У подножия горы Нге

— Где мать?

— На рынок пошла...

Солдаты втолкнули его в дом.

— Сиди здесь и не вздумай поднимать крик,— пригрозил старший.

Лон увидел у него в руках глиняную кукушку — свисток, которым подавали сигналы партизанам.

Неужели догадался? Похоже на то, потому что все, что можно было заподозрить как «сигнальные средства вьетконга»[29] — дырявый жестяной бачок, бамбуковая колотушка, пустые консервные банки, — было уже извлечено из углов и свалено посреди комнаты.

А ведь перед тем, как уйти в горы, мама сказала: «Если что случится, свистни в кукушку, чтобы я слышала. Вернусь ночью, со мной придут товарищи из Фронта»[30].

Поздно, поздно, уже ничего нельзя исправить. Лон смотрел па коричневую свистульку, глянцевито поблескивающую на ладони у старшего.

Кукушка точно в чем-то упрекала мальчика. А что он сейчас может сделать?!

Лон перевел взгляд на гору Нге, видневшуюся в раскрытую дверь. Она так близко. Эх, помчаться бы сейчас туда! Громко закричать, засвистеть самому! Только бы успеть предупредить своих, а там пусть солдаты делают с ним что хотят...

Время шло. Чем ближе к вечеру, тем настороженнее вели себя каратели. Особенно усердствовал старший, со скрюченной, как у креветки, спиной — его подстрелили в одной из последних «экспедиций». Он ни на минуту не спускал с Лона глаз.

Нужно было как можно скорее что-то придумать.

Если солдаты останутся здесь, они схватят маму и бойцов Фронта.

Лон вынул из ящика вылинявший «национальный» флаг и сунул его под нос старшему:

— Учитель говорит, что, когда приходят солдаты, ученики нашей школы обязательно должны приветствовать правительственную армию и вывешивать флаг. Можно мне выйти его повесить?

— Вот так новости! Папаша был смутьяном, нам пришлось применить к нему «закон 10-59»[31] и отправить к праотцам, а они с матерью, оказывается, приветствуют правительство! Знаю я тебя, хочешь подать сигнал вьетконгу! Пошел на место! — заорал старший и скомкал полотнище.

Лон усмехнулся — так его, этот флаг!

Между тем красное солнце, еще только что висевшее круглым шаром, неумолимо сползало за гору Нге...

Время, когда крестьяне возвращаются с базара, давно уж прошло, а мать Лона все не появлялась. Старший снова придирчиво допросил мальчика. Но Лон хорошо помнил все, что ему наказывали.

— Мама ушла на рынок. Говорила, что зайдет к бабушке занять денег и, если будет уже поздно, останется там ночевать, — твердил он.

Старший подозвал к себе одного из солдат, они вышли и о чем-то недолго посовещались за дверью.

Потом старший вернулся, чиркнул спичкой и зажег лампу. По его приказу другой солдат, долговязый, с синим шрамом на левой щеке, связал мальчика парашютным шнуром.

«Ну и пусть связывают, — подумал он, — зато лампа горит». Теперь, когда станет темно, мама увидит ее и все поймет. У них было условлено, что зажженная лампа — тоже сигнал.

И, глядя на танцующий, радостно подпрыгивающий язычок пламени, Лон даже подумал, что, наверное, сегодня вместо их старой лампы сюда прямо из сказки прилетела волшебная лампа, чтобы спасти маму и ее друзей.

Пусть же огонь ее станет таким большим и ярким, чтобы его можно было заметить еще с гор!

Но старший велел задуть лампу, наверное, обо всем догадался. В доме сразу стало темно и тихо. И страшно — ведь лампа горела совсем недолго и было еще слишком рано, чтобы ее свет был виден издалека.

Значит, только показалось, что опасность миновала. Она, оказывается, притаилась и ждет своего часа.

Лон закрыл глаза. Надо обмануть врагов, увести их из дома.

