернутый чайник…

Однажды вечером я пошел к Нине Николаевне. Я решил ей все рассказать, посоветоваться, как мне жить дальше. Ее адрес я узнал через справочное бюро.

Квартира 26 оказалась на первом этаже, несколько ступенек вниз, как входишь в подъезд.

Дверь мне открыл мордастый офицер в черной морской форме.

— Нина Николаевна, к вам! — прокричал он и ушел на кухню, где виднелись женские ноги на табурете, газовая колонка, белье…

И сразу раздался его униженный голос:

— Мариночка, ну, Мариночка… душа человек…

Из комнаты вышла Нина Николаевна.

— Новиков? Что случилось?.. А ну, проходи…

Я вошел за ней в комнату.

В полутьме, у крохотного голубого экрана, сидели двое: взрослый и мальчик. Синявский кричал:

«…какая неудача, ай-я-яй!!! Дзяпша срезает мяч в собственные ворота… Не клеится игра у сборной Москвы… В ее наступательных действиях не видно свойственных советскому футболу коллективных усилий…»

Мы сели за шкаф.

— Рассказывай…

— Нельзя ли потише?! — обернулся мужчина.

— Да замолчи ты! — толкнул его в бок мальчик.

— Сам замолчи! — заорал мужчина. — Сейчас вылетишь на кухню!

— Что?! — заорал мальчик.

Мы вышли в коридор.

Из кухни доносилось:

— Мариночка… Ну, Мариночка… Ну, красавица моя…

— Все, Валя! Все — понял?

Нина Николаевна сдернула с вешалки плащ. Пошли…

Из ее комнаты вышел мужчина с пустым чайным стаканом.

— Куда собралась?

— В школу, Миш…

— Какая школа? Сейчас будем ужинать.

— Гоо-ооол!!! — донеслось из комнаты.

Мужчина бросился обратно.

— «…футболисты ленинградского «Динамо» забивают второй гол и закрепляют успех…»

— Подожди меня, Вась. — сказала Нина Николаевна. Она вернулась в комнату.

Голоса в кухне становились все громче. Раздался грохот, треск… Морской офицер пулей выскочил в коридор. За ним гналась женщина в развевающемся халате.

— Чтоб духу твоего не было! Понял?! Все! Рожи твоей видеть не могу!

Хлопнула входная дверь. Офицер как бы прошиб ее своим телом.

— А ты чей?! — обернулась ко мне женщина.

— Я… ничей…

Она пронзила меня огненным взглядом.

— Ничей? Марш отсюда!

Она схватила меня за рукав и вышвырнула вслед за офицером…

Мы сидели с морским офицером Валентином на скамейке. Смеркалось. Валентин посматривал в сторону подъезда. Наверно, ждал, что жена успокоится и выйдет. Я тоже так часто поступал с папой.

Но она все не выходила. К нам подходили разные люди, куда-то звали Валентина, подмигивали, но он не соглашался…

— Хочешь со мной, Вась, в море пойти? Я постараюсь, с капитаном поговорю… А что нам терять?.. Ты одинокий, и я одинокий… Будем вдвоем жизнь коротать… Форму тебе выдадут, а не выдадут, сами сошьем. Там красота, Вась. Северное сияние!

Хлопала дверь подъезда: входили и выходили женщины с авоськами, мужчины с портфелями, детишки… Но вот Валентин напрягся — к подъезду шел красивый парень. Он легко помахивал чемоданчиком.

— А вот и этот чуловек! — сказал Валентин.

Он наклонился ко мне, и я впервые почувствовал залах спиртного.

— Вась. Будь другом. Глянь, что у нас делается…

Окна его квартиры выходили в садик. Перед окнами росли густые кусты. Я пополз на четвереньках между кустами и стеной дома. Было темно, из окон падали полосы света. Вот и его, седьмое по счету, окно…

Я осторожно приподнялся. Выглянул из-за самого края рамы.

Светил оранжевый абажур. Стол, чашки, куски хлеба… На диване разбросаны вещи… Закрылась дверца шкафа, и появилась Марина. В голубой сорочке… Она взялась за низ сорочки и потянула вверх… Я зажмурился и опустил голову…

Когда я приполз обратно, Валентин улыбался. Рядом стоял парень с чемоданчиком. Только теперь он был без чемоданчика, а с помойным ведром.

— Этот чуловек на Верке женился. С третьего этажа. Пока я в Баренцевом море плавал… Соображаешь?.. У нас про этот факт не сообщали…

Валентин хохотнул:

— Извини, Вась… Нам надо… по делу…

Он сунул мне помойное ведро:

— Отнеси Верке… Будь другом… Тридцать шестая, на третьем… Не перепутаешь?

Я вдруг ощутил на шее ключ. Он покалывал кожу. Я даже просунул под рубашку руку и оттянул его. Мне жутко захотелось им всем помочь. И Валентину, и Марине, и Верке… Нет! Не буду! Опять выйдет не так… Лучше не буду, хватит…

Я позвонил Вовке из телефона-автомата.

