Адвокат Беса

Суд еще не начался, а его уже окрестили «процессом века».

— Вы шутите? — спросил я, хотя отлично знал, что совести нации шутить не умеют. — Чтобы я защищал этого мерзавца? Да я из-за него покинул родину! Хомяченко натравил на меня своих поганых «Наш-Маш», они устроили флэшмоб — перед камерой использовали страницы из моих книг в качестве туалетной бумаги! Хомяченковские хунвейбины расписали мою машину шестиконечными звездами и знаками доллара! В аэропорту перед вылетом какой-то подонок крикнул «Привет от кровавого режима» и облил меня кетчупом! А на майке у него была цитата из речи Хомяченко: «Кто не с нами — тому цунами»!

— Потому Хомяченко и просит, чтобы его защищали именно вы. Если даже писатель Тургенчиков выступает на стороне человека, который его травил, подсудимый может надеяться на снисхождение.

— Какое еще снисхождение! Пусть Бес сгниет за решеткой!

(«Бесом» бывшего вице-секретаря прозвала пресса).

— Борис Григорьевич, — строго молвила Вита, — вы русский писатель. Русская литература всегда была на стороне тех, кто нуждается в защите. Вспомните Пушкина: «Милость к падшим призывал». Вспомните Короленко, который во время Гражданской войны заступался за белых перед красными и за красных перед белыми. Я обещала заключенному, что вы по крайней мере выслушаете его. Потому что не сомневаюсь в вас. Оттолкнуть того, кто умоляет о помощи, недостойно порядочного человека. Вы сумеете подняться выше личного. Вы совестливый.

— Не сумею! И не хочу! — выкрикнул я. — Я не Короленко, я Акутагава, который говорил: «У меня нет совести, у меня есть только нервы!».

Но в ясных глазах Виты Солнцевой прочиталось такое разочарование, что я сник и пробурчал:

— Ладно. Раз уж вы обещали, я схожу к нему. И пошлю этого черта к его родной бабушке. Защищать Беса я не стану!

Глава вторая
БЕСЕДЫ С ПАЛАЧОМ

Из-за дезертирства в армейских частях осталась только половина личного состава. Солдаты ДНР и ЛНР в массовом порядке уходят к украинцам.

Дебаты в Крыму: как назвать предстоящий референдум — «Назад в Украину» или «Вперед в Украину»?

В связи с возвращением на российский рынок иномарок «ВАЗ» решил перепрофилироваться на производство ползающих пылесосов. Конструкторы заявляют, что кардинальной реконструкции завода для этого не понадобится.

Президент Мандельный обещал, что в новой прекрасной России даже тюрьмы будут прекрасными, и выполнил слово. Витриной тюремной реформы стал московский СИЗО-1, где содержали самых одиозных прислужников старого режима, в том числе главнейшего из них, вице-секретаря Хомяченко.

Начальника изолятора пригласили из-за границы. Раньше он директорствовал в тюрьме Скиен, где содержится массовый убийца Брейвик, поэтому бывшую Матросскую Тишину теперь называли Норвежской Тишиной. Ходили слухи, что арестованные воры в законе и коррупционеры платят огромные взятки за то, чтобы попасть в это образцово-показательное заведение — Россия, хоть и прекрасная, все равно осталась Россией.

Меня провели чистеньким коридором в крыло максимальной секьюрити, которая означала лишь, что всюду понатыканы видеокамеры. Перед дверью с табличкой (на ней имя «В. С. Хомяченко») дежурный надзиратель остановился, нажал кнопку интерфона.

Я удивился, потому что послышался звук гитары, приятный баритон задушевно пел: «Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе, она умрет, если будет ничьей — пора вернуть эту землю себе».

— У вас разрешено держать в камере музыкальные инструменты? — спросил я.

— Разрешено всё, что не запрещено, — объяснил дежурный и громко сказал в микрофон: — Господин Хомяченко, к вам посетитель.

