Прощаться не будем!

— Знакомые фразы летят, прямо как в старые добрые времена, гражданин Зубов! — усмехнулся я, закуривая его папиросы.

— Ничего, на твой век хватит! Так с какой целью, ты помог своему дружку? Пожалел? Ты отдавал себе вообще отчет, что за такое тебя под трибунал отдадут?

Громко выдыхая дым изо рта, я ответил:

— Я вам, гражданин Зубов одно скажу! Ты каким был, таким и остался! А тот власовец, и не друг мне вовсе, просто учились вместе. И дорожки наши разошлись!

Полковник, глядя на меня с призрением, улыбался:

— Все, лейтенант! Оборвалась твоя дорожка! Сейчас приедет машина, и поедем мы в управление! Там будем беседовать по-другому с тобой!

— Я тебя не боюсь, полковник! Мы проходили эту «школу». Несмотря на свой возраст, я много раз ходил под смертью.

— Ну, вот и ладушки! — сказал Зубов, снимая трубку с телефонного аппарата:

— Машину к штабу, и конвоира!

Я докурил папиросу, расстегнул портупею, бросил ему на стол, сказал:

— Мне казалось, что мы больше не увидимся с тобой гражданин полковник? Когда тебя сменил Яковлев я подумал, что с тобой что-нибудь случилось! А то сидишь в тепле при штабе в тылу, пока мы там кровь проливали, ты ордена да медали себе вешал за шпионов. Я даже не удивлюсь, если ты из-за меня будешь сверлить очередную дырочку в кителе.

— Ты говори, говори! На срок ты уже наговорил! Давай снимай свои награды и клади рядом. Чувствую, они тебе больше не пригодятся! — продолжал ухмыляться Зубов.

— А вот награды не ты мне давал, не тебе и снимать их! Я за них кровь проливал, в отличие от некоторых! — сменив ухмылку на дерзость, сказал я.

— Ну, хорошо! Там снимут! О, а вот и машина подъехала! Очень кстати! Давай руки за спину и вперед навстречу с прекрасным! — доставая свой именной наган, пригрозил он мне.

— Есть гражданин полковник госбезопасности!

На улице мороз. Я вышел в одной гимнастерке, руки за спиной. До машины меня сопровождал конвоир с автоматом. Оглянувшись по сторонам, я мысленно попрощался со своим экипажем. Сев на заднее сиденье фронтовой «М-ки» меня увезли в Киев в управление НКВД. По заснеженной дороге мы мчались в город. Зубов сидел впереди и насвистывал себе под нос песню: «Эх, путь-дорожка, фронтовая!»

Перебивая его, я спросил:

— Сладко поете, гражданин полковник! Что меня ждет, если это конечно ни тайны следствия?

— А, это как вести себя будешь! Либо в лагерях сгниёшь, либо шлёпнем за милую душу! Выбора особо-то и нет!

— Ну, ясно! В принципе мне нравится такой расклад! Знали бы вы гражданин Зубов как сильно я вас ненавижу! — смотря пристально на него, сказал я.

— Что ж, бывает! Мне так многие говорят, потом очень жалеют! — посмеялся он.

— Сейчас это все цветочки, скоро ягодки пойдут! Там, я с тобой, улыбаться не буду! — добавил он.

— Да, я понял уже, гражданин полковник, чем дело пахнет! — ответил я.

***

К вечеру того же дня, меня привезли в Киевское управление НКВД.

— Давай, шевелись! — с дерзостью, сказал Зубов, открывая дверь служебной машины.

— Да иду, иду… — опустив глаза вниз, пробормотал я.

До управления меня сопровождал сержант НКВД, во главе с Зубовым.

Зайдя к нему в кабинет, я увидел, как в углу сидел старшина богатырского телосложения. Под ногами у него стояло ведро с водой, на столике, в белое полотенце было завернутое нечто странное. Меня посадили на стул напротив Зубова. Осматривая помещение, я увидел на стене портрет Феликса Дзержинского и его миниатюрный бюст на сейфе. Окна были заделаны плотной черной тканью. Из освещения была только настольная лампа, ярко бьющая лучами на обшарпанный, обитый зеленой материей стол. Зубов взял протокол допроса и начал вести следствие:

— Фамилия, Имя, Отчество!

