Чертополох. Мера за меру

- Не только ты обзаводишься полезными знакомствами, беглая жрица. В Милесте у меня есть пара надёжных людей, которые могут переправить твоё письмо, куда надо, и не станут задавать лишних вопросов. И да, вскрывать его и читать они тоже не будут.

- Раз так, - Энейра, размышляя, на миг опустила глаза, а потом вновь прямо и твёрдо взглянула на Остена.- Я хотела бы отправить весть в Делькону. Матери Веринике.

- Хорошо, - Остен согласно кивнул головой, а потом всё же попробовал закинуть пробный камень. - Это будет единственное письмо? Возможно, у тебя есть ещё кто-то близкий?

- Думаю, что и одного послания будет достаточно. - Лицо Энейры как то мгновенно посуровело. - Тем более что я не хочу доставлять лишних хлопот твоим людям, тысячник.

- А как же молодой Бжестров? Разве ты не хочешь узнать, спали ли с него чары? - устав ходить вокруг да около, Остен прямо задал давно вертящийся на языке вопрос, но ответом ему стал лишь грустный взгляд.

- Даже если Ставгар уже вернул себе человеческий облик, то об этом будут знать лишь немногие. Вряд ли такую новость станут обсуждать на каждом углу.

- Думаю, ты ошибаешься, Энри. Бжестов в глазах толпы быстро станет эдаким героем-мучеником, сумевшим обойти колдовство самого Арвигена. Вскоре в вашем княжестве о нём сложат песни и сказки.

- И какая тебе в том печаль, тысячник? - Остен отметил, что взгляд Энри не изменился. Разве что стал более пристальным. - Неужели ты так сильно его ненавидишь?

- Мне, по большому счёту, нет дела до Бжестрова. - Остен и сам понимал, что лжёт, но всё ещё упрямо стоял на своём. - Просто та слава, что достанется ему, должна принадлежать тебе. Мне это кажется неправильным.

- Мне нет дела до пересудов. - Энейра, взмахнув густыми ресницами, вновь вернулась к окну и оставленному вышиванию, и Остен поспешил покинуть её комнату. Хоть тысячнику этого и не хотелось, он должен был признать, что Бжестров по-прежнему оставался камнем преткновения между ним и дочерью Мартиара Ирташа. И хоть это препона и не была такой сильной, как представлялась Остену вначале, само её наличие было сродни загнанной в палец занозе. Которую пока не представлялось возможности вытащить.

Но ничего. Он это перетерпит и подождёт - ровно столько, сколько надо, и таки добьётся своего. Энри перестанет смотреть на него, как на врага, привыкнет к дому и его хозяину, и уж тогда он своего не упустит и сумеет быть очень убедительным. Главное, чтоб неугомонный Бжестров не крутился под ногами, и не смущал Энейру своим присутствием.

Следуя своему плану, Остен, получив готовое письмо от Энейры ровно за день до намеченного отъезда, не стал его читать. Хотя искушение нарушить поставленный самому себе запрет и было необычайно сильным. Вот только тысячник понимал, что, вскрыв письмо, переступил бы ту грань, которую не следовало нарушать. И совершенно неважно, прознала бы о его поступке Энри, или нет. Он бы всё равно рано или поздно вышел бы боком - в этом тысячник даже не сомневался. А потому спрятал письмо поглубже, и приказал самому себе на время о нём забыть.

Что же до остального, то отъезд прошёл на редкость тихо и без лишних хлопот. Тысячник взял с собою в дорогу лишь одного слугу - в конце концов, достойным сопровождением он мог обзавестись, заехав к тысячнику Лорису. Кроме воинов себе в охрану, Остен сбирался попросить старого приятеля присмотреть за 'Тополями', пока их хозяин будет отбывать повинность в Милесте. Отказа в таком Олдеру не было бы, и он это знал, но всё одно покидал имение с тяжёлым сердцем.

