Бог примет всех

Машина мчалась, и жаркий ветер шевелил волосы. Иногда между горами мелькало лазурное море, которое искрилось в лучах солнца. Нина смотрела на море и чувствовала, как смывалась с ее души чадная муть, осевшая от впечатлений последнего месяца, и заполнялась она звоном солнца, каким дрожал кругом нее сверкающий воздух. В степи шел сенокос, трещали косилки, по дорогам скрипели телеги с сеном.

Спутник Нины вполголоса разговаривал с водителем, обрывая фразы, чтобы она не поняла, о чем они говорят. Фамилия комиссара была Крюгер, но он просил его называть по псевдониму — Горелов. Его горбоносый профиль в пенсе качался с колыханием машины. Иногда он оборачивался и улыбался Нине милою, застенчивой улыбкой. Его короткая верхняя губа открывала длинные зубы, цвета старой слоновой кости. Девушка не была врачом, но даже не вооруженным взглядом неопытного человека, было хорошо видно, что он обречен, что болезнь буквально выгрызает его изнутри.

По обрывкам фраз, Нина догадалась, что Крюгер обсуждал вопрос о выборах в Центральный совет рабочих профсоюзов, в котором оказалось много меньшевиков и беспартийных.

— На днях на пленуме Народного образования выступил представитель профсоюзов. Вот была речь, Семен!

— И о чем он говорил, товарищ Горелов?

— Ты только представь себе, говорил о диктатуре пролетариата. Говорил, что вот эти представители трудового народа выгоняют жителей из квартир, снимают с людей ботинки, говорил, что в этом и заключается вся диктатура пролетариата

— И что? Что с ним? Его арестовали?

— Пока нет, но ВЧК взяло его на карандаш. Вот она интеллигенция.

Лицо комиссара стало неприятным и колючим.

— И главное, он открыто заявил, что рабочий класс в самый ответственный момент в своей истории лишен права свободно думать, читать, искать, и виновны в этом — большевики.

— И откуда он? — спросил его водитель.

— Из буржуа будет…. Ведь только они достаточно грамотные люди, умеют говорить и много знают.

Горелов замолчал и, обернувшись к Нине, улыбнулся ей.

— Ничего, Семен, ничего. Скоро мы их все просветим. Кто сам босой, тот не будет плакать над ботинками, снятыми с богача.

— А наденет их, и будет измываться над другими разутыми, ведь на всех ботинок не хватит, да и размеры у всех разные, — неожиданно для них произнесла Нина.

— Вот и зубки показала буржуазия, — со смехом произнес Горелов. — Все сидела, слушала и вдруг, сразу в дамки.

Горелов вытянул ногу, подтянул голенище сапог и, дразня ее, спросил:

— Скажите, барышня, как вам мои сапоги?

Под колесами автомобиля выстрелило, и машина запетляла по дороге.

— Похоже, приехали, — произнес водитель и, открыв дверцу, выбрался на дорогу.

Мимо них проскакали два всадника с винтовками за плечами.

— Махновцы! Кругом одни махновцы, все митингуют и митингуют. И главное — получается. Крестьяне двумя руками за батьку. Когда мы от них избавимся, один Бог знает.

Вскоре водитель поменял колесо, и они снова тронулись в путь.

***

Они дошли пешком до ближайшей деревни. По дороге их остановил конный разъезд махновцев и отобрал у них автомобиль. Горелов предъявил в ревкоме свои бумаги и потребовал лошадей. Дежурный по ревкому — солдат с рыжими усами сразу же заявил:

— Где я вам возьму лошадь? Вы что не знаете, что все люди сейчас в поле. Идите к махновцам, может, они вам лошадей найдут.

— Ты понимаешь, дурь деревенская, с кем ты говоришь? Я комиссар Горелов! Да я тебя к стенке за подобные слова!

Солдат ухмыльнулся.

