Набоковская Европа

– …причастие у католиков? – настойчиво вопрошала Машенька, не обращая внимания, что на эти громкие слова многие понимающие по-русски верующие повернули в их сторону головы и навострили уши в ожидании ответа.

– Если ты искренне считаешь, что это действительно есть самое пречистое тело Христово и самая честная кровь его, мне кажется, никакого греха в этом не будет. А если ты так не думаешь, то все равно – в католическом ли, в православном ли храме – принимать причастие без веры и есть самый настоящий грех. Я думаю, вряд ли Иисус Христос завещал себя только людям определенной конфессии.

– Я тоже так думаю, но нас в воскресной школе учат не так, и твой ответ – поверь! – там вряд ли пришелся бы по нраву. А вот еще тебе вопрос. Почему Христос все время отвечает на вопросы притчами и загадками?

– Понимаешь, он хотел дать людям шанс проверить себя, свою веру и свое нутро. Что из того, что он знал, что Иуда предаст его, а Петр три раза отречется от него? Знали ли они сами себя, пока не совершили эти поступки? И вообще, часто ли человек знает про себя, кто он такой? Помнишь, мы смотрели с тобой «Сталкера», и там была комната в Зоне, где человек мог узнать про себя правду, которую в обычной жизни гнал от себя? И очень немногие выносили то, что узнавали о себе. Может, эта правда не всем нужна? Я, кстати, очень люблю одну его загадку, которая приводится в недавно найденном гностическом евангелии – Евангелии от Фомы – и очень похожа на немой вопрос комнаты из «Сталкера»: «И тогда Иисус сказал: если вы будете нести с собой дальше То, что находится внутри вас, это Нечто спасет вас. Если вы не понесете с собой дальше То, что находится внутри вас, это Нечто вас разрушит». О чем, как ты думаешь, говорил Иисус?

– О любви, наверное?

Шкипер внимательно посмотрел на девочку:

– Думаю, что в твоем случае это именно так и будет.

– Да, папа, очень трудно это все понять. Вам с мамой повезло – вы святые люди, вам даже можно об этом ни о чем и не думать. А вот я еще себя совсем не знаю. Как бы и мне в такую Комнату с ответами попасть?

При упоминании о том, что он с женой «святые люди», шкипер поперхнулся – весь последний месяц он думал о том, как было бы славно, если бы они с женой разошлись, она бы взяла себе сына, которого шкипер теперь так же недолюбливал, как и жену, а ему бы досталась Машенька. Когда-то горячо любимая его жена – хохотушка-комсомолка, превратилась теперь в Кабаниху из темного царства, туда же пыталась затащить и их детей. Сын был – типичный сын Кабанихи Тихон, затюканный матерью и безумными ортодоксальными старцами из своей воскресной школы. Шкипер про себя называл его Гапоном, а Машеньку – «лучом света в темном царстве». Она хоть и находилась с братом и матерью в одной связке навязанного ей мракобесия, все равно была другой по натуре. Ей хотелось той светлой веры, из-за которой сам Шкипер присоединился к общине отца Виктора. Он смотрел, как на его любимую девочку повязывают каждое воскресенье платок до глаз, заставляют надевать длинную деревенскую юбку до пят, и спрашивал себя: неужели вся вера в этом платке и в этой юбке? В его церкви молодежь – даже девушки – приходили в джинсах и кроссовках, а платок повязывали только те, кто сам этого хотел. Как-то во время занятий по Библии, которые отец Виктор проводил каждое воскресенье для всех желающих, его спросили о том, почему он не считает ношение платка обязательным атрибутом в церкви. Отец Виктор рассмеялся и ответил еврейским анекдотом: «Однажды такой же вопрос задали прихожане раввину: – Ребе, где в Торе указано, что мужчины должны носить на голове головные уборы? – Раввин достал Тору и начал читать: «И вышел Моисей к своему народу…» Потом закрыл Тору, считая, что ответил на вопрос. – «Реббе, но там ничего не сказано про кипу на голове!» – «Вы с ума сошли, евреи, как же не сказано? Неужели Моисей вышел к своему народу без кипы?» – Вот так и ответ на ваш вопрос. Покажите мне место в Евангелии, где Христос говорит о том, что женщины должны приходить в храм с покрытой головой, – продолжал отец Виктор уже серьезно. – Сторонники строгих правил обычно ссылаются на 1-е Послание Павла к коринфянам. Но то Павел, у которого были свои резоны поднимать этот вопрос в городе со слишком уж свободными правилами поведения и засильем среди женского населения портовых проституток, и сам Спаситель, призывающий ставить вопросы веры во главе человеческого существования, а все остальное – даже освещенное традициями – подчинить этой главной цели. «Не человек для субботы, а суббота для человека», – вот был его принцип, совершенно не сочетающийся с основами старой морали. «Марфа, Марфа, не о том печешься!» – сетовал он сестре Марии, имея в виду, что никчемные хлопоты, в том числе и ритуалы, не должны заслонять главное в христианстве – вопрос веры. Так что, братья и сестры, «дресс-кодом» нашего прихода будет простое правило: не оскорблять своим внешним видом других верующих нашего прихода. Я не буду сражаться ни с девушками в джинсах, ни с юношами с серьгами в ушах, если они пришли в нашу церковь с искренним желанием обрести веру.

