Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

* * *

Стол накрыли в старинном российском духе, конечно, насколько это было возможно: ждала своей минуты завернутая в полотенце кастрюля с крупными отварными картофелинами, дышавшими паром, как ребенок с ингалятором, рядом стояла такая же с неким подобием борща, хлеб к нему был подан нечерствеющий, но уж какой есть, и, конечно же, на белоснежной скатерти сверкал множеством граней хрустальный графин с раскаленно-ледяной водкой.

За столом сидели трое: Юрий Витальевич Мамлеев, супруга его Мария Александровна и человек немного моложе, но значительно моложавее. На Юрии Витальевиче хрустела белая рубашка, надежно заправленная в тугой ремень на брюках, супруга его нарядилась в темную вечернюю блузу, а вот на моложавом госте был залихватски мятый пиджак, а под ним футболка с невообразимым рисунком: то ли герб спортивного клуба, то ли абстрактная живопись, которую еще называют поп-артом. Образ его неожиданно дополняли в нескольких местах подклеенные квадратные очки с чрезвычайно толстыми линзами.

В окне желтели дубы Трипхаммер-роуд, пересекавшейся с другой роуд, которая называлась куда менее замысловато – Ок-Хилл-роуд, словно именно на этом доме завершилась фантазия, а то и все остальные мыслительные процессы у существа, дававшего наименования улицам Итаки, штат Нью-Йорк.

– Ну что, Эдинька, по одной? – учтиво спросил белорубашечный хозяин дома, кивая на графин.

Мятый моложавый гость с дерзким взглядом, но застенчивыми манерами из вежливости помялся.

– Мне вина, – сказала, улыбнувшись с закрытым ртом, Мария Александровна. Кокетливо взглянув на гостя, она добавила: – Эдик, будете любезны?

– Далось вам это вино американское, – возразил Эдинька-Эдик. – Водочки с нами лучше хряпните.

Увидев перемену в лице Марии Александровны, он тут же сообразил:

– По-нашему, по-русски!

Мария Александровна моментально вернула веселое выражение на свое лицо и даже расхохоталась, показав зубы:

– Ах, ну если по-русски, то конечно! Правда, Юрочка?

Юрий Витальевич быстро закивал, но заметно было, что думал он о чем-то своем, а кивал лишь потому, что уловил интонацию, требующую от него подтверждения. Моложавый гость улыбнулся, явно довольный тем, что одной краткой репликой внес неразбериху в сценарий, сочинявшийся не один час, а то и день. Тем временем Юрий Витальевич вышел из оцепенения и принялся наливать водку в миниатюрные рюмочки на высоких элегантных ножках – первым делом гостю, потом уж и себе.

– Машенька, тебе вина? – ляпнул Юрий Витальевич.

– Давайте налью, – выручил хозяина Эдуард, выхватив графин, – что вы через стол тянуться будете.

– И то верно, – хмыкнул Юрий Витальевич, обрадованный ласковым, почти семейно-родственным тоном гостя.

Мамлеевская жена поджала губу, которой сию же минуту улыбнулась, затараторив: «Все-все-все, мне хватит». Само собой, наливающий гость налил до краев, несколько прозрачных капель упали на скатерть, растеклись небольшими кругами и почти моментально то ли испарились, то ли впитались в рационально тонкий, почти бутафорский хлопок из супермаркета.

– Ну? За что выпьем, – Мамлеева подмигнула, – по-русски?

– За Россию! – звякнул столовыми приборами Юрий Витальевич.

Эдуард улыбнулся сладострастными чуть мокрыми губами.

– За Советский Союз, – выступил он с поправкой, – за нашу с вами общую родину – СССР.

Мамлеевы переглянулись, замерев с поднятыми рюмками, но Юрий Витальевич нашелся:

– Давайте компромиссный вариант: за Советскую Россию!