— Вот сейчас смотрю я на вас товарищ комиссар и думаю, а чем вы лучше махновцев? Они оружием трясут, требуют сена для лошадей, вы грозите расстрелом…. Ну нет у меня лошадей, неужели вам не ясно?!

— Нам нужна пролетка! — настойчиво твердил комиссар. — Или вы обеспечите нас транспортом, либо я вынужден буду арестовать вас.

— Сидите здесь, а я пойду, поищу…

В комнате стало тихо. Хорошо было слышно, как мухи бились о пыльные стекла запертых окон. На красивом, инкрустированном ценными породами дерева столе с залитыми чернилами стояла чернильная склянка с затычкой из газетной бумаги. По стенам помещения висели портреты Карла Маркса, Ленина и различные воззвания.

Горелов, уткнув бритый подбородок в поднятый воротник шинели, дремал в углу под портретом Урицкого. Желтели в полуоткрытом рту длинные зубы. Нина вышла на крыльцо. По горячей пыли бродили куры, из сверкавшей солнцем степи неслось жужжание косилок. Водитель тоже вышел, закурил и умиленно произнес:

— Вот Нина видите, какой человек этот Горелов. В чем душа держится, а все туда. Его прислали из Москвы сюда на лечение, а он тут же запрягся в работу. Ты бы знала, какой он работник, какой организатор. Ты думаешь, он простит махновцам нашу машину — никогда. Он обязательно позвонит в Москву и доложит об этом случае.

— Москва — далеко, а махновцы — рядом. Они ведь тоже за красных.

— Знаешь, Нина, у Махно, как он говорит народная армия, в основном в ней крестьяне, то есть не сознательная часть, а у нас Красная армия, то есть пролетарская. В этом вся разница.

— Странно, когда большевикам нужны были союзники в борьбе с Деникиным и Врангелем, Махно был хорошим, а сейчас…

— У каждого дела есть начало и есть конец. Ты права, Махно дрался за нас, а сейчас он против любой власти, в том числе и против советской власти, вот и выходит, что он из союзников превратился во врага.

— Как же так? — спросила она мужчину.

Он не ответил. На дороге показалась пролетка, на которой сидел мужик с лохматой бородой и с озлобленным лицом. Разбудив Горелова, они поехали дальше. Запыленное красное солнце склонилось к закату. Мимо них снова промчался отряд полупьяных махновцев, размахивающих шашками.

— Скажи, здорово вас обижают махновцы, — обратился Горелов к извозчику.

— Мужика всякий обижает. Все с нас тянут, что большевики, что махновцы. Все кричат о народе, но о народе и не думают…

— Какие вы мужики все близорукие, — обращаясь к Нине, произнес Горелов. — Не умеете вы нас ценить. Кабы не мы, по всей матушке-Руси шныряли бы вот такие шайки махновцев, петлюровцев и концу бы их царству не было.

— А что, они и при вас шныряют, а вы вот комиссары сидите смирненько и смотрите.

— Ничего мужик, скоро закончится их власть. Стянем мы сюда силы и прихлопнем их все одним ударом и махновцев и недобитых буржуев. Верь в это…

— А мне лично без разницы. Нагоните вы свои войска, а кто их кормить будет? Так что, нам мужикам без разницы кого кормить, большевиков или махновцев…

Мужик замолчал и, ударив кнутом по крупу лошади, погнал ее дальше по дороге.

***

Евгений Варшавский шел по улице города. В тот вечер ему почему-то особенно не хотелось возвращаться домой, а вернее на съемную квартиру, которую он снимал на окраине города. Неделю назад, возглавляемая им боевая группа из пяти офицеров, пустила под откос воинский эшелон, вывозивший из Крыма хлеб в голодающую Москву. Все одиннадцать вагонов сошли с рельс и, сложившись, как карточный домик повалились под откос. Побродив немного по улице Никольской, он свернул на площадь. Здесь митинговали. На сколоченную из горбыля трибуну один за другим поднимались выступающие люди. Прилично одетый господин, вскарабкался на трибуну и начал что-то громко говорить, вызвав у всех недовольные выкрики и свист.