Да, не случайно отец Виктор был в патриархии на плохом счету и все время получал нарекания и подвергался наказаниям. За один только такой анекдотец у него могли отобрать приход. Слава Богу, пока паства была абсолютно сплоченной вокруг него, но всегда может найтись Иуда, который и без серебреников продаст пастыря.

Вы с мамой святые люди! – звучали слова Машеньки. Что она скажет, если он подаст на развод? Но так дальше жить было тоже невозможно.

– Какая славная девочка! И какое недетское отношение к вере! Мне необходимо или поближе с ними познакомиться, или просто понаблюдать за ними, может, еще что-то важное для себя пойму или услышу, – думал Вадим, выходя из храма. Он со стыдом вспоминал свою дочь – Машенькину ровесницу, вечно хлюпающую простуженным носом, с отсутствующим взглядом, всегда унылую девицу в вязаной чепчиком шапочке с надставленными к детсадовской шубе новыми рукавами, не успевающими за ростом ее непропорциональных рук. «Ну, чем ты сегодня занималась?» – задавал он ей дежурный вопрос во время вынужденных отцовских посещений по воскресеньям. – «Уроки учила», – так же без энтузиазма отвечала девочка, мечтавшая о скорейшем завершении обязательной педагогической прогулки, когда можно будет неограниченно залезть с телефоном в ванную и, согреваясь от мороза, посплетничать с подружками «об этом».

– А ты хотел бы, чтобы твоя дочь ходила в куртках-ветровках, посещала христианские семинары, да еще своим локоном на тоненькой шейке отвлекала других верующих от благочестивых мыслей? – спрашивал он сам себя. Вряд ли. Хотя какое-то взросление ей необходимо, а то этот инфантилизм, да еще советского покроя, был невыносим для него как для отца. – Приеду в Москву, обязательно познакомлю девочек.

Его мысли еще продолжала занимать встреча с Машенькой, ногами же он удалялся в противоположном от их временного местопребывания направлении – на встречу с отцом Михаилом, священником здешней православной церкви, чтобы передать ему привет от пославшего его в Прагу своего духовника. Отец Виктор в годы своей учебы в Европе подружился с отцом Михаилом и был очень высокого мнения об его невероятной осведомленности не только в тонкостях теологии, но и в русской истории, а больше всего – в вопросах литературоведения.

Вадим простоял всю вечернюю службу, а потом подошел представиться. Отец Михаил пригласил его на общую трапезу при церкви, а потом отвел к себе домой для продолжения знакомства.

