Бог примет всех

Одна из женщин открыла сундук и вынула из него шубу, другая же, выкладывала на диван батистовые женские ночные рубашки, мужские новые кальсоны, шелковые чулки и нижние юбки.

— Скажите, товарищ, а можно взять зеркало? — спросила женщина, обращаясь к высокому мужчине. — Зачем им столько добра?

— Берите, берите, гражданка, не стесняйтесь. Видите, сколько здесь зеркал. На что буржуям столько! Оставьте им три смены белья, а остальное белье, забирайте.

У женщин моментально загорелись глаза.

— Погодите, гражданки! — жестко произнесла Нина. — Что это такое? Кто может мне ответить? Это грабеж или обыск!

Мужчина усмехнулся и со злостью посмотрел на девушку.

— А вы кто такая, чтобы задавать здесь вопросы? Хозяйка? Так что, замолчите! Мало вы пили нашу кровь?

— Какую кровь, что вы здесь несете, — ответила Нина.

— Это называется изъятие излишек у буржуазии. Это не грабеж, а выполнение решения районного Совета. Вам понятно, гражданка?

Одна из женщин, что была моложе другой, взяла со столика две черепашьи гребенки, коробку с пудрой и блестящие ножницы.

— Ну, товарищ, чего вы стоите? Берите, чего думаете. Вот шуба, теплая, буржуйская. Великолепно будет греть ваше пролетарское тело.

Любовь Алексеевна, до этого молча наблюдавшая за все этим, неожиданно для всех произнесла:

— Послушайте, гражданин начальник, вы говорите — изъятие излишков, но это единственная шуба моего мужа. Какие излишки?

— Заткнись! — с нескрываемой злостью ответил мужчина. — Ишь, ты, раскудахталась…. Может, в ЧК захотела? Я не посмотрю, что ты советская служащая! Ты как была буржуйка, так ей и остаешься.

— Господи! Когда же Бог покарает вас….

Любовь Алексеевна зарыдала. Женщины, с неприятными, жадными лицами, поспешно связали узлы. Рабочий вдруг махнул рукой и положил шубу обратно в сундук. Они, молча, вышли, не прикрыв за собой входную дверь.

***

Поручик Варшавский медленно брел по улицам города. Полученное им ранение его напоминало о себе резкой болью. Вот и сейчас, боль, словно раскаленная стрела, пронзила его тело. Он остановился и, достав из кармана платок, вытер им внезапно вспотевший лоб.

— Ваше благородие, — обратился к нему ординарец, — может не стоит ходить в порт, зачем, если вы не собираетесь никуда уезжать?

— Может, ты и прав. Мне вот сообщил мой товарищ, что он якобы видел в порту мою сестренку, Нину. Вот я и иду туда, а вдруг повезет и она действительно там.

Они снова зашагали к порту, где у рейда стоял пришвартованный пароход. У причала стояла многотысячная толпа, надеявшаяся попасть на борт парохода. Стоял такой невообразимый шум, что трудно было разобрать, кто и что говорит.

— Ваше благородие, да разве в такой толпе мысленно отыскать вашу сестру?

Варшавский не ответил ординарцу. Он взглянул на него и, поправив фуражку, предпринял попытку втиснуться в эту стену из человеческих спин, чемоданов, баулов.

— Куда прешь! — громко произнес мужчина в котелке и толкнул его в плечо. — Что тоже решили бежать, господин поручик.

Острая боль заставила Евгения сморщиться от боли. Если бы не руки ординарца, то он наверняка мог упасть, так как вся эта толпа вдруг закрутилась перед его глазами.

— Спасибо, браток, — поблагодарил он его.

