Отпуск на даче

Мы не совсем сами проснулись, а скорее, были разбужены. Марина должна была встать рано, чтобы не опоздать на работу, а поскольку вместе с ней ночевала Катя, то и она сочла своим долгом покинуть постель и подать завтрак. Но заботливый «шкелет» не был настолько чуток, чтобы понять простую, вроде бы, вещь, что не следует будить заодно и нас. Наоборот, она решила, что накормит всех завтраком сразу, не разделяя эту процедуру на два этапа, а потому бесцеремонно постучала в нашу дверь.

— Девочки, просыпайтесь!

За окном было светло, но я терпеть не могу это время. Солнце ещё не встало, поэтому возникает впечатление чего-то серого, нереального. Я попыталась разбудить Аню.

— Что случилось? — спросонок бормотала она. — Воет? Мы же договорились по пустякам не беспокоить.

— Это не пустяк, а Катя, — объяснила я. — Она просит нас встать и выйти к завтраку. Но я рада, что пустяком ты называешь воющего призрака.

Наступило утро, и я могла позволить себе расслабиться и немного пошутить над призраком, вымещая таким образом на нём досаду за недавние страхи.

— Интересно, если мы приподнимем платок сейчас, мы увидим крест? — спросила я.

Аня уже пришла в себя и была способна рассуждать здраво.

— Мне не хочется трогать платок, — ответила она. — Может, мы увидим крест, а скорее всего, не увидим, потому что призраки действуют по ночам…

— А как же разбитая посуда? — напомнила я.

— Это не призрак, а полтергейст.

— Что в переводе означает «игра духов», — сказала я.

— Это всё равно. Призрак собаки или мужа Марины воет и скребётся по ночам, а полтергейст способен орудовать и днём. Может, это тот же Сергей бьёт любимый сервиз Марины, но уже в другом качестве.

— Знаешь, так у меня будет заворот мозгов, — призналась я. — Давай лучше не будем рассуждать о высоком, а пойдём завтракать.

— Пироги — это хорошо, — согласилась Аня.

Мы вкусно поели, выпили чудесного чая, а когда Марина ушла, то, подумав, выпили не менее чудесного кофе.

— Девочки, вы сегодня пойдёте гулять? — спросила Катя.

— Пойдём, — ответила Аня, не упоминая о назначенной встрече с Николаем. — Ты с нами?

— Нет, — отказался «шкелет». — Я сейчас всё здесь уберу, а потом буду отдыхать в шезлонге. Я из-за Марины совсем не высыпаюсь. Она так боится этого воя, что всё время меня будит. Да ещё проклятая собака сегодня не просто царапалась, а чем-то гремела. Мне кажется, что скоро она отдерёт то, что мешает ей выбраться оттуда. Ой, девочки, а что тогда будет? Она прибежит к нам?

Даже мне стало неприятно такое предположение, несмотря на то, что днём я была очень храброй.

— Давайте хоть сейчас забудем про эту собаку, — предложила я. — Нынче у нас день, так что призраки отдыхают, а мы отдыхаем от призраков.

— Марина оставила нам ключ от калитки или, точнее, двери в заборе, — сказала Катя. — А ещё она попросила не мешать садовнику, потому что он что-то должен ей делать. Что-то не то копать, не то полоть, а может, окучивать. У него есть свой ключ от калитки, так что он сам войдёт. Наше дело — его не останавливать.

Мы ещё немного посидели, поболтали ни о чём, а когда стало приближаться время нашей встречи с Николаем, мы расстались с Катей и вышли за калитку.

— Мила! — закричала Катя с крыльца так громко, что, наверное, переполошила всех соседей.

— Что?

— Ты позвонила родителям?

Это была шутка, и, на мой взгляд, не слишком удачная. Женщина, которая проходила мимо, оглянулась на нас и поспешила прочь.

— Позвонила! — крикнула я в ответ и услышала смех.