Все вроде бы согласились: Эдуард и Юрий Витальевич чокнулись, Мария Александровна замешкалась, но успела стукнуть своей рюмкой о рюмку гостя, уже летевшую в рот. Влив в себя глоток водки, Эдинька-Эдик закусил красным супом, толстые стекла очков его моментально запотели. Раздражившись на это обстоятельство, он как-то по-детски исказил лицо в сиюминутном недовольстве, после чего снял очки и отложил их чуть в сторону – на короткое время, пока заправлял свои моложавые внутренности ложками борща по-американски.

– Ну, рассказывайте же, – пристала Мария Александровна с расспросами. – Как вам Париж?

– Да, да, – заподдакивал Юрий Витальевич, – как вам Париж?

– Стоит, – отрезал Эдик.

– Ха-ха-ха, – сказала Мария Александровна. – А подробнее? Где живете? И на что, если не секрет.

– Живу я, как и прежде, в ле Марэ, – нехотя зафальцетил Эдинька, предварительно вздохнув и напялив очки-квадраты. – Перебиваюсь, как у вас говорят, гонорарами, но по большей части занимаюсь попрошайничеством.

Мария Александровна захохотала, видимо, решив, что гость их пошутил какую-то элегантную французскую шутку. Шутник тем временем что-то сосредоточенно рассматривал в супе, будто ожидал увидеть в нем голову мушиного человека. Чтобы притупить это рассматривание, выпили еще по одной – на этот раз решили обойтись без тостов.

– Ну а как вообще Париж? – настаивала, немного поморщившись от водки, Мария Александровна. – Мы с Юрочкой от Парижа остались в восторге полнейшем!

– Есть от чего восторгаться, – нежно промолвил Эдик. – Случился у нас тут на днях террористический акт – полнейший восторг! Семь погибших! Двадцать раненых!

Мамлеева ахнула.

– Господи ты Боже мой, – дополнила она словами свой «ах». – Никто не пострадал?

– Говорю же: семеро убитых! – почти рассердился Эдик и задергал руками в ораторских вскриках. – Палестинские террористы! Еврейский квартал! Этот, как его, Рю-де-Розье! Ворвались в ресторан и всех там перестреляли! Кричали: «Аллах акбар! Фри Палестайн! Либерте пур Палестин!» Какой восторг!

Лицо Марии Александровны перестало понимать, что ему делать. Оно изобразило картинный ужас, но по глазам Эдуарда было ясно, что его как будто и вправду восхищают кажущиеся ужасными вещи, о которых он говорит. Остановилась она в конечном счете на вопросах безопасности:

– А нам там безопасно будет? Юрочка, ты слышал, что творится в нашем прекрасном Париже? Нас там не убьют? Эдик, нас там не убьют?

– Не бойтесь. Вас, – Эдик произнес это местоимение с нажимом, глядя прямо в почерневшие глаза Марии Александровны, – никто убивать не будет.

– Весь мир сошел с ума, – вдруг подал голос хозяин дома. – Но в самом вульгарном, профаническом, а отнюдь не высшем смысле.

– Почему же? – хлюпнул сквозь суп Эдинька. – По-моему, так наоборот, наконец-то возвращается к норме, к своему естественному виду.

– Давайте не будем про политику, – перебила его Мария Александровна. – Скажите лучше, Эдик, только между нами: на родину возвращаться не думаете?

– Пока нет, – не раздумывая ответил Эдуард.

– Отчего же? – удивилась Мария Александровна. – Мы вот с Юрочкой постоянно ностальгируем по родине. У вас нет такого? Ну это вы просто молодой еще совсем…

– В метафизическом плане, – пояснил Юрий Витальевич.

– В России кабаре нет, – сказал на это гость по имени Эдуард. – Вот когда кабаре появятся со стриптизом, тогда и подумаем. А чеснока нет?

– Ах! – снова заахала Мария Александровна. – А вы борщ с чесноком едите? Я про чеснок забыла, про этот, как его… garlic. – Английские слова Мария Александровна старалась произносить с манерным подвывертом, растягивая гласные и утяжеляя согласные: так ей казалось, что она походит на диктора из телевизионной рекламы. – Давайте я в магазин схожу.

– Если не затруднит, – к совершенному изумлению Марии Александровны, ответил Эдуард.

