Фиаско «Победителя»

Фиаско «Победителя»

Этот ресторанчик давно уже не бросался в глаза. Когда-то он был модным, современным, постоянно заполненным разношерстной, денежной публикой.

Улица, на которой он стоял, называлась местными завсегдатаями Бродвеем, а чаще — просто «бродом». Вокруг тесно прижимались друг к другу магазины, пневматический тир с оглушающей музыкой, оборотистая «автопоилка». Та буквально выворачивала из-за стакана крепленого «вермута» карманы желающих пропустить с друзьями, а то и со случайным соседом чего-нибудь покрепче, не разоряясь на ресторанный столик.

В залах старого кинотеатра, стоящего напротив, почти до полуночи крутили фильмы, все больше заграничные, длинные, с броскими названиями на разрисованных афишах. Оборотистый был там директор, раньше и больше других выполнял план по кассовому сбору.

Старался не отставать и его ресторанный соперник. Зимой он мог побаловать свежими овощами, предложить икорочки паюсной или кетовой, жаренную в сметане форель. Где он умудрялся раздобыть эти деликатесы — бог его знает. Да никого, в общем, и не интересовало это. Главное то, что можно было смело привести в одну из банкетных комнатушек дорогого гостя или красивую женщину. Хорошее впечатление, правда, за хорошие деньги обеспечивалось вполне. Как-то раз оказался директор в центре внимания бэхаэсовцев и ревизоров из КРУ[2], потрясли его немного, переворошили счета, накладные, калькуляции, но он удержался на месте. Может, и правда умел крутиться-вертеться в рамках дозволенного. Факт то, что все у него получалось, концы сходились, официантки радовали глаз, а по вечерам не хватало мест для желающих отдохнуть здесь, потанцевать, обговорить предстоящие дела.

В одном только быстро пресекли директорскую инициативу. Договорился он с какой-то заезжей группой музыкантов, чтобы они по вечерам публику веселили. Все бы шло нормально, да вот репертуар их подвел.

Подвыпившим, конечно, в самый раз были эти песни. Пятерки, червонцы бросали иные на барабан, чтобы заказать что-нибудь такое — пикантное, разухабистое. И заполняло весь зал, усиленное динамиками, расставленными по углам:

— Ты — больная, я — больной.
Приходи ко мне домой,
Вместе будем аспирин глотать.
А если лекарство не поможет,
Доктор нас в постель уложит...

Но годы шли, и буйно разраставшийся молодой город все дальше и дальше перемещал свой центр от этого ресторана к прохладе лесистых холмов. Новые рестораны при гостиницах и поднявшиеся отдельно в живописных местах привлекали посетителей красивой отделкой больших залов с колоннами, уютными кабинетами, хрусталем и палисандровыми панелями, светомузыкой и программой варьете. Постаревший ресторан пытался как-то отстоять свое место под солнцем и тающую клиентуру, широко рекламируя национальные блюда, изготовляемые только здесь. Да и это продолжалось недолго. Теперь лишь забегали на обед из соседних учреждений да по вечерам где-то треть столиков занимали те, кто сторонился излишнего внимания.

В этом отношении ресторан был удобен.

В один из вечеров до самого закрытия ресторана банкетный залик с камином в углу и расписными стенами занимали шестеро молодых, модно одетых мужчин. Постороннему бросились бы в глаза их напускная веселость и вызывающая дерзость в словах и движениях.

Рядом с ними суетливо крутились в креслах две худенькие девицы в тесных и ярких кофточках. Ноги их сжимали предельно узкие, короткие юбочки. И сами они казались большими игрушечными куклами, настолько неестественными были их растерянно хлопающие накладные ресницы. Но в их звонком игривом щебетании уже проскальзывали хрипловатые нотки, а под глазами проступали тени. Во всем их обличии и поведении чувствовалось, что нередкие обильные застолья и сумбурные ночи этим девицам давно уже не в новинку. Игриво-заискивающие взгляды, жеманные манеры и кокетство были давно ими отрепетированы. Они вызывали явно неодобрительные взгляды официантки, но сидящим рядом мужчинам доставляло удовольствие наблюдать за ними. Они были сейчас в приподнятом настроении.

Компания отмечала возвращение Жанхота из колонии.

Ребята не виделись больше трех лет, но отсутствие Жанхота, в общем-то, прошло для них почти незаметно. У каждого были свои заботы. Да и кто он был для остальных — сват, брат, что ли? Но усевшиеся сейчас вместе, они наперебой пытались завладеть его вниманием, произносить тосты, вспоминать прошлые встречи, расхваливать Жанхота и сетовать на отдельные свои неудачи. Перерывы в их разговорах заполнялись водкой, шампанским и закусками.

Постепенно они пьянели, грубели, становились все больше развязными и какими-то озлобленными, хотя по-прежнему витали в накуренном воздухе дружеские заверения и признания в преданности. Казалось, что их теперь, как говорится, водой не разольешь.

Все же, выходя из ресторана, бывшая только что дружной компания распалась. Каждый старался оторваться от собутыльников, которых уже ничто не объединяло до следующей случайной встречи.

Так было почти всегда.

Жанхот и один из старых его дружков по давним шалостям и дракам, за которые частенько приходилось их родителям плакать, раскошеливаться и бегать то в милицию, то в народный суд, распрощались с остальными и не спеша направились в уже темный и тихий парк. Девицы, игриво хихикая и жеманясь, тесно прижимались к ним. Жанхот с приятелем впервые встретились с ними вчера, наскоро познакомились и пригласили в ресторан. А сейчас девицы уже вовсю играли роль влюбленных в таких дерзких, молодых и щедрых кавалеров.

Вяло попрощавшись и как-то незаметно ушли от ресторана задворками еще двое, неуверенно переступая отяжелевшими ногами и оглядываясь по сторонам.