– Очень рад с вами познакомится, да и от отца Виктора добрую весточку получить, великого ума человек, тонкий психолог и один из лучших виданных мною на веку священников, как говорится, пастырь по призванию! Таких во все времена было очень мало. Да что там говорить! А вот мы с вами, Вадим, почти коллеги. Я ведь до того, как священником стать, был профессором в университете, специализировался по Достоевскому. Интересно, что вы, набоковед, приехали в Прагу, это для Владимира Владимировича был непростой город, его он запомнил надолго. Мало того, что здесь после убийства мужа жила его мать со своими младшими детьми. Сюда же из Берлина рванула и его жена, Вера Евсеевна, узнав, что у Набокова во Франции случилась интрижка. То ли она приехла, чтобы просить советов у свекрови, то ли по еще какой-то причине, но этим она выманила мужа приехать из Франции для объяснения. Поговаривали, что она даже готова была принять православие, если нужно, лишь бы вернуть мужа. Дальше началось соревнование в благородстве – она уговаривала его развестись, а он, потрясенный, что его еврейская жена была готова откреститься от веры отцов, плакал и просил прощения. Он ехал сюда, чтобы просить развод, а в результате хорошо подготовленных, продуманных действий со стороны Веры остался с нею на всю жизнь. Этот город у него в творчестве запечатлен в «Отчаянии», здесь сходит с ума его герой Герман, задумавший убийство своего якобы двойника, который на самом деле таковым не являлся. Я полагаю, что этим двойником для Набокова в Праге был он сам, себя – вернее, свою любовь, он и убил здесь, а дальше стал просто «зомби» Веры Евсеевны.

Вы ведь обратите внимание, как он жен в большинстве своих романах ненавидит, все они у него подлые, и некоторых даже за это убить приходится. Я, как специалист по Достоевскому и его криминальному чтиву, полагаю, что и самому Набокову в тот непростой момент его единственной страсти на стороне было бы легче убить жену, чем уйти от нее. Я уверен, что вам, как специалисту по Набокову, известны обстоятельства его семейной жизни? Как он встретил свою Верочку «средь шумного бала, случайно, в потоке людской суеты» под маской волка? Как этот романтический юноша, ненавидящий политику и все, что с ней связано, искал для себя уход от агрессивного мира в поэзию, бабочек, прикрываясь своей маской холодного насмешника, циника и Верочкиной маской волка? Как, женившись на еврейке, он стал яростным гонителем антисемитов? Про него рассказывали бытовой анекдот, как где-то – не то в Швейцарии, не то в Америке – он долго работал над хозяином маленького ресторанчика, рассказывая ему об ужасах Холокоста и неприличности антисемитизма в особенности после второй мировой войны, а потом как-то раз в присутствии этого же хозяина начал рассказывать об Андрэ Жиде, чем возмутил уже перерожденного антисемита, считавшего, что в его присутствии Набоков употребил непристойное выражение. Как, будучи маменькиным сынком, первенцем, он прекратил поддерживать близкие отношения с любимой матерью, после того, как она не смогла полностью принять его неправославную жену, и практически лишил ее внука? Его когда-то очень богатая мать прожила остаток своих дней в Праге в доме под названием «У трех жуликов» и даже не смогла получить от своего любимого сына последних почестей. Даже тогда, когда Набоков уже жил в Швейцарии и был очень обеспеченным человеком, он так ни разу и не навестил ее могилы. Добрые голубые глаза его Верочки, недавно воспетые вашим уехавшим на Запад поэтом Бродским, умели скрываться за маской волка, когда речь шла об ее с Владимиром Владимировичем семье, и тогда уж никому бы не поздоровилось. Поэтому малодушный Мастер хотел развестись потихонечку, заочно, он прекрасно понимал, что, если он снова попадется Верочке на глаза, он не сможет удрать от этой прекрасной волчицы в облике Голубоглазого ангела Ветхого Завета. Верочка это отлично знала, для этого и вытянула его для очного разговора в Прагу, где положила конец его увиливаниям. И так прошла вся их жизнь. Без ее согласия он не давал интервью и не договаривался о встречах, без ее одобрения он не печатал ни строчки. Разве можно сказать, что он просто боялся Верочки? Нет, он ее беззаветно любил, больше всех на свете – больше своей матери, больше своего единственного сына, больше своего творчества. Но именно в Праге он поставил точку на себе как на отдельной от Верочки личности, и почему-то именно в Праге Герман задумал совершить убийство двойника при помощи своей жены. Значит, эта короткая поездка в Прагу была для него значительной? Может быть, я и ошибаюсь, все-таки я специалист по Достоевскому, а не по Набокову, вам виднее… – сбился со своего страстного литературоведческого рассказа отец Михаил и сам засмущался, не ожидая от себя такого многословия, да еще и с осуждением незнакомых ему людей в период рождественского поста.