Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

Ю. И. Чирва

Иго войны*

Впервые – в Литературно-художественном альманахе издательства «Шиповник», кн. 25. Пг., 1916, с. 143–233. При жизни Л. Н. Андреева не перепечатывалась.

«Иго войны» в 1917 г. вышло отдельным изданием в переводе на английский язык, в 1918 г. – на французском и немецком, в 1919 г. на итальянском языке (два издания).

В своем освещении темы первой мировой войны повесть непосредственно связана с пьесой «Король, закон и свобода» и публицистикой Андреева 1914–1917 гг. Как известно, писатель воспринял начавшуюся мировую войну с надеждой на то, что она приведет к национальному возрождению и революции. «В самые первые дни войны, когда только что выступила Германия, я записал в своем дневнике приблизительно следующее. Это только пишется „война“, а называется революцией. В своем логическом развитии эта „война“ приведет нас к свержению Романовых и закончится не обычным путем всех ранее бывших войн, а европейской революцией. В свою очередь эта европейская революция приведет к уничтожению милитаризма, т. е. постоянных армий, и к созданию европейских соединенных штатов» (Андреев Л. Путь красных знамен. – Русская воля, 1917, 8 марта, № 4).

Слова эти подтверждаются и письмом Андреева к И. Шмелеву, написанным 24 сентября 1914 г. «Для меня смысл настоящей войны велик и значителен свыше всякой меры: это борьба демократии всего мира с цезаризмом и деспотией, представителями каковой является Германия… Разгром Германии будет разгромом европейской реакции и началом целого цикла европейских революций. Отсюда и то необыкновенное и многих смущающее явление, что антимилитаристы и пацифисты, Эрве и Кропоткин, стоят за войну до победного конца. Отсюда и я, автор „Красного смеха“ (как-никак!), также стою за войну» (Вильчинский В. П. Л. Андреев и И. Шмелев. – Русская литература, 1971, № 4, с. 136).

В связи с таким пониманием войны как величайшей революции, которая должна привести к полному преобразованию современной России, а может быть и Европы, осмысляются Андреевым и задачи литературы и искусства. Они формулируются писателем в статье «Пусть не молчат поэты!», опубликованной 18 октября 1915 г. газетой «Биржевые ведомости». Мещанство, с точки зрения писателя, никак не хочет осознать величайшего трагического масштаба испытаний, в пучину которых ввергнута страна. Оно изо всех сил цепляется за привычные жизненные ориентиры. Оно не хочет видеть ужасы войны, ее кровь и несчастья. Оно не хочет «вида и края бездны, в глубине которой борются Бог и Дьявол, гигантская Смерть и гигантская Жизнь <…> Ах, – только бы не думать, только бы не видеть, только бы не знать! Заснуть – и только бы после войны пробудиться» (Биржевые ведомости, 1915, № 15155 от 18 окт.). Поэтому главное дело художника «заключается в том, чтобы заставить услышать войну, сосредоточить на ней и ее вопросах не только чисто внешнее внимание, но внутренне глубоко заинтересовать, потрясти, взволновать» (там же). «Услышать голос войны!» – провозгласит писатель, подобно тому как через два года Блок провозгласит: «слушайте Революцию!»

Но что значит: «услышать голос войны? – разъяснял свою позицию Андреев в письме к В. И. Немировичу-Данченко. – Это пойти на исповедь и покаяние, переоценить себя, жену, детей и дом, перестроить жизнь, поднять душу и напоить ее крестными страданиями, уста ожечь уксусом и желчью. Услышать войну – это услышать самого разгневанного Бога…» (Уч. зап. ТГУ, вып. 266, с. 263). В этих словах, относящихся к февралю 1915 г., по сути дела, и заключен замысел повести «Иго войны» о маленьком человеке, скромном бухгалтере Илье Петровиче Дементьеве, который, пройдя через разнообразные испытания в ходе войны, сумеет подняться над своим вчерашним обывательским сознанием; возвысить свою душу и «напоить ее крестными страданиями». В таком замысле, естественно, не было ничего шовинистического и ура-патриотического. Напротив, Андреев постарался представить в своей повести войну в ее подлинном трагическом виде. Автор «Красного смеха» и на этот раз изобразил войну как «безумие и ужас». Он развернул потрясающие картины всечеловеческого бедствия, чудовищного озверения, братоубийственной бойни. И только одним отличается эта повесть от «Красного смеха»: указанием на возможность исхода, призывом к будущему.