Тяжесть эта никуда не делась за время пути, а, по прибытии в столицу, тревога тысячника ещё и усугубилась. Глядя на готовящийся к затяжному празднованию город, Остен особенно остро чувствовал, что сейчас должен находиться совсем в другом месте и с другими людьми. Вот только вернуться к сыну и Энейре он мог только после того, как князь соизволит его отпустить, а Арвиген пока не нашёл времени даже на то, чтобы принять тысячника.

Олдер не стал гадать, чем вызвана эта задержка - сомнения и неуверенность в любом случае были бы на руку лишь Владыке - а, в ожидании, занялся другими делами. Послал весточку с просьбой о встрече старику Иринду, посетил казармы, и, поговорив с глазу на глаз, с Антаром, погрузился в привычную рутину. Отчёты, назначения, пенсии, довольствие. Свежие лошади и амуниция, жалоба на то, что до сих пор не вызывающий нареканий купец начал выгадывать на добротности сукна и кожи, и прочее, прочее, прочее... Не забыл тысячник и об обещанной пенсии для семьи Морида. Срок, остававшийся до полной выслуги, был ничтожным, так что для приказа хватило стандартных в таких случаях словесных формулировок - к осиротевшей семье не стоило привлекать лишнего и, наверняка, не самого доброго внимания. Тем более, что усилия жрецов так ни к чему и не привели - несмотря на наказание за сплетни о Мэлдине, слухи о проклятом святилище множились в столице с поразительной быстротой...

Как бы то ни было, накопившиеся за время отсутствия дела занимали Остена до самого вечера, а, когда он уже был готов отправиться на покой, в казармы пожаловал княжеский посланец. Принесённое им письмо требовало от него дожидаться Арвигена завтра поутру у старых Северных ворот - Владыка намеревался совершить конную прогулку по окрестностям Милеста, и тысячнику предлагалось присоединиться к ней. А поскольку взять с собой можно было лишь одного сопровождающего, Олдер привычно выбрал Антара.

Утро следующего дня казалось будто бы специально созданным для необременительных прогулок. Погода стояла солнечная и безветренная, лёгкий мороз приятно бодрил, а не вымораживал всё нутро, да и воздух за городскими воротами, лишённый привычных миазмов и копоти от топящихся очагов, казался сладким. Вот только самого Остена не радовали ни солнце, ни воздух, ни высокое, не по-зимнему синее небо, ни укрытые искрящимся снегом поля, которые одним своим видом словно бы приглашали всадника пустить лошадь вскачь и насладиться её скоростью и силой.

Тысячник, застыв в молчаливом ожидании снаружи Северных ворот, мрачно смотрел на белый снег и мысленно представлял себе будущий разговор с Арвигеном. А беседа, между прочим, могла быть любой. Но Остену казалось, что о Ревинаре с Мелиром и сбежавшем беркуте Владыка вспомнит обязательно. И тут, в зависимости от настроения Арвигена, дело могло принять самый неожиданный и, возможно, неприятный для самого тысячника оборот. И к этому следовало быть готовым. А дальше - как карта ляжет. Впрочем, во вторую подряд немилость или приказ снова изловить Бжестрова тысячнику верилось слабо - Арвиген в своих играх с людьми не любил повторяться.

Наконец, когда Остен уже начал склоняться к мысли о том, что Владыка переменил своё решение о прогулке, узкие, уже более ста лет не пропускающие меж своими створками ни торговые караваны, ни чёрную кость, ворота раскрылись, и из тёмного зева стрельчатой арки рысью выехал небольшой отряд. Светло-серые плащи, подобранные в масть кони в сверкающих налобниках, равнодушные и словно бы вырезанные из камня лица всадников с холодными рыбьими глазами промелькнули перед Остеном за считанные мгновения.

Тысячник же, пропустив воинов вперёд, почти сразу отправился вслед за ними. В вытянутой вверх руке он сжимал полученное накануне послание - печать на нём должна была послужить ему пропуском к князю. Далее всё пошло обычным порядком - Олдера заметили, ожгли ледяными взглядами, а потом двое всадников разъехалось, давая тысячнику и следующему за ним Антару возможность оказаться подле едущего внутри охранного построения князя.

