Клич войны

Леон подбежал к задней двери машины и широко распахнул ее, когда носилки остановились всего в нескольких футах от него. Затем он поставил одну ногу в колодец перед пассажирским сиденьем, наклонился и положил руки под плечи Евы, между ее телом и телом Берчиналла.

‘У меня есть ноги, Бвана, - сказал санитар.

- Подъем на три, - сказал ему Леон. - Раз ... два ... три!’

Двое мужчин подняли обмякшее, безжизненное тело Евы с сиденья, и Леон с ужасом увидел, как ее голова беспомощно откинулась на его руку. Ее глаза были закрыты. В уголках ее рта запеклась слюна. Когда он посмотрел на ее юбку, она была мокрой и пахла кровью и мочой.

- О, моя дорогая, бедная, - пробормотал Леон.

Он положил ее на носилки и смотрел, как санитар пристегивает ее ремнями. Затем он взял ее за руку и посмотрел на лицо, которое так долго пленяло его. ‘Удача. Бог скорости. Я люблю тебя так сильно, очень сильно, - сказал Леон, и на секунду ему показалось, что он увидел, а может быть, это было просто его желание, которое заставило его представить себе мерцание ее век и крошечную долю улыбки.

- Извините, мистер Кортни, но нам действительно нужно подготовить вашу жену к операции, - сказал Хартсон.

- Я понимаю. Леон заставил себя отпустить пальцы Евы.

- Доктор Берчиналл в машине, - сказал Хартсон медсестре. - Ему нужны костыли. Пожалуйста, принесите ему что-нибудь, а потом приходите прямо в операционную.- Он повернулся к ординарцу. - Скажите старшей сестре, что мне нужно оперировать как можно скорее. Поэтому, пожалуйста, Немедленно подготовьте Миссис Кортни к операции. Понял?’

- Да, доктор.’

‘Тогда ступай.’

Когда санитар подтолкнул носилки к центру здания, Хартсон повернулся к Кортни. - Мне очень жаль, что мы встретились при таких мрачных обстоятельствах. Послушайте, я не знаю, много Ли Томпсон рассказал вам о состоянии вашей жены ...

- Ничего, кроме того, что он сказал, когда она впервые пришла к нему. Сегодня мы даже не остановились поболтать, из-за этих конвульсий.’

‘Именно так. Ну, вот такая ситуация. Как Birchinall, наверное, рассказывал вам, мы почти уверены, ваша жена страдает от эклампсии, которая является то, что мы называем гипертензивные расстройства. Говоря простым языком, у нее очень высокое кровяное давление и избыток белка в крови и моче. Припадки, которые она перенесла, характерны для этого состояния. Но я должен предупредить вас, что эклампсия может также привести к почечной недостаточности, остановке сердца, пневмонии и кровоизлиянию в мозг. Боюсь сказать, что иногда они могут оказаться фатальными.’

‘Господи, почему Томпсон ничего не предпринял несколько дней назад, если она была так больна?- Спросил Леон, не в силах сдержать гнев в голосе.

- С имеющимися у него ресурсами он не мог предвидеть, что произойдет. Начальные симптомы головокружения, головной боли, легкой тошноты могут относиться ко всем видам состояний, многие из которых относительно тривиальны. А ваша жена - беременная женщина, живущая на высоте. Она могла чувствовать себя больной или у нее болела голова, и ей не о чем было беспокоиться. Совет, который он дал, был вполне уместен. Это просто гнилая удача, что на самом деле происходило что-то серьезное.’

‘Ну и что вы теперь можете сделать?’

- В идеале я бы дал вашей жене что-нибудь, чтобы понизить ее кровяное давление, но боюсь, что это уже позади. С вашего разрешения я попробую экстренные роды путем кесарева сечения. Я должен сказать вам, что существует большая вероятность того, что мы потеряем ребенка, и несколько меньшая, но все же значительная вероятность того, что ваша жена не переживет операцию. Это скорее зависит от степени повреждения органа, которое она уже перенесла.’