Страшные картины войны, отсутствие барабанной патетики привели к тому, что военная цензура запретила повесть для печати, и только после немалых хлопот удалось добиться ее публикации в альманахе, без последующей перепечатки. Как писал Андреев в письме к находящемуся на фронте брату А. Н. Андрееву, с «Игом войны» «вышла история: сперва военная цензура совсем его зарезала, но после хлопот у важных генералов пропустила без единой помарки, „в уважение“ к моему имени и с условием: не дозволять перепечаток. Выйдет тотчас после Пасхи» (Русский современник, 1924, № 4, с. 147).

Критика отнеслась к новому произведению Андреева резко отрицательно. Уже самый замысел повести – показать, как «эгоист, трус и пошляк постепенно, под влиянием испытаний войны, превращается в гражданина, героя» – вызвал раздражение у Е. Колтоновской («Литература отражений». – Речь, 1916, № 174, 27 июня), и она заявила, что повесть написана в духе и «в стиле того же бравурного патриотизма, что и драма „Король, закон и свобода“, и воспринимается так же холодно». Произведением «слабости исключительной, даже при нынешней нашей непритязательности», назвал повесть Л. Андреева Вяч. Полонский (Летопись, 1916, № 7, с. 308). «Когда-то Андреев сказал о войне другие слова: „безумие и ужас“, – писал Вяч. Полонский. – А теперь? „Ура! Нашими войсками взята крепость…“» (там же). «Кривым и разбитым зеркалом» назвал героя повести, «петроградского обывателя», А. Ожигов (Н. П. Ашешов) в своей статье в киевской «Мысли» от 15 июля 1916 г. и выразил сомнение в том, что при помощи такого зеркала можно доискаться подлинной истины. О том, что Андреев «неубедительно» решил «общественно-полезную тему», писал Р. И. Иванов-Разумник (Русские ведомости, 1916, 3 августа). И только Д. В. Философов оценил повесть Андреева как «интересную попытку изобразить психологию среднего культурного обывателя, застигнутого войной врасплох…» (Речь, 1916, 25 июля).

…кроме «Копейки». – «Газета-Копейка» – ежедневная газета бульварного типа. Выходила в Петербурге с 1908 по 1918 г.

…о несчастных бельгийцах… – Первая мировая война началась с нападения германских войск на Люксембург и Бельгию, народы которых оказались первыми жертвами агрессора.

…Георгия с бантом… – Георгиевский крест – один из наиболее уважаемых орденов Российской империи.

…и кто «Сатириконом» займется. – «Сатирикон» – еженедельный журнал сатиры и юмора, издававшийся в Петербурге с 1908 по 1914 г. В 1913 г. группа основных сотрудников журнала покинула его и создала свой еженедельник «Новый Сатирикон», закрытый в 1918 г.

…родись я Самсоном или Жоффром… – Самсон – знаменитый герой Книги Судей Библии, наделенный необычайной силой, тринадцатый из «судей израильских», то есть «спасителей», успешно боровшихся против филистимлян. Жоффр Жозеф (1852–1931) – французский маршал, в начале первой мировой войны главнокомандующий французской армии.

И сам слышу: «Селифан, Петрушка, бричка»… – Героиня читает «Мертвые души» Н. В. Гоголя и произносит имена слуг Чичикова.

…как жена Лотова. – Согласно Библии, Бог, решив покарать Содом и Гоморру, пощадил семью праведника Лота. Они были предупреждены о том, что должны своевременно покинуть город и не оглядываться назад, Жена Лота нарушила этот запрет и превратилась в соляной столб (Библия, Бытие, гл. 19, ст. 26).

Два письма*

Впервые – в газете «Русская воля», 1916, № 5 и 7 от 19 и 21 декабря.

При жизни Андреева не перепечатывался.