Через несколько минут он вышел. Мы прошли в сад, к баскетбольной площадке. Медленно, со всеми подробностями, я рассказал Вовке историю последних дней своей жизни. Показал ключ.

Вовка смотрел на меня, как на киноактера Кадочникова из кинофильма «Подвиг разведчика».

— Да-а, — сказал Вовка. — Может, с отцом посоветоваться. Как-никак генерал. Возьмет трубку, позвонит другому генералу… У них это просто… у генералов…

В тот момент мне тоже казалось, что просто. Вовкина лифтерша, несмотря на жару, вязала шарф.

— …А этого мальчика что-то давно не было, — сказала она.

Мы поднялись на четвертый Вовкин этаж.

Из соседней квартиры вышел спокойный мужчина в гражданском. И спокойная толстая женщина. Они не то ропясь вошли в лифт. Меня всегда поражали спокойствие и уверенность жильцов Вовкиного дома…

Евгений Никанорович был в пижаме. Высокий, альбинос. И почему все генералы большие? Их, наверное, боятся и раньше других присваивают звание.

Вовкин отец сел в глубокое кресло, сразу уменьшился в росте.

— Валяйте!

Когда я рассказывал Вовке, у меня выходило замечательно, я даже приукрашивал некоторые подробности, а здесь — оробел…

Сначала Вовкин отец слушал с улыбкой, потом интерес его пропал, он вежливо кивал головой, а когда я дошел до домоуправа, он вообще переменился, посматривал на меня холодно и враждебно… Я понял, что он не будет звонить другому генералу…

— Все это — бред, Вася. Чистой воды бред. В детские годы бывают вымыслы, фантазии. Но это слишком. Советую забыть. Особенно про последнее.

— А аппендицит? — спросил я.

— А что аппендицит? Нас всех семерых мать в поле родила…

Он взглянул на сына.

— И ты во все веришь?

Вовка засомневался. Его легко было переубедить.

Вовка смотрел прохиндейскими глазками то на меня, то на отца…

Я расстегнул рубашку.

— А ключ?! В идите ключ?!

— Ключ как ключ, — сказал отец. — Не знаю, где взял. На какой помойке…

Он встал.

— У тебя, сын, еще уроки. И второй тайм… Будешь смотреть?..

Голубые Вовкины глаза смотрели испуганно и лживо. Он очень хотел смотреть футбол. И меня боялся…

Сквозь приоткрытую стеклянную дверь я видел гостиную, на стенах — картины в отблесках экрана.

«…команды ушли на отдых при счете два — один в пользу динамовцев Ленинграда…»

Все во мне клокотало. Как я их ненавидел! И Вовку, и его отца, и Синявского…

В телевизоре что-то треснуло, вспыхнуло, из него повалил густой белый дым.

«Вот вам! — подумал я. — Вот вам за все! За бред, за фантазии, за все!»

Однажды поздним вечером, когда папа спал, в дверь постучали. Я открыл. На пороге стояла старушка в надраенных офицерских сапогах. Как только она вошла, в доме запахло травами и болотной сыростью. Старушка улыбнулась, показав рот без трех передних зубов.

— Пошли, — сказала она.

Я не стал задавать лишних вопросов.

Старушка привела меня в зоопарк. Светила луна. Мы шли по безлюдной дорожке. По обе стороны посапывали звери. Похрюкивал во сне тигр, тихо ворчал кабан.

Мы подошли к клетке с медведем. Он сидел в углу, привалившись к бетонной стене. Из угла печально светили глаза.

— Филимоновские мы, — сказала старушка. — Если взять от Вилюйки, а потом через лес к Чернушкино в сторону Пантюхинских болот, то верст двадцать выйдет до Матрехино, где бабка твоя жила…

Она кивнула на медведя:

— Как его отловили, здесь нахожусь в уборщицах. Мы с ним друзья. Старый он, и я старая. Всю жизнь в одном лесу прожили… Вот так. Травками его кормлю, мазями мажу… Хворый он, на локтях протерся… А вчера мужчина приходил, с сантиметром. На ресторанное чучело присматривал… Надо бы его обратно, в Филимоново…

В дальнем углу зоопарка мы нашли огромный железный бак, набитый строительным мусором: кирпичами, досками, ржавым железом.

Я выбросил все наружу и вымыл бак из шланга. Мы погрузили бак на тележку, запрягли в нее пони. Бедный пони спотыкался спросонок, закрывал глаза, вздыхал, но все же довез бак до самой клетки. Старушка выстелила дно бака соломой и открыла замок.

Медведь взволнованно ахал: «Ах, ах…»

Упершись в тяжелые медвежьи бока, мы перевалили его в бак, на солому. Старушка достала из кустов метлу и протянула ее мне.

Вторая метла была у нее в руках.

Мы забрались в бак и выставили метлы наружу. Медведь завизжал.