Набоковская Европа

– Машенька, у меня для вас, юная леди, есть настоящий рождественский подарочек, – протянул к ней ладонь с коробочкой Вадим. Глаза девочки, и без того по-детски большие и открытые, вообще выскочили из орбит.

– ???

– Посмотрите, посмотрите, это как елочное украшение, но с религиозной начинкой.

Машенька осторожно вынула ангелочка, ничего особенного в нем не было, но внимание к себе было приятно.

– А теперь мы оденем его на шейку, пускай болтается рядом с крестиком, там ему самое место, – не переставал суетиться Вадим.

Девочка стояла очень серьезно, покорно подставив шейку под цепочку. Вадим убрал с затылка нежную завитушку ее волос, на которую любовался во время первого вечера в храме, и застегнул замочек.

– Вот и все, это на память о том, как мы славно спраздновали католическое Рождество в бывшей столице Римской империи. Когда-нибудь, когда ты вырастешь и снова окажешься в Праге – а я уверен, что чем дальше, тем легче будет путешествовать из страны в страну, – ты скажешь своим детям: «Вот в этом храме много лет назад один не очень религиозный, взрослый, одинокий человек был покорен моим благочестием и решил во что бы то ни стало с этих пор подвергнуть себя испытаниям и стать святым. А когда это случилось, то он решил проверить свою святость и залез в зоопарк в клетку ко львам, чтобы проверить, съедят они его или нет, как же еще можно проверить свою святость? Окончания истории, дети, я не знаю, ходили какие-то слухи, но все это недостоверно». Я тоже не знаю окончания истории, – улыбнулся девочке Вадим.

Машенька засмеялась, представив себе эту картинку, только что нарисованную странным сказочником, но в этом момент ее позвал шкипер, отправлявшийся с остатком семьи на экскурсию по городу. Она вежливо поблагодарила Вадима и, забыв обычные приличия, в три прыжка преодолела расстояние от того места в храме, где ей только что надели цепочку, до собиравшихся возле экскурсионного автобуса паломников из России.

Вот и все, валюта больше не давила карман. Теперь до границы он не сможет даже свежей булки, если захочется, купить, но ничего, оставались еще консервы и крекеры, да еще бесплатные обеды Армии Спасения, подсуетившейся приехать на это общехристианское богослужение.

Шкипер был в шоке от подарка и не знал, как сказать девочке, что ни ангелов, ни даже крестиков нельзя принимать от незнакомых взрослых дяденек, тем более что далеко не все они могут оказаться добрыми сказочниками, но решил отложить серьезную беседу до приезда в Москву, не портя девочке праздника.

– Какая беда, что мы не заметили, как наша малышка подросла. Теперь только и жди неприятностей, грозящих ей со всех сторон. Главное, надо суметь донести до нее все сложности окружающего мира, одновременно не раня ее душу, не озлобляя и не сея излишних страхов. «Береженого Бог бережет», – говорят в таких случаях, но как уберечь, что сказать этому «брату по вере» – спасибо или дать ему в жидовскую морду, чтобы не подходил к девочке? А может, он и вправду ничего плохого не замышляет, или у него дочка погибла и он в память о ней старается? Боже, боже, помоги разобраться, – думали родители Машеньки уже в Москве, стараясь заснуть в новогоднюю ночь, пряча друг от друга свои одинаковые мысли о звонке велико-возрастного экумениста.

А тогда до Нового года оставалась почти неделя, и действующие лица этой истории были еще в Праге и только ожидали того, за чем приехали – рождественнского богослужения. И вот через пару дней после приезда началась долгожданная служба. Из-за наплыва христиан со всей Европы службы не только велись в храмах, но и транслировались на площадях перед ними. В том храме, где были приехавшие из России паломники, было многолюдно, и Вадим предпочел остаться на улице. Во время коленопреклоненной молитвы он увидел неподалеку от себя «шкипера» с семейством. «Шкипер» был явно в экстазе и уплывал вместе с молитвой в горние выси, а Вадим переглянулся с Машенькой и тихонько одними губами прошептал ей: «Бежим отсюда». На полусогнутых ногах, спинами вперед они начали отступать от площади и, только вырвавшись из окружения, взялись за руки и побежали вниз с холма, на котором проходила служба. – Куда? – весело прощебетала девочка. – А, не все ли равно, если сегодня Рождество и непременно должно что-то произойти, – тут же добавила она сама себе. Бежать было легко, на улице в это сумеречное время становилось холодновато, и бег согревал, грели и руки партнера по бегу.

– Смотри, Машенька, как красиво вокруг. И ни души, все, наверное, по церквям празднуют, однако в окнах горят свечи, и город становится нереально красив, тем более такой Город.

В одном из старых домов на первом этаже свечи были какие-то другие. То они полностью затухали и окна погружались в пугающую темноту на фоне общей световой радости, то вдруг, наоборот, превращались в миниатюрное подобие салюта – раноцветные шары и звезды попеременно вспыхивали, не залетая выше оконной рамы, их заменили другие вспышки, выпущенные залпом из невидимых маленьких пушечек. Машенька давно уже перестала быть набоковской девочкой и перешла в другое измерение, в другую сказку – Щелкунчик, мистерию германского склада. За окном старого дома, которое так привлекло внимание беглецов, стояло страшное создание в костюме венецианского карнавала – бледное лицо-маска с длинным носом, черная треуголка и плащ. Белой перчаткой он махал Вадиму и Машеньке, приглашая их внутрь.

– Пошли? Или боишься? – спросил Вадим девочку.

– Сегодня я ничего не боюсь. К тому же, гляди, это какое-то официальное шоу, – показала Машенька на афишу, висевшую на подъезде дома.