Хотел уйти и Абдулла, случайно приглашенный в ресторан знакомым Жанхота, Виктором Коробом. Виктор давно присматривался к Абдулле и оказывал изредка кое-какие незначительные знаки внимания. Но имени его никогда не называл, только прицепившуюся репейником кличку Сатера[3].

Возможность посидеть сегодня за таким столом и в такой компании Абдулла считал знаком большого к нему уважения и доверия. Ни соседи по дому, ни ребята на работе его не любили. Во всяком случае, он был убежден в этом. Абдулла давно уже отвечал им тем же, завидуя их жизни, удачам, отношениям между собой. А ведь сам он тоже слыл когда-то хорошим, смышленым пареньком. Как и все, бегал в школу, собирал марки, приходил весь чумазый со стадиона, помогал матери по дому.

Но все это в нем осталось разве что в памяти. С одного несчастливого дня отвернулась от него привычная жизнь. Абдулла учился уже в пятом классе, был твердым троечником и компанейским мальчиком, когда после очередной ссоры между родителями подвыпивший отец избил его красивую и дерзкую мать и ушел из дома. Навсегда ушел, прихватив с собой в потных, громадных ладонях бывшие дома деньги и облигации. Потом уже в их дом сначала редко и робко, а спустя время — все чаще и смелей стали приходить незнакомые Абдулле люди. Что-то приносили, уносили. В свертках, портфелях, узлах. Больше года это длилось, пока Абдулла не понял, что мать спекулирует чем попало и выпивает втайне от него.

Тогда и стал он понемногу воровать у нее то кофточку, то детские колготки и сбывать по дешевке случайным сельским покупателям на толкучке или барыгам-перекупщикам у автостанции. С великим трудом еле закончил он восьмой класс и курсы шоферов, но работать не тянуло. Как-то заметили соседи, что он стянул ковер с чужого балкона и понес его. Подбежали гурьбой, избили, отобрали ковер и пригрозили, что в милицию сообщат. Несколько дней ходил сам не свой в ожидании. Пронесло. Другой раз материн очередной ухажер отобрал у него ее сережки и отколотил нещадно. Мать стала запирать от него свою комнату на два замка, но кое-что удавалось стянуть и продать за полцены. Вырученные деньги Абдулла тратил в основном на кино и еду. Так и жил он теперь, без своего дома и без друзей, замкнутый, хмурый, колючий. То хорошее, что было заложено в нем, проявлялось теперь разве что в темном зале кинотеатра. Глядя на экран, Абдулла порой забывал обо всем на свете, словно сам был весь там, на экране, стреляя, плача, объясняясь в любви, переживая вместе с героями их киносудьбы и неправдоподобные удачи.

После просмотра американской «Великолепной семерки» Абдулла долгое время был весь в ее власти, стал называть себя Сатерой, гордо ходить в стареньких потертых джинсах вихляющей ковбойской походкой. Ему так хотелось быть похожим на кого-нибудь из этой семерки, быть неотразимым, богатым и сильным.

В гараже, куда чуть ли не за уши привел его на работу живший неподалеку знакомый автомеханик, беззлобно подтрунивали над походкой и манерами Абдуллы. Только здесь называли его настоящим именем, помогали освоить премудрости автослесарной работы. Объясняли, подсказывали, поддерживали.

Среди слесарей-ремонтников Абдулле было как-то привычно и уютно. Никто его тут не унижал. Напротив, его принимали, как своего. Во время работы, когда что-то не удавалось, — сползал с опор двигатель, падал молоток на пол или бил по пальцу — ему на равных перепадала часть залихватских и редко произносимых в другой обстановке выражений. В таких ситуациях обид никто не таил. И за хороший труд при расчете ему выплачивали сполна.

Но и в это время он вдруг снова становился Сатерой, клял в душе бросившего его пьяницу-отца и ставшую беспутной мать. Ему хотелось быть сильным и удачливым.

Одним из таких казался ему стоявший сейчас рядом Виктор.

В подрагивающем синеватом освещении пыльных неоновых трубок явно «удачливый» Виктор Короб выглядел мертвенно-бледным. Худощавое лицо его казалось каким-то вытянутым, заостренным. Появившаяся недавно рыжеватая щеточка усов совсем не была заметна. Выделялись лишь возбужденно блестевшие глаза, широко расставленные над прямым красивым носом. Модно приталенный тонкий лайковый плащ Виктора был расстегнут. На груди играла искорками булавка галстука с маленьким бриллиантиком. Левая рука Виктора с большим квадратным перстнем на среднем пальце выписывала огненные зигзаги только что прикуренным «честерфилдом». Правую он так и не вынимал из кармана плаща. Весь вид его вызывал уважение и зависть у Абдуллы.

Виктор буквально наслаждался впечатлением, производимым на окружающих. Все, что он имел и умел, служило лишь для утоления его чрезмерного тщеславия.

Отец его, когда-то способный инженер, принципиальный спорщик и компанейский человек, стал директором предприятия и, в отличие от многих своих коллег, постепенно переродился. Персональная машина, большой и прекрасно отделанный кабинет, миловидная и строгая секретарша как-то вытеснили из его сердца прежде многочисленных друзей. Теперь уже трудно было встретиться с ним запросто, поговорить по душам. На телефонные звонки воркующий голосок отвечал почти всегда стереотипно: «Директор сейчас на совещании», «Директор уже выехал в главк», «Его нет, он выехал на объекты и неизвестно, когда вернется». Объекты были разные, подчас не имевшие никакого отношения к работе. И некогда было заниматься отцу воспитанием Виктора. По его мнению, он вполне справлялся с отцовскими обязанностями: одевал, обувал, снабжал карманными деньгами, давал иногда машину с шофером.