Музыка оборвалась.

— Испортил песню, дурак, — довольно громко проворчал тот же баритон. — Кто там еще?

— Писатель Тургенчиков.

— Ну наконец-то! Можете войти.

— А что, без разрешения заключенного входить нельзя? — тихо спросил я.

— Только по ордеру прокурора, — грустно (как мне показалось) ответствовал надзиратель.

Внутри камера напоминала номер трехзвездной гостиницы, разве что с решеткой на окне, но не депрессивно-клетчатой, а в виде солнца с лучиками. В комнате никого не было.

— Располагайтесь, Борис Григорьевич, я только сниму юкату, — раздалось из-за двери санузла.

Больше всего меня поразил компьютер на письменном столе. По монитору скакали строчки какого-то чата.

— Ему можно пользоваться интернетом?!

— Контролируемым. Специальная программа отслеживает активность и блокирует всякий обмен недозволенной информацией. Подследственные подписывают обязательство соблюдать установленные правила.

Вошел подтянутый, какой-то очень компактный мужчинка, которого я много раз видел по телевизору, но всегда в галстуке, а сейчас он был в рубашке-поло, и лицо оказалось не гладенькое, как на экране, а в мелких морщинках.

— Здравствуйте, дорогой Борис Григорьевич! Руку не подаю, чтобы не доставлять морального дискомфорта — жать иль не жать, — весело сказал мне самый ненавидимый человек Российской Федерации. — А вы, молодой человек, идите. У нас с классиком конфиденциальный разговор.

Долго задерживаться здесь я не собирался.

— Я, собственно, пришел только потому что… — начал я, но он перебил:

— …Потому что к вам с ножом к горлу пристала лучезарная Вита Фениксовна. Что, собственно, от нее единственно и требовалось. Вы же, разумеется, предпочли бы выступить на моем процессе не в качестве общественного защитника, а в качестве общественного обвинителя, потому что я олицетворяю собою всё, что вы ненавидите.

— Примерно так, — согласился я, довольный, что можно не произносить заранее приготовленную речь.

Хомяченко сел к компьютеру, проворно зацокал по клавишам.

— Вы мягко говоря не одиноки в своей антипатии к моей персоне. Я вот вчера замутил интернет-опрос «Что нам делать с Бесом?». Варианты для голосовалки я предложил такие: «1. Пожизненно посадить. 2. Ради такого случая временно снять мораторий на смертную казнь. 3. Просто пустить Беса погулять по улице». Сгноить меня в тюрьме желают только 4 процента. 42 хотели бы моей казни, а 54 — встретить на улице и разорвать на части. — Он повернулся ко мне. — Вы предпочтете поучаствовать в публичной расправе надо мной или, будучи интеллигентом, тихо отойти в сторонку? А потом всю жизнь помнить, что жертва взывала к вам о помощи, кричала: «Борис Григорьевич, убивают, спасите!».

— Никакой расправы не будет. Вас ждет справедливый, независимый суд. Не такой, как при вашей власти.

— Вы уверены? Наши суды, конечно, были так себе, но по крайней мере они не изображали белоснежность. Всем было ясно, что судья — чиновник, выполняющий приказ. Ваш суд в тысячу раз гнуснее, потому что он с благородной ужимкой, с имитацией непредвзятости. А вся махина так называемой свободной прессы, так называемого свободного интернета, так называемого общественного мнения настроена раздавить одного человека — меня. И я не смогу себя защитить, потому что все меня ненавидят. Что бы я ни сказал, в ответ полетят только плевки.

— А как судили ваших врагов вы? — не выдержал я. — Вспомните судилища над тем же Мандельным?

— Вы хотите, чтобы ваш суд был таким же? Чем же вы тогда лучше нас? — улыбнулся Бес, довольный, что подловил меня. — Только тем, что у вас контролируемый интернет в тюрьме?