— Петровский Алексей Александрович.

— Год рождения?

— 1921!

— Место рождения?

— Саратовская губерния, город Вольск!

— Место жительства?

— Саратов, Петропавловская 18.

— Национальность?

— Русский.

— Сколько классов образования?

— Десять классов.

— Партийность?

— Беспартийный.

— Семейное положение?

— Женат.

— Звание до момента ареста?

— Младший лейтенант…

— Место службы?

— Пятый танковый корпус, сорок пятый отдельный танковый батальон, вторая рота.

— На фронтах Отечественной войны, с какого времени?

— С июля 1941 —го.

— Ранения, контузии были?

— Были!

— Был ли награжден раньше? Если да, то какими регалиями?

— Ордена Красной звезды, Отечественной войны второй степени, боевого «Красного Знамени», и медалями «За Отвагу» и «Боевые заслуги».

— Так, ну с вашим анамнезом закончили! Вот теперь скажи мне, с какой целью, ты командир Красной армии, пусть и бывший, дал возможность предателю и врагу народа, уйти от правосудия? — стуча карандашом по столу, спросил Зубов.

— Он хоть и враг, но по-своему, его было жалко. Не по своей же воле он сдался в плен!

— И что теперь? Будем каждого жалеть? Товарищ Сталин что сказал? У нас нет военнопленных, у нас есть враги народа! А так как, ты помог избежать ему наказания, ты являешься пособником власовцев и предателем Родины!

— Хорошо вам рассуждать сидя в кресле! А тогда, когда мы только после института отправились на фронт, нас под Оршей авиация проутюжила! И все мои ребята, с кем я учился остались там лежать! Ты тогда небось в тепле сидел, шпионов ловил? А мы из одного окружения в другое! По лесам бродили, в болотах тонули, жижу эту хлебали. Да я тогда впервые на своей шкуре ощутил, что такое война! Демьян, он в плен попал уже в бессознательном состоянии! Конечно, это его не оправдывает! Но пойми полковник, чтобы ты сделал на его месте?

— Я бы в такой ситуации не оказался! — пристально глядя на меня, ответил Зубов.

— Да ну брось… — усмехнулся я.

— Терять своих друзей и близких это более чем тяжело… — продолжил я.

Полковник, швырнув карандаш о стол, дернулся с места:

— Да знаю, каково это! Ты думаешь пока все на фронте, я тут в бумажных делах закопался? Нееет дружок, ошибаешься! И ордена мне вешали, не за шпионов, как ты говоришь! Я вместе со всеми в атаки ходил, и так же в окружении был! И ножи в меня тыкали и стреляли, я в тылу не отсиживался! Это сейчас уже после тяжелого ранения, меня партия направила эту работу в штаб вашей бригады. Мне нет особой радости с такими отребьями как ты, тут разговоры вести! На фронте мне гораздо приятнее!

— Простите, гражданин полковник… Я просто подумал, что вы все под одну гребенку в своем НКВД. А оказывается, тоже кровь проливал…

— Молчать! — ударив кулаком по столу, воскликнул он, — Как ты смеешь судить о работе нашего управления? Ты щенок, даже представить себе не можешь, что тебя ждет!

После не продолжительной паузы, он добавил:

— Вот тебе карандаш, вот бумага, давай пиши признание! Грамотно напишешь, может отделаешься сроком в четвертак! А будешь кобениться, к стенке пойдешь!

Взяв в руку карандаш, я начал писать все так, как было на самом деле. Зубов бродил из угла в угол, выкуривая папиросу и похрустывая костяшками пальцев. Спустя час, я закончил свое чистосердечное признание.

— Вот гражданин полковник, готово! — протягивая ему два листа исписанной мною бумаги.

Внимательно прочитав признание, он посмотрел на меня, и аккуратно складывая бумагу, начал рвать на мелкие части.

