Клич войны

На его обочине не было ни каких-либо барьеров, ни даже каких-либо знаков, указывающих, где кончается дорога и начинается стремительный спуск в пустоту. Редкие деревья цеплялись за обрывки каменистой почвы у обочины дороги, и несколько предприимчивых, а может быть, просто безрассудных торговцев построили лачуги, продавая еду и напитки на очень немногих участках плоской Земли, всего в несколько ярдов шириной, которые лежали между дорогой и краем утеса.

В ясный солнечный день, когда под колесами была сухая дорога, вид с дороги, открывающийся на бескрайние просторы Великой Рифтовой долины, был настолько захватывающим в своем великолепии, что оправдывал нервозность, которую испытывал даже самый хладнокровный водитель или пассажир, когда отваживался выехать на дорогу с откосом. И те, кто боялся, могли утешить себя тем, что этот окаменевший отрезок их пути был менее десяти миль в длину. Но когда шел такой сильный дождь, это было все равно что десять тысяч миль, потому что ни один здравомыслящий человек даже не пытался преодолеть то, что быстро превратилось в невероятно коварную помесь грязной тропы и стремительного потока. Вода не просто падала на дорогу с неба. Она обрушивалась потоками с высот наверху. Так что не было ничего необычного в том, что участки дорожного покрытия смывались во время действительно сильных штормов, и любая хозяйка, приглашавшая гостей на выходные в любую точку долины, делала это по обоюдному согласию, что, если погода испортится, они могут пробыть там целую неделю.

Но Ева Кортни не могла ждать ни недели, ни даже дня. Ее единственной надеждой было добраться до больницы, а ближайшая больница любого размера находилась в Найроби.

‘Я постараюсь передать им сообщение, чтобы они знали о вашем приезде, - сказал Док Томпсон. - ‘Бирчиналл, вы присматриваете за Миссис Кортни в пути. Кортни, вам лучше молиться, чтобы твоя шикарная машина оказалась такой же мощной, как вы всегда нам говорите. И да пребудет с вами Бог, ибо вам понадобится вся удача, которую он может вам дать.’

Когда они отправились в путь, был еще только полдень. Первый припадок Евы прошел, хотя можно было ожидать и других. Ее лицо утратило свой обычный золотистый загар и стало призрачно-серо-белым. И все же она казалась умиротворенной, как будто просто спала, когда ее отнесли на носилках в машину и положили на бок вдоль заднего сиденья. Леон немного смягчился и позволил Шафран увидеть свою мать и прошептать ей на ухо: "Я люблю тебя", но он сопротивлялся все более отчаянным просьбам дочери поехать с ними в больницу, и ее увезли, брыкающуюся и кричащую, чтобы отвезти обратно к Лусиме в грузовике с Маниоро, Лойкотом и персоналом.

Первая часть дороги была относительно прямой, так как дорога шла на юго-восток вдоль долины. Стеклоочистители "Роллс-Ройса" не справлялись с дождем, но Леон так хорошо знал дорогу, что ему требовалось лишь несколько визуальных подсказок, не важно, насколько размытых водой, чтобы понять, где он находится, а других машин на дороге почти не было. Он даже сумел в отчаянной попытке поговорить о чем-нибудь, кроме бедственного положения Евы, сказать Берчиналлу:- "Жта гроза пришла как раз вовремя для вашего мистера де Ланси.’

‘Что вы имеете в виду?’

- Ну, я сомневаюсь, что он разделся до новорожднного костюма и бегает по полю для игры в поло в такую погоду. Даже если бы он это сделал, все равно некому было бы за ним наблюдать.’

‘Я рад, что твой парень победил, - сказал Берчиналл. - Самое дерзкое, что я когда-либо видел, - вот так взять и победить нас троих. Было бы ужасно, если бы Ван Доорн пришел и побил его в конце концов. Не могу сказать, что мне понравился крой этого бура, по правде говоря. Очаровательная компания, не так ли?’