— Найдите себе какого-нибудь другого защитника, — сказал на это я, потому что возразить было нечего. — А меня увольте.

— Да это не моя идея — пригласить именно вас. Я на прошлой неделе провел опрос: «Хотите ли вы, чтобы на процессе у Беса был общественный защитник?». Восемьдесят восемь процентов ответили, что хотят.

— Ничего удивительного. Толпа обожает всяческие шоу.

— Второй вопрос был «Кого бы вы хотели видеть защитником Беса?». Называть можно было любое имя. И на первом месте оказались вы. Обошли на восемь пунктов даже Ольгу Бузову.

— Это потому, что все СМИ как раз пишут о моем возвращении. Но я вам не энтертейнер, не звезда эстрады!

— А вы почитайте, что комментаторы пишут. Модератор под ником «Дьявол» (это я) спрашивает: «Почему именно Тургенчиков?». Люди отвечают: «Прикольно посмотреть, как автор „Виртуоза“ рубится с Фемидой». Или еще — типичное: «Даже создателю „Виртуоза“ не отмазать Беса от кичи».

— Не берите меня на слабó! — разозлился я. — Манипулируйте кем-нибудь другим!

— А еще подумайте вот о чем, — вкрадчиво молвил Бес. — Вы же писатель. Какой уникальный материал сам идет к вам в руки! Представьте, что вы Казимеж Мочарский.

— Кто?

— Ну вот, — укоризненно развел он руками. — Интеллектуал, а такой великой книги не читали. Мочарский, офицер Армии Крайовой, после войны оказался в одной камере с группенфюрером Штропом, палачом Варшавского гетто. Записал откровения эсэсовца и потом выпустил книгу «Беседы с палачом». Я, палач российской демократии, тоже открою перед вами душу. И вы потом выпустите книгу. Ее переведут на все языки, вот увидите. Глядите, я уже и расписку приготовил. — Хомяченко взял со стола листок. — Не возражаю против диктофонной записи, предоставляю Б. Г. Тургенчикову право использовать мои слова любым способом, без дальнейшего согласования. Документ заверен моим адвокатом, всё железно. Тварь ли вы дрожащая, Борис Григорьевич, или вы писатель? Доставайте вашу мобилу, жмите на красную кнопочку. Палач демократии расскажет вам, как и почему он ее казнил.

Не знаю, кто из писателей устоял бы. Я не устоял. Вынул телефон, включил запись.

БЕС:

Вы, наверное, согласитесь с тем, что идеальное государство должно напоминать семью, в которой детей любят, защищают, хорошо воспитывают, заботливо лечат и помогают им развиваться. В идеале гражданин должен знать и чувствовать, что Родина — его мать, а правитель, вождь, лидер (назовите как хотите) — отец.

Я:

Нет, я, знаете ли, сторонник демократии, в которой ко всем гражданам относятся как к взрослым людям.

БЕС:

Если бы судили вас, а мне нужно было выступать вашим защитником, я бы непременно постарался проникнуться вашей правдой. Но сейчас прошу вас сделать над собой усилие и попытаться понять мою правду. А она есть. Не спорьте со мной, просто выслушайте.

Я:

Хорошо. Не буду спорить.

БЕС:

Собственно и вы сами, если будете честны с собой, признáете, что подавляющее большинство жителей любой страны безответственны, недальновидны, падки на халяву, постоянно принимают глупые и даже саморазрушительные решения, — в общем совершенно не взрослы, а инфантильны. Они именно что дети, только при демократии сильно испорченные — капризные, взбалмошные, жадные до запретных и вредных удовольствий. Это семья, в которой отца переизбирают каждые четыре года, и ему приходится завоевывать расположение мелюзги всякими невыполнимыми обещаниями, поблажками, подачками. Все мысли папаши только о том, что скоро опять выборы. Более длинных планов, чем на четыре года, он не строит.