— Пойдемте отсюда, ваше благородие. Здесь бесполезно кого-либо искать. Все тикают и богатые и небогатые…, — он не договорил, так как началась погрузка на пароход и человеческая толпа, словно морская волна, покатилась в сторону судна. Они развернулись и направились в сторону города. Город словно вымер, ни людей, ни пролеток, ни привычного городского шума. Легкий ветерок гнал по улице обрывки газет, какие-то брошенные кем-то документы. Где-то недалеко гремела канонада, это части Красной армии рвались в город. Из-за угла выехал казачий патруль. Хорунжий бросил равнодушный взгляд на них и, развернувшись, казаки поехали в обратную сторону.

— Что собираешься делать дальше, Прохор? Война скоро закончится….

— Вернусь в деревню, буду снова пахать землю.

— А не боишься, что красные тебе напомнят, где ты служил?

— Все может быть, ваше благородие. Все в руках Бога.

— Вот видишь Прохор, тебе есть куда вернуться, — ответил Варшавский. — А мне вот некуда. Нет больше у меня ни дома, ни отчизны. Все растоптали, все уничтожили…. Кровь пьем, кровью умываемся…

Они остановились напротив двухэтажного особняка, в котором поручик снимал небольшую комнатку.

— Ты свободен, Прохор. Я больше тебя не держу. Возвращайся в свою деревню, к своей жене и детям. Идите же, что вы так на меня смотрите?

— Куда же я без вас? А как же вы, ваше благородие?

— Иди, за меня не беспокойся, не пропаду. Я еще повоюю немного, а там, как Бог даст. Ты прости меня, если что не так….

Прохор пристально посмотрел на офицера, надеясь в душе, что тот отменит свое решение. Но Евгений промолчал. По щеке ординарца пробежала слеза. Он тяжело вздохнул и направился вдоль улицы, все еще надеясь, что его, окликнут, позовут обратно.

***

Сумерки. Нина торопливо шла по приморскому скверу. Было душно, горячая пыль неподвижно висела в воздухе. От загаженной, с оторванными досками танцевальной веранды, где в прежние времена играла музыка, шел тяжкий запах разлагающего тела. Она знала, что смердит в кустах мертвая собака, убитая пьяным матросом. От домов за сквером тянуло давно не чищенными помойными ямами. Она в какой-то момент поняла, что ей хочется бросить все и вернуться в их небольшой дом, к родителям, где не загажена земля, где плавают в темноте чистые ароматы цветущих трав, где за окном, играя на солнце волнами, шумит морской прибой.

По узкому переулку, она поднялась в гору. Навстречу ей попался мужчина. Широкий сабельный шрам рассекал его лицо на две половины. Он плохо видел и шарил палкой впереди себя. Левый рукав шинели был пустым. Нина, широко раскрыв глаза, долго смотрела ему вслед. Вдруг громадной прибойной волной взметнулась в ее душе злоба.

— Господи, господи, что это? — прошептала она. — Почему люди не могут остановиться? Сколько вот таких калек сейчас бродит по России? Ведь все они были молодыми и сильными, а сейчас… Боже праведный, зачем?

Она шла по узкому кривому переулку и размышляла.

«Что же происходит с людьми? — спрашивала она себя. — Что их делает зверями? И слава, да, да, слава придет к тем, кто сможет остановить это безумие. Безусловно, все эти разнузданные толпы людей, лущившие семечки под грохот разваливающейся родины были простыми винтиками большой большевистской игры, под названием социалистическая революция. Кем же будет этот человек, который сможет остановить это безумное торжество злости и братоубийственную войну».

На повороте лежал большой белый камень. За день он набрал много солнечного тепла и сейчас был готов поделиться им с человеком. Нина присела на него, почувствовав тепло, которое вытесняло ее мысли.

«Как хорошо, — подумала она, — Вот так бы и сидела всю жизнь, смотрела на море, радовалась пению птиц».

Где-то там внизу, вокруг дымно-голубой бухты, в мареве лежал город, а наверху было просторное, голубое бездонное небо на котором сверкало яркое желтое солнце. Там внизу, — какая красота в этой дымке, в этих куполах церквей и минаретах, в святящихся перед закатом белых домах. Там ли она была права, когда поднималась или здесь, находясь над городом.