«Тоталитарный театр Виктора Кифалиди», – было написано русскими буквами на афише. Приглядевшись, Вадим увидел, что это была не надпись, а вырезанные буквы из заголовков советских газет. Сверху буквы составляли название театра, а ниже из маленьких букв разных газетных шрифтов была выложена мозаика, напоминающая портрет Сталина, но это был какой-то оптический обман. Подойдешь поближе – и эти же буквы становились рисунком ангела с длинной трубой, подальше – опять проступал Сталин уже со своей курительной трубкой.

– Чертовщина какая-то, – подумал Вадим. – Опять старичок Хармс постарался.

Но, несмотря на это, он решился войти, по-джентельменски или из трусости пропустив вперед себя девочку.

Существо с пустыми глазницами встретило их у входа и молча указало кружевной перчаткой, куда проходить. Это была большая гостинная, совсем не напоминающая театр, с круглым столом посередине и со скатерью с бахрамой на нем. Сверкнул перстень на руке, указавшей авантюрной парочке на их места за столом. Существо тоже село с ними на третий стул, четвертый же стул отодвинуло, а потом опять придвинуло к столу, будто посадив к ним в компанию еще одного персонажа.

Тихо звучала музыка, мелодия была очень знакомая, но никак не удавалось ее ухватить и разгадать. Над столом висела большая люстра, которая по знаку перчатки стала опускаться ниже и оказалась неким подобием не то волшебного корабля, не то Ноева ковчега. Внутри были напиханы маленькие человечки из спичек, некоторые были одеты в бумажные платья, на других были начертаны знаки или татуировки. Два человечка соединили свои ручки-спичечки, а к их спинам, как вязанки дров, были привязаны свернутые в маленькие рулоны бумажечки. Перчатка с перстнем протянула человечков Вадиму с Машенькой. Чтобы разделить их сросшиеся ручки, пришлось чиркнуть коробком и поджечь селитру на маленьких кулачках. Ручки быстро вспыхнули и успели догореть до локтей, пока не были стремительно погашены белой перчаткой, оставившей на себе обугленный след после тушения. Каждому из посетителей досталось по куколке, даже четвертому стулу была предложена одна татуированная фигурка без бумажки на спине.

– Зачем ей бумажки, если все написано на самой спичечке, – догадался Вадим, и существо в маске в знак согласия кивнуло в ответ.

Вадим положил свою куколку в карман куртки, Машенька сделала то же самое со своей. Потом их пригласили на диван в углу. Перед диваном стоял шкаф, в котором в дорогих гостиницах обычно бывает телевизор. Вадим это знал, потому что приходилось работать переводчиком для разного класса людей, в том числе и таких, какие селятся только в номерах люкс гостиниц Интуриста.

– Ну, что ж, можно и телевизор посмотреть, – решил Вадим от безысходности, хотя и не хотелось в такой сказочный вечер просидеть за экраном. Машенька тоже горько вздохнула, но подчинилась правилам хозяина.

Существо открыло шкаф, но там, как в каморке у папы Карло за нарисованным на холсте очагом, был не телевизор, а красный бархатный занавес с золотыми кистями и гербом Советского Союза на ламбрекене. Зажглись огни маленькой рампы, и занавес под уже узнанную мелодию – это было симфоническое исполнение в замедленном темпе песни «Дан приказ ему на запад» – раздвинулся.

Трудно описать все, что находилось на сцене, это была смесь между большой пионерской линейкой (в каком-нибудь привилегированном лагере, типа «Артека», а не того заводского, в котором Вадим учил пионеров мастурбации), первомайской демонстрацией на Красной площади и величественной церемонией жертвоприношения где-нибудь у ацтеков, известной Вадиму по книге «Дочь Монтесумы». На заднике декорации было нарисовано чье-то стилизованное лицо с пустыми глазницами, как у существа в венецианской маске, но у этого лица были усы, а во рту торчала гигантская курительная трубка. В центре сцены была круглая площадка с флагштоком, а вокруг ровными рядами стояли голенькие спичечные человечки. Существо в маске утробным голосом объявило себя – это и был местный Карабас-Барабас, – «директор тоталитарного театра Виктор Кифалиди». Он ударил в гонг, и действие началось. Один из спичечных человечков прошагал к флагштоку и поднял флаг, и все человечки обрадовались, засуетились, подняли свои ручки-спички вверх, держа в руках плакаты, на каждом из которых было по одной литерной газетной букве «А» красного цвета. Потом человечек обошел флагшток и по красной ковровой дорожке направился к заднику сцены. Глаза у головы с усами зажглись красным зловещим огнем, а из трубки повалил дым. К трубке с площадки поднималась высокая лестница, напоминающая фрагмент пирамиды ацтеков. Человечек подошел к трубке и смело шагнул в ее жерло. Спичечные человечки испугались и лихорадочно, вразнобой стали поднимать свои плакатики с литерной буквой «У» черного цвета, музыка «ей – в другую сторону» звучала тревожно и похоронно с преобладанием ударных инструментов, как в траурном марше. Наконец глаза у монстра и его трубка затухли, флаг на флагштоке был спущен сам собой, стало тихо. Человечки, до этого испуганные и суетные, опять успокоились, пришли в себя, а затем опять обрадовались и уже все вместе под четкие удары гонга стали поднимать свои плакатики с буквой «А». Это был апофеоз спектакля. Занавес закрылся, существо вежливо раскланялось и указало перчаткой на выход.

– Потом подумаю, что это было такое и как этот театр оказался на нашем пути, – сказал сам себе Вадим, взял Машеньку за руку, и они побежали смотреть праздничные огни города с Карлова моста. Оглянувшись в последний раз, Вадим увидел, что на афише опять проступил архангел с длинной музыкальной трубой, в серебряном свете луны казавшийся копией ангелочка-херувима на Машенькиной шейке.