Леон попытался прорваться сквозь эмоции, переполнявшие его разум, и разобраться в том, что только что сказал Хартсон: спокойный, невозмутимый голос англичанина, сообщающего такие сокрушительные, душераздирающие новости. Леон хотел иметь что-то, с чем он мог бы сражаться, врага, которого он мог бы победить, ибо в чем, во имя всего святого, был смысл его существования как мужчины, если не в защите его женщины и его ребенка? Но ничего нельзя было поделать, потому что война была в пределах ее досягаемости.

‘У меня есть ваше согласие?- Повторил доктор Хартсон.

Леон кивнул. - Делайте все, что считаете нужным, доктор. И если дело дойдет до выбора ... - Леон замолчал, задыхаясь от слез, - ради Бога, пожалуйста ... спасите Еву.’

- Я сделаю все, что в моих силах, обещаю вам, - сказал Хартсон. Он полуобернулся, собираясь уйти, но остановился и оглянулся на Леона. ‘Дальше по коридору есть приемная. Присаживайтесь, пожалуйста. Я попрошу кого-нибудь принести тебе чаю, хорошего и сладкого, чтобы поддерживать уровень сахара в крови, а?’

Хартсон сделал полдюжины шагов по коридору, когда Леон сказал:’- Доктор?"

Хартсон остановился: "Да?’

‘Удачи.’

Хартсон ничего не сказал, просто еще пару секунд смотрел на Леона, а затем направился в операционную.

Леон проводил его взглядом, тяжело вздохнул и отправился на поиски комнаты ожидания.

В приемной прошел час. Там стояли четыре старых потрепанных кресла, и Леон сел в каждое из них, пытаясь найти место, где можно было бы спокойно сидеть, не вставая и не расхаживая по комнате, просто чтобы снять напряжение, от которого у него внутри все сжалось, как от барабанной дроби. В центре комнаты стоял низкий деревянный стол, окруженный стульями. На его поверхности, рядом с грязной бакелитовой пепельницей, было разбросано несколько потрепанных старых номеров "Панча". Леон по очереди брал журналы, листал их страницы, тупо смотрел на карикатуры, почти не видя рисунков, еще меньше понимая их шутки. Чай принесли после почти получасового ожидания, и он выпил его залпом за пару минут. Сахар взбодрил его, как и предсказывал доктор Хартсон, но дополнительная энергия только усилила его беспокойство.

Когда Леон выходил из здания клуба, вернувшись в поло-клуб, док Томпсон сунул ему в руку пачку сигарет "Плейерс Флотс" и сказал: - ’- Это может пригодиться.’

- Я не курю, - ответил Леон, но в этом хаосе Томпсон не расслышал, поэтому Леон сунул сигареты в карман брюк и забыл о них. Теперь он достал смятую и мятую пачку. Томпсон сунул в пачку коробок спичек. Слова "Универсальный Магазин Хендерсона, Гилгил, Кения" были напечатаны на клапане карточки, которая закрывала спички.

В детстве Леон рос с запахом сигар, которые его отец Райдер Кортни держал зажатыми в зубах, когда плавал на своих речных судах вверх и вниз по Нилу или торговался с людьми, у которых покупал и продавал. Когда конфликт между отцом и сыном стал слишком острым, чтобы они могли оставаться в одном доме, Леон покинул семейный дом в Каире, чтобы искать счастья в новой колонии Британской Восточной Африки, как тогда называли Кению. Запах сигарного дыма всегда ассоциировался в его сознании с отцом, и все, что он пытался избежать, и единственный раз, когда он курил, было во время войны, когда он, как практически каждый солдат в британской армии, делал это, чтобы скоротать время и ослабить напряжение в долгие часы скуки и опасений, которые предшествовали началу любого сражения. В тот день, когда он ушел из армии, он выбросил сигареты, но теперь он понял, что Док Томпсон не столько дал ему пачку "Плейерз", сколько прописал ее именно для этого беспомощного периода ожидания новостей, которые вполне могли оказаться плохими.