- Совершенно верно. Но они, вероятно, скажут, что очарование - это роскошь, которую они не могут себе позволить. И надо отдать ему должное, он не похож на девяносто девять процентов других белых мужчин и женщин, которые были сегодня на скачках. Он не поселенец и не колонист. Он настоящий африканец.’

‘Как и вы, судя по тому, что я слышал ... Если ты не возражаете.’

- Ни в коем случае, я воспринимаю это как комплимент, ведь именно так и произошло это нелепое Пари. Господи, лучше бы я никогда не заключал пари с де Ланси. Мы бы провели весь день дома, без всяких волнений. Ева была бы права, как дождь. Я никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится. Никогда!’

‘Не говорите так, мистер Кортни. У вашей жены эклампсия. Это могло поразить ее в любое время, в любом окружении. Как бы то ни было, это произошло в месте, которое было намного ближе к Найроби, чем ваше поместье, с двумя врачами сразу под рукой. Во всяком случае, ваше Пари улучшило ее шансы, а не уменьшило их.’

Дорога начала подниматься вверх, проходя через рощи остролистного сизаля и канделябров молочая, чьи сочные стебли разветвлялись и поднимались от центрального ствола дерева, как мириады зеленых свечей. По мере того как они поднимались все выше, перед ними открывались все новые и новые очертания долины и возвышавшихся над ней холмов.

- Поразительно, не правда ли?- Сказал Берчиналл. - Похоже на что-то из далекого прошлого. Просто сила всего этого.’

Леон понял, что имел в виду доктор, потому что солнце полностью исчезло, и единственным источником света были молнии, которые вспыхивали на небе, поражая один горный хребет за другим своими обжигающими вспышками чистого белого света – горы казались просто более темным оттенком черного на фоне темно-пурпурного и угольно-серого неба. Действительно, казалось, что невидимые боги швыряют эти стрелы с небес, как будто огромная сила, заключенная в них, содержит в себе искру самой жизни, а также разрушительную силу смерти.

А потом дорога снова пошла вверх, изгибаясь то в одну, то в другую сторону, и внезапно они оказались на краю обрыва, на дороге, которая казалась едва ли шире самой машины, и как раз в тот момент, когда поверхность стала самой предательской, так что она была почти полностью открыта всей силе ветра и дождя. Леон заказал самые мощные фары для своей машины, но лучи едва пробивались сквозь водянистый, мутный мрак. Прямо перед капотом виднелся небольшой клочок дорожного покрытия, но за ним не было ничего, кроме темноты, и было совершенно невозможно сказать, была ли эта чернота просто самой дорогой, ожидающей, когда на нее упадет свет, или пустым пространством за обрывом, ожидающим, чтобы швырнуть их на погибель.

Леону очень хотелось нажать на педаль газа, потому что каждая лишняя минута, проведенная в пути, уменьшала шансы Евы выжить. Время от времени он слышал, как она стонет или всхлипывает, и ему приходило в голову, что эти мгновения наступают не тогда, когда она издает звук, а тогда, когда хаос снаружи машины временно утихает настолько, что он может уловить отчетливые признаки ее страданий. Но по мере того как они ползли все выше и выше, дорога становилась все более опасной.

Хлещущая вода выбивала камни, которые стучали по колесам и нижней части шасси, и выкапывала выбоины там, где всего несколько часов назад поверхность была относительно гладкой. Там, где гравий был смыт, земля внизу превращалась в грязную жижу, скользкую, как лед. Несколько раз Леон чувствовал, как машина скользит по дороге к обочине, и ему приходилось бороться с колесом, чтобы справиться с заносом и заставить их двигаться вперед.

Это все? - спросил он себя. Неужели это та самая катастрофа, которую предсказала мама Лусима? Но как это может быть? Она сказала, что я буду жить. В ее устах это прозвучало как проклятие. Если бы мы с Евой могли поехать вместе, это было бы почти благословением.