«Не люди, а жадное зверье, — почему-то снова подумала она. — Нельзя мерить людей разными мерками и делить их на своих и врагов. Нельзя! А вот с этой высоты, все они одинаковые, шагают по улицам, влюбляются, рожают детей…».

Еще раз, взглянув с высоты на город, она медленным шагом направилась обратно.

***

У дверей гостиницы, Нину встретила ее подруга Мария. Она сидела на лавке, у ног ее лежал узел, в котором находились все ее вещи.

— Еле тебя дождалась, подруга, — произнесла она. — Представь себе, меня выселили из номера. Не знаю даже, что мне делать? Куда мне идти, просто не знаю.

— За что это они тебя?

— Комендант мне заявила, что у них коммунисты, ответственные работники, ночуют в коридорах гостиницы и ждут угла месяцами, а ты, мол, кто?

Выслушав ее, Нина предложила ей переночевать у нее. Мария обрадовалась. Они вместе направились в гостиницу.

— Гражданка, а вы куда? — остановила Марию вахтер. — Вас же выселили из номера?

— Она ко мне, пусть переночует у меня, а завтра мы с ней сходим в жилотдел и получим официальное разрешение.

— Только до утра. Утром чтобы я вас больше не видела, голубушка.

Простояв очередь, они добрались до приемной. Черноволосая барышня, одетая в солдатскую гимнастерку, с матовым лицом и противно-красными губами, прервала рассказ Марии.

— Извините. Ничего нельзя сделать. А к вам, гражданка Варшавская вселят другого человека, если ваша жилищная площадь позволяет это сделать.

— Девушка, а кто может решить этот вопрос? — спросила ее Нина.

— Товарищ Ритман. Попробуйте решить этот вопрос с ним….

Нина и Мария вышли из приемной и направились по коридору, разыскивая кабинет под номером восемь. Щеголеватый молодой человек, горбоносый и с бритой головой, с большим ртом, весело болтал с двумя хорошенькими барышнями.

— Вы знаете, Надежда Васильевна рассказывала мне, что два дня назад она видела вас с каким-то молодым человеком…

Они болтали и как будто не замечали вошедших в кабинет девушек. Нина и Мария стояли около двери и ждали. Наконец, она не выдержала.

— Послушайте, товарищ Ритман. Будьте добры нас выслушать. Мне нужно на службу.

Лицо молодого человека стало вдруг строгим. Нижняя губа его большого рта пренебрежительно отвисла. Он посмотрел на них с таким пренебрежением, словно перед ним стояли не люди, а манекены.

— В чем дело? Кто вы такие?

Нина быстро объяснила суть проблемы.

— Ничего не могу сделать. А вы, как вас там — Варшавская, подлежите ответственности, что сами занимаете комнату, в которой могут жить двое, и не заявили об этом в отдел. Вы это понимаете или нет? К вам поселят того, кому я выпишу ордер.

Мария упавшим голосом сказала:

— Но, товарищ Ритман, ведь вы же, сами вчера мне сказали, что требуется лишь согласие любого жильца, который решится предоставить мне угол.

Ритман встал из-за стола. Он уперся кулаками в крышку стола, и со злостью произнес:

— Ничего подобного я никогда не говорил. Я не могу вас вселить! Я обязан действовать по закону! А теперь, прошу вас покинуть мой кабинет!

Слова чиновника ударили Нину в голову. Она подошла к двери и громко сказала:

— Когда же закончится это хамское царство? Разве с такими людьми можно построить светлое будущее?

Ритман снова вскочил с места.

— Что вы сказали? Товарищи! — обратился он к барышням. — Вы слышали, что она сказала?

Что произошло, Нина сама плохо понимала. Она развернулась и словно пьяная от бешенства произнесла еще громче.

— Что, не услышали, граждане большевики? Так я повторю! Когда же кончится у вас это царство хамов!