Ксения

* * *

…Записки Каспара Фидлера.

«Месяц июль 1605 года, в Москве.

Новый государь тотчас ввел новые порядки. Всех прежних дворцовых слуг он удалил, а на их место поставил расторопных поляков. Также сменил и дворцовую стражу. Раньше царя охраняли стрельцы, теперь это будем делать мы, немецкие и лифляндские рыцари. Государь создал три сотни дворцовой гвардии. Первой сотней конных стрелков-трабантов будет командовать капитан Жан Маржере. Трабанты одеты в бархат и золотую парчу, древки протазанов покрыты красным сукном и увиты серебряной проволокой. На каждом протазане чеканен золотой царский герб. Все трабанты имеют коней и пистолеты, они будут сопровождать царя на выездах.

Второй сотней командует шотландский капитан Ольбрехт Лэнтон. Его алебардщики одеты в кафтаны зеленого бархата с желтыми рукавами, расшитыми синим шнуром. Я попал в третью сотню. Она состоит тоже из алебардщиков. Мы носим темно-фиолетовые кафтаны с красными шелковыми рукавами, на каждой алебарде красуется царский герб, а командует нами датчанин Маттиас Кнутсен, приехавший в Московию с герцогом Иоганном и оставшийся так же, как я.

Нам положили хорошее жалованье и наказали крепко беречь государя, потому что до сей поры у него остается много противников. Василий Шуйский недоволен воцарением Дмитрия. Род Шуйских считается даже более древним, чем род самого Иоанна Васильевича, поэтому Шуйский всегда жадно смотрел на трон.

5 июля.

Вчера только я писал о кознях Шуйского, а сегодня отдан приказ об его аресте. Шуйский готовился свергнуть Дмитрия и занять его место. Теперь Шуйского будут судить бояре, ибо новый царь хочет, чтобы все совершалось по справедливости, а потому не желает брать на себя ответственность за приговор. Вместе с Шуйским схватили его пособников. Мне, например, пришлось препроводить в темницу тощего дьяка по имени Ступята. Этот человек был жалок, он уверял, что ни в чем не повинен, что умеет хорошо петь, и умолял меня отпустить его на волю. Но я, конечно, исполнил приказ.

16 июля.

Сегодня царь Дмитрий выезжал из Москвы к селу Тайнинскому встречать свою мать, которую так долго не видел. Судьба этой женщины горька. После событий в Угличе ее постригли в монахини и отправили на далекий север. Сначала она даже не знала, жив ли ее сын. Говорят, он однажды ее посетил и обещал скорое возвращение на трон. Он никогда не забывал свою мать, а воцарившись в Москве, тотчас за ней послал.

Встреча в поле близ Тайнинского была трогательной. Государь сошел с коня и бросился в ноги к матери. Они обнялись и заплакали. Я стоял близко и все видел, даже у меня на глаза навернулись слезы. Я вспомнил и свою матушку, которая одна коротает деньки в нашем оскудевшем доме, и подумал, что надо послать ей денег. Но как это сделать? Дороги сейчас опасны, никто из наших в Шлезвиг не собирается. Все-таки я пошлю. Настоящий сын не должен забывать о матери.

Все это показал нам убедительно царь Дмитрий. У московской заставы он слез с коня, снял с головы шапку и шел пешком подле кареты матери. Народ плакал от умиления.

Некоторые из моих товарищей выказали к этой сцене недоверие. Один человек прямо сказал, что это комедия. Не буду называть его имени, он достойный воин. Скажу только, что в то мгновение, когда Дмитрий и мать обнялись, из руки царя выпала шапка. Так как этот человек был очень приближен к царю, он подошел и поднял с земли шапку. Тогда-то он и услышал, как царица, рыдая, твердила: „Отдай мне моего сына! Верни мне моего сына!“

Я думаю, что человек этот просто ослышался, и предупредил, что рассказывать об этом опасно, тем более что теперь ничего уж не поделаешь. Мы дали присягу новому государю, а хранить присягу священный долг немецкого воина.

21 июля.

Вчера я присутствовал на коронации. Все свершилось по московским обычаям, с богатством и пышностью. Царь ступал по малиновой расшитой парче, перед ним метали золотые монеты. Новый патриарх возложил на его голову корону. Царь сказал тронную речь, в которой со слезами на глазах поведал о своем чудесном спасении и обещал народу устроить жизнь по-новому.

Это устройство он уже начал. Множество старых московских порядков отменено. Государь не так часто осеняет себя крестом, запрещает кропить себя святой водой перед обедом. Одевается легче и удобней, чем принято в Москве, ходит без большой свиты, а иногда и вовсе исчезает один, так что его начинают искать. А он вдруг появляется неведомо откуда и говорит: „Вот я! Чего испугались?“ Бояр он корит за невежество и грозит послать в наши края на ученье. Сам же много раз показывал свою ученость и быстрый ум. Он обещал народу, что будет принимать просителей два раза в неделю. Всем дьякам и писцам наказал решать дела быстро и справедливо. Иноземным купцам обещал свободу торговли и прочие благости.

На московских пирах стало не в пример веселее, чем раньше. Нескладные обычаи за столом царь отменил, ввел простоту и легкость. Музыканты играют до позднего часа, и сам царь охотно пускается в пляску.

Нельзя сказать, что московский люд всем этим доволен. Я много раз уже слышал нехорошие слова. Говорят, что царь спутался с иноверцами, забыл законы отцов. В особенности порицают его предстоящую женитьбу на дочери польского воеводы. Она католичка, а женитьба православного на католичке кажется московитам святотатством.

Я слышал также, что он держит в своих покоях прекрасную дочь умершего Годунова. Брат и мать ее, как известно, отравились, хотя ходят слухи, что их задушили, а царевич Федор бился за свою жизнь несколько часов так, что порядочно досадил своим душителям, князю нее Василию Голицыну нанес рану, которая до сих пор красуется на его щеке».