— Ты, кажется, меня не понял, сволочь! Правду я сказал писать! Быстро взял бумагу и переписал! Иначе, в наказание тебе и твоя семья пострадает!

— Семью не тронь мразь! — резко встав из-за стола, закричал я.

— У тебя там вроде как супруга имеется? Мы и до нее доберемся! Будет гнить в лагерях, за мужа предателя! А там с ней зеки знаешь, что сделают? — воскликнул он в ответ.

В тот момент мною начала управлять какая-то ни ведомая сила. Подняв со стола карандаш, я что есть мочи пригвоздил его кисть к столу, а затем ударил кулаком по лицу наотмашь. Полковник завизжал от боли как свинья. Вдруг подскочил и старшина с кулаками. Выхватив из-под себя табурет, я со всей одури ударил старшину. Табурет разлетелся в разные стороны. Тот, лишаясь рассудка, упал на пол. Зубов вытащил карандаш из руки, начал хвататься на наган:

— Да я тебя паскуда, за оказание сопротивления органам, пристрелю!

Я набросился на него и выбил наган из рук. После чего начал жестоко избивать. Откуда только у меня, двадцати летнего мальчишки столько силы, чтобы сладить с сорокалетним мужиком. Жена — это моя больная тема, я за нее кого угодно порву, а тут, когда над ней нависает угроза, я был готов пойти на любое преступление.

Когда за дверью охрана услышала стоны и крики, они ворвались внутрь, и наблюдая картину избиения мною сотрудников, немедленно ринулись ко мне. Не успев поднять с пола Зубовский наган, чтобы пригрозить им остановиться, я получил удар прикладом автомата по голове и потеряв сознание, упал на пол рядом с полковником.

Очнулся я уже в камере, спустя двое суток (как сказал мне арестант, сидевший рядом со мной). На мне были одни кальсоны, забрызганные кровью. Всё лицо было опухшим и синим, тело неимоверно болело было трудно дышать, сломали ребра. Пальцы были почерневшие, видимо от ударов прикладом. Да и доброй половины зубов своих не досчитался.

— Да браток, за что это они тебя так? — спросил склонившийся надо мной пожилой мужчина, с синяками на лице, и запекшийся кровью на губах.

— За дело отец, за дело…

— А вы кто такой будете? — прищурившись, спросил я.

— Бывший полковник Красной армии Иванцов Павел Семенович. Точней то, что от него осталось… — ответил он, прикладывая мне ко лбу влажную тряпку.

— Виноват, товарищ полковник! Как вы тут оказались? И за что?

— Да, за дело. Спьяну, самовольно оставил свою часть, когда обозначилась угроза окружения под Каневым. Застрелил своего подчиненного в горячности. И вот с тех пор я здесь. Жду решения трибунала.

— Ясно… — безразлично ответил я

— А ты за что?

— А долгая история, товарищ полковник… — ответил я, корчась от боли.

— Ладно, отдыхай! У нас еще будет время поговорить по душам. — сказал Иванцов и прилёг на нары.

Летели месяцы. Следствие продвигалось вперед. Допросы продолжались практически каждый день, а иногда и по два раза на дню. Сосед по камере, генерал Иванцов всё время ухаживал за мной, после каждого допроса. Сил уже не хватало этого терпеть, и я решил покончить с собой. Рано утром, пока все спали я снял с себя гимнастерку, разорвал её и сделал удавку. Накинув себе на шею, второй конец привязал на верхний ярус нар.

Со слезами я прошептал про себя:

— Простите меня семья ради Бога, я так больше не могу! И закрыв глаза, я медленно спустился на пол. Петля стягивала моё горло. Дышать становилось все сложней. Легкая судорога распространялась по всему телу. От нехватки воздуха я начал терять рассудок. Вдруг мои шорохи услышал Павел Семенович и как ошпаренный подорвался с койки уложив меня на нары. Он бил меня по щекам, чтобы привести в чувства, но увы. Тогда он начал звать на помощь. На крики подбежали конвоиры и взяв моё тело в полубессознательном состоянии, оттащили в медпункт изолятора. Очнувшись уже в лазарете, надо мной склонилась физиономия Зубова.