Варшавский остановился и оглянулся по сторонам, стараясь отыскать молодого человека, который шел за ним уже двадцать минут. Не найдя его, он посмотрел на краснолицую женщину, которая бойко продавала жареные семечки, одновременно кокетничая с одноруким солдатом. Мимо него пронеслась босоногая стайка мальчишек с красными бантами на картузах. Не обращая ни на кого внимания, крутил ручку шарманки горбоносый старичок.

«Где же он? — подумал Варшавский, рассматривая стоявших людей. — А, может, он передал меня своему сменщику. Если это так, то это значительно хуже. Этого я уже срисовал, а нового чекиста, я еще не видел».

Он вышел с площади и медленно побрел дальше. Второго чекиста он заметил лишь через три квартала. Мужчина лет двадцати пяти шел за ним, делая вид, что ищет нужный ему дом. Евгений остановился около тумбы и стал читать расклеенные на ней афиши. Взгляд его остановился на фильме с участием Веры Холодной. Он колебался недолго и, взглянув на своего сопровождающего, он отправился в кинозал. В фойе, несмотря на предупреждающую надпись, было сильно накурено. Респектабельные котелки соседствовали с голубоватыми студенческими фуражками, солдатскими папахами, с дамскими шляпками. После первого звонка, он прошел в зрительный зал. Чекист сел сзади него.

Одна за другой лампочки в зале начали гаснуть. Пианист, высокий худой блондин, заиграл марш. Вдруг свет снова вспыхнул. На авансцене стоял плечистый человек в зеленой гимнастерке, перетянутой светло-желтым ремнем. Он зычно выкрикнул:

— Граждане и товарищи! Попрошу приготовить документы. Проверка!

Публика недовольно загудела.

— Ищут кого-то, — догадалась пышная дама с большим бюстом.

К выходу, работая локтями, пробирались махновцы. Один из них сильно толкнул Варшавского в плечо.

— Гражданин! Осторожней нельзя?

— Не видишь, что ли? Пропускай! — крикнул махновец молоденькому красноармейцу.

— Предъявите документы!

— Это еще, какие документы? — огрызнулся махновец. — Сейчас, как дам в глаз, сразу увидишь мой мандат.

— Документы! — строже повторил красноармеец, преграждая проход винтовкой.

Махновцы остановились. Один из них схватился за ствол винтовки.

— Ты что, год, измываться вздумал?! Прочь с дороги! — заорал махновец, страшно выкатив глаза. — Прочь с дороги, задавлю вот этими руками!

Засунув руки в карман, он прямо пошел на красноармейца. Жест его не сулил ничего хорошего.

— А, а, а, — закричала одна из женщин. — У них бомбы!

Кто-то выключил свет, и началась давка. Все бросились к выходу, работая руками и ногами. В темноте грохнуло несколько выстрелов, которые еще больше усилили панику. Варшавский, воспользовавшись всем этим, ринулся из зала. Ему удалось выбраться сначала в фойе, а затем людским потоком его вынесло на улицу. Он тут же метнулся в ближайшую подворотню, преодолел забор и выскочил на улицу. Остановив извозчика, он поехал домой.

***

Евгений подходил к дому, когда заметил молодого паренька, который сопровождал его еще утром. Дальше идти было опасно, похоже, чекисты уже знали, где он проживает. Варшавский торопливо свернул в первый, попавший по дороге переулок. Осмотревшись по сторонам, он направился в обратную от дома сторону.

— Гражданин! Остановитесь! — раздалось у него за спиной.

Евгений сжал рукоятку револьвера и, сделав вид, что это обращение не к нему, продолжил свой путь.

— Гражданин! Я к вам обращаюсь, остановитесь!

Варшавский остановился, взвел в кармане курок револьвера и медленно повернулся на голос. Позади него стояли два красноармейца с винтовками за спиной.