Он долго думал и наконец решил, как это сделать. Поборов неожиданно охвативший его страх, он подполз к часовому:

— Дяденька, больно, снимите веревки... Что велите — все сделаю...

Старший пулей подлетел к нему, ласковым голосом пообещал американскую авторучку и тысячу пиастров[32], если Лон отведет их туда, где сегодня состоится «тайное собрание вьетконга». О том, что сегодня должно быть собрание, донесли тайные агенты. И чтобы Лон поверил его обещаниям, старший немного ослабил веревки.

— Раньше я часто ночью ходил на рыбалку и как-то видел в манговой роще много людей: наверное, они опять там, если сегодня собрание, — сказал Лон.

— Где это?

— За Каменным прудом, покажу, если хотите...

Старший задумался, потом вышел вместе с одним из солдат посоветоваться. Однако, вернувшись, он ничего не сказал. Лон решил, что ему не поверили.

Но через каких-нибудь полчаса старший снова подошел к нему:

— Хорошо, поведешь нас в манговую рощу. Найдем вьетконг — я тебя отпущу и даже награжу. Нет — пеняй на себя...

Руки Лону оставили связанными, хотя несколько ослабили веревку. Справа от него шел долговязый со шрамом, слева — другой солдат.

Было уже поздно. Они шли по широкой дороге, которая вилась между полями. Была и другая дорога, по краю поля, но Лон не повел по ней. Там обычно ходила мама и бойцы Фронта, оттуда, в случае чего, можно было легко уйти в горы.

Лон привел солдат к холму, сплошь заросшему густым кустарником и деревьями. Здесь он сделал вид, что дальше идти боится, и остановился. Черневшие впереди заросли как будто двигались, шевелились.

Старший отдал приказ разбиться на группы, по два-три человека, и прочесать местность. Но заросли, конечно, оказались пустыми.

«Хорошо, что пока удалось их перехитрить и заставить «поохотиться» впустую,— подумал Лон,— хоть немного, да отомстил!» Он оглянулся туда, где был его дом, и вдруг с ужасом вспомнил, что забыл проследить, осталась ли в доме засада. Теперь он то и дело тревожно оглядывался, стараясь в темноте сосчитать идущих позади солдат. Пересчитал три раза и похолодел от страха — не хватало троих.

Значит, засада. Ему представилось, как мама вместе с бойцами Фронта подходит к дому и они, ничего не зная, идут прямо в западню.

— Что плетешься? Может, назад захотел? Помни, что я сказал! — подтолкнул его дулом автомата старший.

Пошли через заросли сахарного тростника. Лон нарочно избрал этот путь пусть будет побольше шума, тихо пробраться через такие густые заросли совершенно невозможно. Эх, если бы они стали стрелять! Хватило бы и одного выстрела, чтобы там, на горе, услышали и все поняли. Но старший, как назло, ни разу не скомандовал «огонь!», все только «приготовиться!» да «приготовиться!» Конечно, они не дураки, огонь не откроют, понимают, что после этого можно сразу прекращать поиски.

Напрягая все силы, Лон старался незаметно ослабить веревку, стягивающую руки. Наконец это ему удалось. Теперь достаточно было небольшого рывка, чтобы окончательно освободиться.

Мальчик поднял голову и посмотрел на звезды — они как будто смеялись над врагами и подбадривали его. Но позади было много солдат...

Теперь он повел группу через луг. Траву только на днях скосили, и острая стерня больно колола босые ноги.

Место было знакомым, сюда он обычно в поисках наживки забегал перед рыбалкой. Здесь уже было слышно кваканье лягушек на пруду; скоро и манговая роща.

Лон всем своим видом пытался показать, что дрожит от страха. Он остановился и не хотел идти дальше, точно там впереди было что-то вселявшее в него ужас.

Несколько солдат тут же подскочили к нему и, подталкивая, пошли рядом.

Лон постепенно замедлял шаг, и незаметно получилось так, что солдаты, идущие теперь одной шеренгой, оказались впереди него. Рядом оставался только долговязый со шрамом.