И тут он спохватился. Нет! Что бы ни случилось, я должен жить. Должен же кто-то из нас, по крайней мере, присматривать за бедняжкой Саффи. Но, О Боже, пожалуйста, пусть их будет двое. Пожалуйста, умоляю вас, позвольте моей дорогой Еве выжить.

Верите ли вы в Бога?- Спросила Шафран Маниоро, когда они возвращались в Лусиму через тот же шторм, но по гораздо более дружелюбным дорогам.

‘Конечно. Я верю в Отца, Сына и Святого Духа, - ответил Маниоро, чье формальное образование было предоставлено миссионерами.

‘Я уже помолился им. Я молилась и молилась, чтобы маме стало лучше. У тебя есть другой Бог, Масаи, которому я тоже могу молиться?’

- Да, у нас есть Бог, Которого мы называем Нгаи. Он создал весь скот в мире и отдал его Масаям. Когда мы пьем кровь и молоко нашего скота, это как если бы мы пили кровь Нгаи тоже.’

- Христиане верят, что пьют кровь Иисуса, не так ли?’

‘Да, и именно поэтому я верю в вашего Бога. Я думаю, что он действительно Нгаи!’

Маниоро расхохотался над хитростью своей теологии. Потом он сказал Шафран: - у Нгаи есть жена по имени Олапа. Она - богиня Луны. Вы можете молиться им, если хотите.’

‘Спасибо.’

- Кроме того, мы верим, что у каждого человека на Земле есть дух-хранитель, который был послан, чтобы присматривать за нами и охранять нас. Поэтому, когда вы молитесь, просите, чтобы дух-хранитель вашей матери оставался сильным и бодрствующим, чтобы он мог защитить ее сейчас.’

Поэтому Шафран молилась Богу, Иисусу, Нгаи и Олапе. Она молилась за маму и за ее духа-хранителя. Она обещала Богу, что будет всегда хорошей и никогда больше не будет делать ничего плохого, если только маме станет лучше.

Затем она рассказала Маниоро все о своих молитвах и, закончив перечислять их, спросила: "Как ты думаешь, это что-нибудь изменит?’

Медсестра, стоявшая у главного входа в европейскую больницу в Найроби, прищурилась от яркого света приближающихся фар. - Берегись большой машины, на капоте которой сидит дама с крыльями, - сказал ей доктор Хартсон. Но она не могла видеть переднюю часть машины, потому что фары были такими ослепительными. Затем машина повернула, следуя по дорожке, и теперь она могла видеть ее сбоку, и там, конечно же, была летающая леди. Медсестра вскочила на ноги и ворвалась через двойные распашные двери в больницу. - Они здесь, доктор! она позвонила, как она побежала по коридору. ‘Они здесь!’

Леон увидел, как медсестра исчезла в здании, когда он остановился под навесом, который закрывал подъездную дорожку перед входом. Последние несколько миль пути он молчал, боясь услышать невыносимые слова. Но теперь, когда двигатель захрипел и заглох, он больше не мог сдерживаться.

- Она еще дышит?- спросил он.

- Да, - ответил Берчиналл. - Но пульс у нее очень слабый.’

- Слава Богу, - пробормотал Леон, радуясь, что доставил Еву в больницу живой.

- Боюсь, вам придется помочь ее вытащить, - сказал Берчиналл. - Мою ногу довольно сильно схватило.

‘Конечно.’

Леон вылез из "Роллса" как раз в тот момент, когда двери больницы с грохотом распахнулись и появился санитар с носилками на колесиках. За ним шли медсестра и мужчина в белом халате, в котором Леон узнал Фрэнка Хартсона, единственного хирурга-консультанта больницы. Они встречались раз или два на светских раутах, и, насколько Леон мог судить, Хартсон казался вполне порядочным, интеллигентным парнем, если не самым живым умом, с которым когда-либо приходилось сталкиваться. Теперь в руках этого человека будет жизнь Евы.