Тигриные игры

Ярость смешалась с безумием и эмоциями, которые она не могла определить.

Его рука поднялась, вытянув один палец, и пока она наблюдала, смертельно острый, сильный коготь тянулся от кончика, расщепляя кожу, когда он все больше появлялся на виду.

Да, ловкий трюк. Она тоже могла это сделать. Без крови, окрашивающей ее ноготь.

Его губы изогнулись, когда почувствовала его, она действительно почувствовала его, каким-то образом слилась с ним, читая наполненную болью насмешку и страх.

Опустив руку, он разрезал ее платье прямо посередине.

Шелк разошелся в разные стороны, обнажая грудь, обнаженную плоть ее киски. У нее никогда не было кудрей между бедрами. Как и у всех самок Пород, волос на ее руках, подмышках, ногах и между бедрами не существовало.

Она должна быть полностью смущена. Кэт знала, что должна быть. Она никогда не обнажалась ни перед кем, особенно перед мужчиной. Она все еще была девственницей, хотя сомневалась, что это состояние останется надолго, если ее предыдущий отклик на него был какой-то подсказкой.

Наклонившись ближе к ней, Грэм уставился на область чуть ниже ее груди. Его кончики пальцев изучили ее, проверяя измененный цвет кожи, прежде чем снова взглянул на нее.

— Оно не сломано, — пообещал он.

Затем его глаза, горящие золотом, вернулись к ее груди. Оттуда его глаза сузились, опустившись ниже, прослеживая путь до ее бедер, когда Кэт смотрела на него со своей периферии, пытаясь скрыть свой страх перед тем, что он сделает, от связи, которую он установил, находясь в объятиях зверя, которым стал.

— Не тогда, когда ты не в состоянии сражаться, — отрезал он, разъяренный моментом неуверенности, которую она почувствовала. — Черт возьми, Кэт, какой бы соблазнительной ты ни была, мое единственное намерение — убедиться, что тебе не нужна медицинская помощь, прежде чем я позабочусь о тех паразитах, которые осмелились это сделать.

Его губы покраснели от ярости, полосы на его лице стали чернее, чем в прошлый раз, как будто они становились светлее или темнее в зависимости от уровня его гнева.

Он перевел взгляд на ее бедра и ее холмик, и она знала, что он нашел там слабые следы шрамов.

Кончик пальца коснулся верха холмика, ощущение было другим, таким горячим и сильным, что яростное удовольствие излучало эхом боль в ее запястье и областях, которые Рэймонд пнул.

— Ты расскажешь мне, как это произошло, — прошептал он, звук был слишком тихим, чтобы его услышать. — Никто не помечает то, что принадлежит мне, и остается безнаказанным.

Я собственноручно их наказала.

Койот, который напал на нее, как она подозревала— по приказу Рэймонда, чтобы наказать, несколькими годами ранее, обнаружил, что у него течет кровь на шее, когда проснулся в пустыне несколькими ночами позже. Кэт не позвонила Неизвестному, она нашла его сама и отомстила. Он посмотрел на нее в последний раз, сожаление мерцало в его взгляде.

— Ты превратилась в красивую женщину, котенок, — прорычал Грэм, накрывая ее тело простыней.

Кэт все еще могла видеть его, когда он двигался, протягивая руку к сумке, которую она не знала, что он положил на пол. Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы показать ей шприц, который он держал в одной руке.

— Это ослабит действие паралитика. Твоя способность двигаться вернется гораздо быстрее, и это ослабит боль сломанного запястья. — Он прислонил его к ее шее и активировал инжектор. — И любой ублюдок из Совета, настолько глупый, чтобы снова сделать тебе инъекцию, обнаружит, что это мало на тебя влияет. Считай это прививкой.

«Грэм всегда был за прививки», — вспомнила она.

Кэт почти не чувствовала всплеска давления, которое отправило препарат в ее вену.

Отступив, он коснулся ее щеки, его большой палец завис над ее губами, прежде чем он остановился, глядя на нее сверху вниз.