Рассказ «Два письма», как и многие последние произведения писателя, носит отчасти автобиографический характер. В книге Вадима Андреева «Детство» есть глухое упоминание о романтических отношениях между стареющим писателем и юной дочерью проживавшего по соседству на даче Е. Н. Чирикова Марией. Более подробно эта тема развернута в личном «Дневнике» Андреева, публикуемом в настоящее время английским исследователем творчества писателя Ричардом Девисом в издающемся в Париже на русском языке альманахе «Минувшее» (изд-во «Атенеум»). Однако и к этим записям, представляющим собой как бы черновой набросок сюжета рассказа, следует подходить как записям писателя, легко переходящего от реальности к фантазии. Как подчеркивала в своих воспоминаниях В. Е. Беклемишева, говорить о прототипах андреевских героев, собственно, «почти нельзя. Можно было иной раз уловить, какое событие послужило поводом к написанию того или другого произведения, чей живой образ одной или двумя чертами просвечивает в созданном автором новом человеке, но в процессе творчества события и люди преломлялись в воображении писателя, получали другую окраску, другое освещение, сами характеры стали иными» (Реквием, с. 251–252).

Та же В. Е. Беклемишева пишет о том, что «увлекался Леонид Николаевич довольно часто <…> Сам он шутил, что каждую весну его трогательно пленяют гимназистки. Часто увлечения бывали одновременны, в большинстве случаев непродолжительны и так же внезапно обрывались, как возникали. В конце жизни, усталый нравственно и больной физически, он не раз говорит о том, что уже экономит силы» (там же, с 227). Это подтверждает и приводимое Беклемишевой письмо к ней, в котором отчетливо звучат важнейшие мотивы «Двух писем»: «Я устал от жизни, от переживаний, связанных с работой. Половина моей души всегда погружена в ночь, в сумерки; во мне много всякой боли. И любовь, которую я хочу, должна быть легка и светла; может быть, это плохо, но я уже начинаю экономить силы, не моту и не хочу ничего отдавать в эту сторону, хочу только брать. Чувство, связанное с душевной борьбой, с протестами совести, с дисгармонией внутренних и внешних отношений, враждебно мне, моей работе и жизни <…> Как солдат, который половину жизни сидит в окопах, вторую половину я хочу иметь беззаботной и светлой, избавленной от душевных забот, ответственности, раздумий и колебаний <…> Прежде я часто шел на компромисс – теперь предпочитаю жить совсем без любви, чем довольствоваться неподходящей, нет – ну и не надо, проживу и так, буду литературно мечтать» (там же, с. 227–228).

По-видимому, рассказ и представляет собой не столько отражение реальных событий, сколько «литературное мечтание».

Жертва*

Впервые – в газете «Русская воля», 1916, № 11 от 25 декабря.

В ИРЛИ хранятся несколько страниц машинописи с текстом «Жертвы», на которых есть надпись, что, по словам Р. Н., то есть Риммы Николаевны, сестры писателя, рассказ был забыт самим Л. Н. при составлении последнего собрания сочинений (ф. 9, on. 1, ед. 2).

Дневник Сатаны*

Впервые – отдельное издание, Гельсингфорс, издательство «Библион», 1921.

В Советском Союзе – не полностью, с подзаголовком «Посмертный роман», напечатано в альманахе «Костры», кн. 1. М., 1922.

Проблема вочеловечившегося Сатаны в известной степени затронута писателем еще в замысле цикла пьес о «жизни человека» и «жизни человечества», где уже были намечены контуры одной из частей – «Бог, дьявол и человек». Еще более определенно данный замысел прочитывается в «Анатэме», когда ушедший к людям Сатана обретает на земле имя Нуллюса, и в «Правилах добра». Поэтому можно принять свидетельство актера Р. Б. Аполлонского, хорошо знавшего Андреева, о том, что «сатана, ведущий дневник, давно не давал покоя Андрееву, который в свое время написал картину, где изображен сатана в виде Мефистофеля над книгой, с пером в руках, обмакивающим его в человеческий череп вместо чернильницы: сатана вносит в свой дневник еще одну человеческую душу». (Красная газета, веч. вып., 1923, № 38 от 17 февраля.)