Роща была уже совсем близко. Солдаты передвигались теперь ползком. Долговязый, видимо, не отличался большой храбростью. Выставляя вперед карабин, он прижимал голову к земле.

Лон оглянулся — позади никого не было. Резким рывком он освободил руки. А солдаты продолжали ползти к зарослям...

Решающий момент наступил. Тревожно забилось сердце.

Лон собрал всю свою силу и бросился на ползущего рядом долговязого. Не дав ему опомниться, он вырвал у него карабин, во всю мочь, подражая голосу старшего, крикнул «огонь!» и что есть духу бросился бежать.

Раздался грохот выстрелов. Обманутые командой, солдаты палили по зарослям. Выстрелы заглушили крики долговязого.

Лон стрелой мчался прямо в горы. Пока разобрались и стали стрелять вслед беглецу, он был уже далеко.

Добравшись до горы, усталый и вконец измученный, Лон упал на траву и уснул.

А когда проснулся, то первым делом подумал не о том, что завтра их дом сожгут, а о том, что выстрелы, конечно, слышали и теперь его мама и бойцы Фронта спасены.

И еще — о карабине, который держал в руках. Карабин показался ему таким новеньким, легким и маленьким, точно был сделан специально для него, Лона.

1962 г.

Фан Ты

В ЗАРОСЛЯХ САХАРНОГО ТРОСТНИКА

— Ут, что ты там делаешь, разбойник?

Из зарослей выглянуло и тут же снова спряталось испуганное мальчишеское лицо. Ут — это действительно был он, — увидев Шао, полицейского из их деревни, хотел было броситься наутек, но понял, что поздно.

— Значит, это ты крадешь сахарный тростник? Хорошо же! Вот скажу матери, пусть всыплет тебе как следует!

Ах, вот что! Все дело, оказывается, в сахарном тростнике. А он-то подумал, что этот Шао уже обо всем дознался. Ут, не таясь больше, вышел из зарослей и забрался на спину мирно пасущегося буйвола.

— Не трогал я вашего тростника!

— Молчи лучше. Я уже давно за твоими проделками слежу, кроме тебя, сюда больше некому лазить.

— Да честное слово, не я! Пусть у того, кто ваш тростник крадет, руки ноги отсохнут, язык отвалится, пусть он кожурой подавится! — Ут стегнул буйвола и, величественно проплывая на споем «корабле» мимо полицейского, запел: — Руки-ноги пусть отвалятся, кожурой он пусть подавится...

Шао погрозил ему вслед, поправил ружье на плече и на всякий случай решил заглянуть в заросли, проверить.

Следы Ута четко отпечатались на земле. «Негодный мальчишка, повадился красть сахарный тростник. Потом, наверное, сидит с приятелями и грызет целый день. Сам в детстве этим занимался по чужим плантациям лазил, — думал Шао. — Меня не проведешь. Все эти штучки я знаю».

Вдруг следы Ута потерялись. Полицейский потоптался на место и уже хотел вернуться назад, но неожиданно оступился. Дерн под его ногой сдвинулся в сторону, и он увидел небольшую свежевырытую ямку. Шао наклонился над ней и...

— Дядя Шао! — раздалось за его спиной.

Он оглянулся. Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Ут.

— Дядя Шао, бегите скорей, в ваш сад забрался буйвол!

— Не морочь мне голову. Отвечай лучше, что ты здесь спрятал? Украл что-нибудь? — Он ткнул ружьем в ямку.

— Не трогайте! — крикнул Ут, сжимая кулаки.

— Скажите пожалуйста! Он мне запрещает!

— Да, запрещаю!

— Ага, здесь какая-то коробка, — не обращая внимания на мальчика, продолжал полицейский. — Это и есть твои награбленные сокровища?

— Это не мое, — услышал он в ответ. — Это принадлежит революционерам, и если тронете — вам смерть.