— У меня сейчас есть дела, которые я хочу решить внизу. Два шакала и один вождь нации. Они смогут кричать за тебя. Я всегда думал, что довольно жестоко парализовать способность кричать, не так ли? Полагаю, я доработал это мерзкое лекарство, чтобы учесть крики, — пообещал он ей.

Грэм сошел с ума.

И он собирался заставить кого-то кричать за нее?

Рэймонда и тех шакалов, которых схватил?

Он считает, что она хотела бы это услышать?

Кэт никогда не пытала ни одну из Пород Совета, которую была вынуждена убить. Она никогда не хотела слышать их крики. Черт, один лишь вид крови вызывал у нее тошноту. Кэт не могла долго смотреть на это.

Она смотрела на него, когда Грэм смотрел ей в глаза, зная, что его странная способность читать ее мысли позволит ему почувствовать ее полное отвращение к подобным вещам.

От него вновь исходило ощущение ярости, когда он посмотрел на нее тяжелым, хмурым взглядом.

— Твою ж… Совет должно быть использует дефектную генетику. Клянусь богом, куда пропали все кровожадные Породы? Те, с яйцами? У Пород больше нет яиц, — рявкнул он на нее. — Неужели я много прошу? Слишком много ожидать, что Порода захочет крови? Мы, черт возьми, были созданы, чтобы жаждать вкуса крови. Что, черт возьми, случилось с тобой? Я дал тебе правильную генетику. Я знаю это.

На самом деле она никогда не жаждала такой отвратительной вещи.

Кэт помнила эту напыщенную речь, хотя она явно усилилась за эти годы. Грэм стал недоволен уровнем смелости и борьбы со своими врагами еще до того, как они сбежали из лаборатории.

— Не хочешь слышать их крики, не так ли, Кэт? — теперь в его тоне слышалось отвращение. — Конечно, нет. Что заставило меня думать иначе? Возможно, тот факт, что они хотели услышать твои крики? Как насчет тех лет, что я учил тебя не щадить врагов? — психанул он. — Боже, я знаю, что учил.

Полосы на лице Грэма, казалось, снова появились и потемнели, когда безумие осветило его взгляд, и янтарь его глаз сиял, как золотой огонь.

— Я не могу в это поверить, — пробормотал он, выпрямляясь, все еще злобно глядя на нее. — Черт возьми, я не верю тебе. Я знаю, что учил тебя другому. Я помню это…

Казалось, он разговаривал сам с собой. Кэт задалась вопросом, нужен ли ему кто-либо для участия, кроме него самого.

Да, он пытался научить ее не щадить. Грэм научил ее убивать, научил ее разделять справедливость и месть. Он учил, что кровопролитие необходимо для выживания. Но Грэм не учил ее наслаждаться этим, хотя она знала, что он, кажется именно это и делает.

Кажется. Хотя внутри, в глубине, где, как он думал, никто не мог это почувствовать, Грэм жалел гораздо больше, чем подозревал.

По крайней мере, когда-то так было.

Что с ним случилось?

Необходимость протянуть руку и коснуться резкой линии его губ, притянуть их к себе, походила на голод, который она не могла отодвинуть в сторону. Необходимость отогнать безумную ярость в его глазах уничтожила ее.

— Жалость, Кэт? — усмехнулся он, поправляя простыню на ее обнаженном теле. — Эта жалость, которую я чувствую, ко мне? Для меня? — демоническое веселье мелькнуло в его глазах. — Прибереги это. Эти ублюдки внизу нуждаются в этом гораздо больше, чем я.

Нет, они не нуждались в жалости, но и не ее она чувствовала. Это не было сострадание или сочувствие. Кэт не была уверена, что это было, но было больно видеть душевную ярость, бушующую в его глазах.

Откуда это взялось? Даже в лабораториях он не был так глубоко укоренен в сущности того, кем и чем стал.