Вольно же ей было смеяться, а я должна была каждое утро и каждый вечер звонить домой и докладывать, что я жива и здорова, а Марина не оправдывает своего условного имени Тладианта Сомнительная. Впрочем, я бы всё равно им звонила, потому что тоже желала убедиться, что у них всё в порядке.

— Интересно, Оранг не передумал с нами встречаться? — спросила я.

— Почему он должен передумать? — удивилась Аня. — Мы ему не навязывались, он сам предложил встретиться и показать место, где появляются привидения. А что это ещё за Оранг? Почему он какой-то Оранг?

— Орангутанг, — пояснила я. — Напоминает он мне орангутанга, и всё тут. Причём, эти обезьяны описываются по-разному. То они очень свирепые и опасные, так что туземцы их страшно боятся, то вдруг оказываются спокойными и дружелюбными. Не разберёшь.

— У тебя будет возможность самой сделать вывод, — ядовито заметила Аня. — Мы ведь с одним из них сейчас встретимся.

Николай нас уже поджидал. Не успели мы подойти к рынку, как он вышел нам навстречу. На этот раз он показался мне менее оправдывающим прозвище, которое я ему дала с первого взгляда, не разглядев его хорошенько. Волосы у него были русые, а не рыжие, может, чуть-чуть отливали рыжиной, да и то на солнце. И не такой уж он был заросший. Сейчас, в рубашке и штанах, он вообще казался обычным человеком, почти ничего общего не имеющим с обезьяной, пусть даже человекообразной. И лицо у него было приятное. Разве фигурой он был крепок, даже мощен, но это присуще не только орангутангам, но и многим людям.

— Здравствуйте, дамы, — степенно приветствовал он нас. — Я боялся, что вы меня обманете и не придёте.

— Мы ждём — не дождёмся истории о привидении, — ответила я. — Как же мы можем не придти, если нам её обещали?

Но Николай решил отложить наиболее интересное на потом и сначала повёл нас осматривать церковь. Мы прошли через какие-то дачи, причём он занимал нас разговорами на самые разные темы, которые только могли придти в голову в этот момент, потом мы долго шагали по дороге, добрались до посёлка и там увидели деревянную церковь, покрашенную голубым с белым. Изящная была церквушка, а невдалеке от неё стоял дом священника. Мы подошли к входу, возле которого была приставлена к стене крышка гроба, синяя с чёрным кружевом, и Аня истово перекрестилась. Николай покосился на неё и тоже осенил себя широким крестом, а за ним и я.

— Войдём? — спросил наш провожатый.

— Там, по-моему, отпевание, — нерешительно возразила Аня.

— Мы не помешаем, — сказал Николай.

Мы прошли внутрь и увидели посередине на помосте открытый гроб, а по бокам и сзади толпу родственников и односельчан. Некоторые женщины, по-видимому, самые близкие умершему, с трудом сдерживались, чтобы не заголосить громко и не помешать службе. Люди, живущие в городе поколениями, более скованны, особенно в обществе, а деревенские жители выплёскивают эмоции открыто, не стесняясь. Если это естественное горе, то так даже лучше, советуют ведь не копить в себе чувства, не загонять их внутрь, а дать им выплеснуться. Опять-таки, если эти чувства искренни, а не представление перед соседями и знакомыми. Я сама так привыкла не обнажать свои переживания, что поневоле с сомнением отношусь к слишком ярким сценам.

Я мысленно сама себя остановила. Почему я так холодно рассуждаю о том, искренне ли горе людей, которые кричат и воют на виду у всех? Кто дал мне право судить? Лучше сто раз ошибиться и посочувствовать даже там, где на самом деле родные счастливы избавиться от пьющего мужа или дебошира-сына, чем так холодно, даже свысока смотреть на бьющихся почти в истерике женщин.