Арвиген, и это сразу бросилось в глаза тысячнику, словно бы посвежел и помолодел: его волосы, выбивающиеся из-под меховой шапки, больше не были такими тусклыми, на княжеских щеках вновь появился румянец, и даже к коже Арвигена словно бы вернулось немного прежней упругости. Во всяком случае, она уже не напоминала пересохший пергамент. Вот только глаза князя оставались прежними - бесцветными, водянистыми и равнодушными, точно у мурены или змеи. И сочетание этих старых, холодных глаз с внезапно помолодевшим лицом было таким, что Остен немедля отогнал от себя мысль о том, какой ценой такое было достигнуто. Некоторых вещей лучше не знать. Для собственной безопасности.

Арвиген же, скользнув взглядом по застывшему в седле Остену, вгляделся в Антара и тут же недовольно качнул головой:

- Кто твой сопровождающий, тысячник? Его лицо кажется мне знакомым.

- Это неудивительно, князь. Антар служил ещё моему отцу, - Олдер немедля опустил глаза, пряча взгляд. Мысленно он уже пообещал сам себе, что не отдаст князю Чующего для забавы, чтобы ему за это не сулили.

Арвиген же, услышав слова Олдера, усмехнулся, по-прежнему глядя на Антара:

- Верно. Теперь я вспомнил. Эмпат твоего отца... Вот только зачем тебе этот старый пёс, Остен? От него всё одно уже немного проку.

- Подлинную верность нельзя купить, князь. Именно за неё мы ценим преданных слуг. И собак. - Тысячник постарался сделать так, чтоб в его голосе звучало как можно больше равнодушия, и, похоже, угадал.

Арвиген, словно бы мгновенно утратив к нему интерес, отвернулся от Антара и бережно огладил перья сидящего у него на перчатке сокола.

- Всё верно, Олдер. Собаки и ловчие птицы - продолжают согревать нам сердце, даже одряхлев и перестав приносить пользу. Как можно выкинуть их точно ветошь?

Мой Янтарь, к примеру, уже утратил и быстроту полёта, и остроту зрения, но я всё одно частенько беру его с собой по старой памяти... Верно, разбойник? - князь пощекотал птицу под клювом, и та, расправив крылья, немедля ответила ему звонким клёкотом. По губам Арвигена скользнула мимолетная улыбка, но потом его лицо вновь посуровело.

- Кстати о птицах. Жаль, что я так и не увидел твоего крейговского беркута. Теперь его вряд ли удастся поймать. Мне, старику, остаётся утешиться лишь тем, что Владыка Ленда, ища союза между Амэном и своим княжеством, прислал мне на днях сразу двух ястребов редкого белого окраса - самца и самку. Они чудо как хороши - крупны, злы и умны. Мне нравится приучать их, но птицу с человеческим разумом они, конечно, не заменят.

Ревинар, правда, пытался уверить меня в том, что твой беркут был ни на что не годен, так как Бжестров во время превращения совершенно обезумел. Он, якобы, едва не искалечил Мелира, и дарить мне такую птицу было сродни настоящему преступлению.

Арвиген замолчал, внимательно глядя на Остена - от его ледяных глаз, казалось, невозможно было спрятать даже малого движения души, вот только тысячник ожидал подобного вопроса и потому ни капли не смутился.

- Бжестров был именно таким, каким я описал его вам в своём письме. Его рассудок не повредился, хотя норов явно ухудшился. Но в этом, думаю, нет ничего удивительного. Арвиген же, услышав такой ответ, неожиданно ослабил хватку и вновь усмехнулся.

- Ты не меняешься, Остен. Ни одного оправдания, ни одного обвинения или попытки переложить свою вину на чужие плечи. Я же поспешил и ошибся. Если бы беркута привёз мне ты , то сейчас он уже ел бы у меня с руки, а не летал неведомо где лишь потому, что Ревинар с племянником напились по дороге!