Леон закурил свою первую сигарету, почувствовав знакомое ощущение дыма, заполняющего легкие, а затем долгий, медленный, расслабляющий выдох, когда он снова вышел. В пачке было еще восемь сигарет, и Леон выкурил их все за следующие два часа. К этому моменту воздух в приемной был густым от дыма, одежда воняла, а во рту стоял такой же мерзкий привкус, как и в пепельнице, наполовину заполненной его сигаретами.

Леон вдруг почувствовал отчаянную потребность в свежем, чистом воздухе. Он вышел из приемной, прошел по коридору и через две вращающиеся двери вышел в потусторонний мир. Площадь перед Европейской больницей и дорога, на которой она стояла, были разбиты в красивом саду, ограниченном с трех сторон подъездной аллеей, а с четвертой-стеной, тянувшейся вдоль дороги, на которой располагалась больница. Для пациентов и их посетителей были расставлены скамейки. Гроза миновала, наступила ночь, и воздух был прохладным и освежающим, как вода из горного ручья. Леон вытер рукой дождевую воду с одной из скамеек, затем сел на нее, вытянул ноги перед собой и откинулся назад, глядя на величественную, бесконечную красоту звезд на южном небе. На улице не было никакого движения, и единственным звуком, который можно было услышать, был шум насекомых, стрекочущих в кустах и деревьях. Леон закрыл глаза, и на мгновение ощущение глубокого покоя и расслабленности охватило его, снимая напряжение с мышц.

Затем он услышал стук открываемых дверей.

Леон открыл глаза, выпрямился на скамейке и посмотрел в сторону входа в больницу. В резком белом свете фонаря, освещавшего пространство под навесом, Леон увидел идущего к нему доктора Хартсона. Его плечи были опущены, походка тяжелая, и в нем чувствовалось что-то такое, что Леон видел в солдатах, только что получивших поражение и потерявших товарищей.

И тут он понял, что доктор Хартсон несет ему весть о том, как медленно, измученно он брел по лужайке, и ему показалось, что все созвездия вдруг исчезли с неба и на Леона Кортни опустилась тьма. Ибо он потерял Солнце, Луну и звезды, которые освещали его существование.

Хартсон уже добрался до него. Должно быть, он знал, что ему незачем рассказывать Леону о случившемся. Поэтому он просто сказал: "Мне очень жаль, старина. Мы сделали все, что могли, но ...

Хартсон, возможно, и закончил свою фразу, Но если и закончил, то Леон Кортни его так и не услышал. Сейчас плотина внутри него прорвалась, и все, что он мог слышать-это звук собственного рыдания.

В своей комнате в Лусиме Шафран пролежала без сна, казалось, несколько часов, прежде чем провалилась в беспокойный сон, мучимый снами, наполненными гневом, опасностью и ужасным чувством, что чего-то не хватает, как бы она ни старалась это найти. Потом она внезапно проснулась. Она знала, что в ее комнате кто-то есть. Она сидела прямо, широко раскрыв глаза, глядя из стороны в сторону, напрягая слух, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук, но, хотя ощущение чьего-то присутствия очень близко от нее осталось, не было никаких признаков того, что она кого-то видит или слышит.

Она включила ночник у кровати.

Комната была пуста. Дверь была закрыта.

А затем, так же внезапно, как и появилось, присутствие исчезло, и в момент абсолютной ясности Шафран все поняла.

- Мамочка!- она вскрикнула. - Мамочка! Вернись!’

Но мама ушла и больше никогда не вернется. Теперь Шафран знала это, и с этим знанием все утешение и безопасность, которые принесла с собой ее мать, исчезли из ее жизни, и началась совершенно новая глава ее существования.

В возрасте тринадцати лет Леон отправил Шафран в Родин, школу-интернат для девочек в Парктауне. ‘Тебе пора получить хорошее образование, - сказал он ей. ‘Когда меня не станет, ты будешь отвечать за поместье и все мои деловые интересы в Кортни. Тебе нужно знать больше, чем кулинария, рукоделие и цветоводство.’