— Ты не хочешь знать, что позволило монстру освободиться, котенок, — прорычал зверь. — Но ты узнаешь цену, которую твои враги заплатят за то, что причинили тебе вред.

В его груди грохотало дикое рычание, когда он зарычал.

— И я надеюсь, что ты можешь игнорировать то, что не хочешь слышать, потому что я хочу слышать их гребаные крики, — он ударил себя в грудь одной рукой. — И боже, я был создан с достаточным количеством яиц, чтобы они кричали громко и долго.

Конечно, у него их достаточно.

Он — Грэм. Гидеон. Ги. Все части Породы, которые она обожала каждой клеточкой своего существа. Но Кэт никогда не чувствовала силы и решительности внутри него. Это была чистая беспощадность, о которой она не подозревала.

Повернувшись, он затопал — Грэм топал? — обратно к двери спальни и захлопнул ее за собой.

Грэм топал? О, боже, это не хорошо…

Интересно, что будет, когда он вернется? Как только он услышит крики, прольет их кровь и лишит их жизни?

Куда тогда денется безумие? На чем он сосредоточится, когда всех убьет?

Она не могла допустить, чтобы это произошло, не здесь, не из-за нее и не так.

РэймондуМартинесу нужно ответить за свои преступления, а не так легко избежать их. И Бюро нужно было знать о существовании шакалов. Грэму нужно позволить Джонасу позаботиться об этом, установить связь с Бюро, которая защитит его, если возникнут подозрения, кого он обнаружил.

Проклятье. Когда этот чертов наркотик ослабнет, чтобы она могла двигаться?

Чтобы могла остановить его. Потому что чертовски уверенна, что Грэм не послушает ее вообще.

***

Черт ее побери.

Черт бы ее побрал.

Эти ублюдки собирались изнасиловать ее в ее постели, пока она была парализована этим сумасшедшим наркотиком Совета, и она не хотела слышать их крики?

Ну, он хотел.

Хотел, чтобы они кричали до тех пор, пока их голоса не охрипли, пока они не были на грани от гребаной боли, обезумив от этого. Они были чертовыми шакалами, они действительно могли оправдать свои пытки.

РэймондМартинес будет долго кричать, он уверен. Этот ублюдок хочет жить. Он хочет жить долго. Достаточно долго, чтобы потратить этот гребаный ящик с деньгами и золотом, которые неудачники Совета дали ему в качестве оплаты за Кэт. И он знал. Этот сукин сын знал, что его дочь живет в Кэт. Дух Клэр Мартинес все еще был частью Кэт. И ему было все равно.

Вернувшись в гостиную, он присел рядом с двумя шакалами.

Сволочи.

Он заклеил им рты, чтобы они не кричали и не отвлекали его, прежде чем он был готов с ними справиться.

Черт ее побери. Черт бы побрал эту женщину…

Он оторвал скотч от их губ, улыбаясь их хрюканью от дискомфорта.

В конце концов, даже шакалы были слабенькими кисками.

— Думаете, это неприятно? — пробормотал Грэм. — Неприятно — это первая вивисекция, а ты не можешь кричать. Чувствуешь, как их пальцы прощупывают твои органы и внутренности, и молишься о смерти, обмочившись.

Тихие крики. Тихие молитвы.

Шакалы смотрели на него с холодной, твердой целью, наблюдая, ожидая, ища слабость.

Грэм медленно улыбнулся, удовлетворение урчало в его груди от мерцания беспокойства в бледно-желтом взгляде того, что крупнее.

— Ты знаешь, кто я, не так ли? — прошептал он. — Они все еще называют меня монстром?

— Они будут рады, что ты все еще жив, — прошептал шакал, едва способный говорить. — Как и твоя пара.

Монстр, чудовище без пощады, сострадания или какого-либо подобия тепла, прыгнуло дальше в его чувства; звук, который покинул его горло, был демоническим.

— У меня нет пары, — прорычал он. — У меня есть только обязанность защищать мой прайд, шакал. Моя единственная цель. Моя единственная причина существования. — Потому что без него пара будет страдать.