Повисла абсолютная тишина, густая, как могила, выкопанная в болоте. Проехала за окном молодежь на «бьюике», из которого доносились звуки современной музыки. Возможно, это был рок-н-ролл. Но и этот автомобиль промчался слишком быстро, вернув сидящих за столом к своему молчанию. Эдик держал стратегическую паузу, вглядываясь в Марию Александровну, будто оценивая ее как женщину.

– Дурака не валяйте, – встрял в тишину Мамлеев. – Чеснок, равно как и его эссенция, смертельно опасен для упырей, вурдалаков и вампиров, которыми мы с вами несомненно являемся. Эдинька, скажите лучше вот что. Есть у вас сейчас цель какая-то? Большая, может, мечта какая.

– Есть у меня одна мечта, – сообщил Эдинька. – Мечтаю стать распорядителем похоронных процессий.

– Ну мы с вами серьезно, а вы все шутки шутите, – в самом деле уже сердилась Мария Александровна.

– Ну почему же, – возразил жене белорубашечный Мамлеев. – Профессия хорошая, всегда нужная, пользующаяся особым уважением. Почтением, я бы даже сказал. Было так по крайней мере, насколько помню. Так что? В Россию возвращаться не думаете?

Эдуард непонятно и как будто потусторонне захохотал, разве что не стуча кулаком по столу, на который, впрочем, замахнулся. Чему смеялся – непонятно. Но Мария и Юрий засмеялись в ответ: Мария – задрав голову с черными волосами, забранными в пучок, Юрий – плечами и верхней частью своей груди, то есть он даже не хохотал, а скорее смеялся внутрь себя, сохраняя бесценную жизненную силу.

– А мы вот с Юрочкой все время думаем, как бы в Россию вернуться, – отсмеялась Машенька. – Ностальгируем по родине, сил уже никаких нет.

– Да, – сообразил сказать Юрочка, – тоска метафизическая.

– Почему же? – выдавил из себя Эдинька, одновременно высасывая языком из зубов жесткие волокна мяса.

Мария Александровна отложила так и не испорченную супом ложку, на полминуты замолчала, при этом показывая всем лицом, что имеет немало заготовленных фраз, отвечающих на этот вопрос. Когда пауза показалась даже ей изрядно затянувшейся, она заговорила.

– Я работаю в библиотеке, – сказала она. – А кто со мной? Молодые девочки, американки. Мы все дружим.

Голос у нее задрожал и захрустел, как бумажный пакет с булками, намокшими от нездешнего дождя.

– И когда у нас кофе-брейк – пятнадцать минут. – Она опять сбилась, но уже не так заметно. – Шестнадцать уже нельзя. Я фильм видела… Он меня взволновал. На реальной основе: пароход в океане и катастрофа, пароход тонет. И что делать? Почему-то шлюпки какие-то тоже потонули, их не хватало. Всем спастись невозможно. Капитан принял решение – спасать только сильных и молодых, а слабых выкидывать в море. Для меня это непонятно. В СССР женщины, дети, старики – прежде всего. Если пожар, слабых в первую очередь спасают. А там рациональный подход. А что слабых спасать? Все равно погибнут или им мало жить осталось. Спасать только здоровых. Даже не в возрасте дело. Одна женщина активно помогала, а другая ныла: «Я хочу… ах, помогите, я хочу пить», – очень достоверно изобразила актерскую игру Мария Александровна. – А ее раз, и за борт выкинули. Слабая. Боже мой!

– Да что вы говорите? – вздернул русые брови Эдинька. – Кошмар какой!

– Меня это так взволновало, – не унималась Мария Александровна. – Я девочкам на кофе-брейке говорю, как меня это взволновало. Капитана судили и дали ему шесть месяцев…

– Так мало? – поразился Эдик.

– Да-да-да, шесть месяцев, – подтвердила Мария Александровна. – А девочки молча, удивленно на меня уставились: «Ой, Мэри, какой у тебя интересный рисунок на платочке». Понимаете, говорить можно только на такие темы. На серьезные темы неприлично. Ну а нам это скучно.