Мне не случайно пришли в голову такие не слишком приличествующие моменту отпевания мысли, а из-за покойника, лицо которого с моего места было видно очень хорошо. Неприятное лицо, если описать его кратко. После смерти внешность может поменяться, но не до такой степени. У этого человека было очень недоброе лицо, чувствовалось, что при жизни он был зол и жесток, наверняка пил, скандалил, возможно, распускал руки.

Я обратила внимание на то, что Аня тоже смотрит на гроб, испытывая сложные чувства. Вроде, по-христиански полагалось скорбеть по умершему, а мысли при виде его возникали не очень праведные. Я решила не мучиться сомнениями и не думать, с каким грузом грехов отошёл в иной мир этот человек. Мы здесь посторонние, так что это родным решать, добром его поминать или вообще о нём не говорить.

Священник отпевал привычной скороговоркой и чувствовалось, что делал он это без души, а просто по обязанности. Может быть, он и сам гнал от себя непрошенные мысли о дурной жизни покойного, а потому спешил, чтобы поскорее закончить процедуру, может, его ждала семья, и он вовсе не предавался размышлениям, возможно, он настолько свыкся с похоронами и крестинами, что воспринимал это как рутинное занятие, приносящее доход.

Я вновь поймала себя на том, что близка к осуждению чужих поступков. И это в церкви, да ещё при отпевании! Но очень уж монотонно и гнусаво тараторил нараспев батюшка.

Николай поймал мой взгляд и кивнул на выход, я тронула за руку Аню, и мы покинули церковь.

Моя подруга вновь истово перекрестилась, а за ней и мы с нашим новым знакомым.

— Как нехорошо, — пробормотала Аня. — Как не вовремя мы пришли. Похороны. Не люблю похорон.

— Каждый погребальный колокол звонит и по тебе, — вспомнила я вычитанное где-то высказывание.

— Перестань! — взмолилась Аня. — Терпеть не могу таких разговоров.

Я подумала, что с возрастом она будет любить их ещё меньше. В молодости такие мысли воспринимаешь легче, а в сорок пять ужё начинаешь чувствовать неизбежность таящейся в них правды.

— Да, мрачноватая прогулка получилась, — согласился Николай. — Извините, не думал, что так «удачно» попадём в церковь, но зато это придаст остроту осмотру места, где водится привидение. Даже, по слухам, не одно. Эта была, так сказать, прелюдия.

Он это сказал по-особенному, поэтому я даже заподозрила, что он заранее знал об отпевании. Может, он специально нас сюда привёл, чтобы мы лучше прочувствовали его предстоящий рассказ. Только, сдаётся мне, что он не расскажет нам историю страшнее, чем наши ночные кошмары, о дневных я не говорю, потому что в битье посуды повинна наверняка всё-таки Катя.

— Очень уж вид у этого усопшего… — Аня не знала, как закончить предложение. — Неприятное лицо, хоть о покойниках так говорить не принято.

— Да, противный при жизни был, наверное, тип, — согласился Николай.

Герой моего недоконченного романа Филин сказал бы при этом примерно следующее: «Этот покойник до того, как стал покойником, был премерзким типом, так что в гробу видеть его приятнее, чем при жизни». Да, права моя мама, когда сказала, что из-за моих героев-моряков я стала грубовата. Так и представляешь, что бы сейчас сказал кто-нибудь из них. Я слишком много о них думаю, поэтому такое и происходит, а когда закончу книгу, точнее четыре книги из этого цикла, то их герои перестанут донимать меня своими предполагаемыми действиями.

— Церковь я вам показал. Потом, при желании, можно ещё раз сюда сходить. Надеюсь, мы попадём в более удачное время, ведь отпевания проходят здесь не каждый день.

— Не каждый, но, наверное, часто, — предположила я. — Ведь церковь обслуживает не только этот посёлок, но и все окрестные деревни, а умирают сейчас много. Когда я еду на свою дачу, то проезжаю мимо сельского кладбища. Так оно за осенне-зимне-весенние месяцы, когда я не езжу, настолько расширяется, что остаётся непонятным, кем заселены близлежащие дома, откуда берутся живые люди.