Музей «Калифорния»

«Действительно, я давно заметил, — подумал я, — что люди обыкновенные, слабые и падкие до ненужных предметов, таких как слава, признание, довольствие, то есть я, — мы не слишком-то туда стремимся. Мы — маленькая капля посреди океана христиан, иудеев и мусульман, а еще целое морей людей, которые не приступили ни к какой вере и замечательно живут одним днем, без горизонта в вечность, что же не так?..»

— Люди, стремящиеся в наивысшее измерение, — рассказывала Гурума, — не «служат» Богу, а посвящают (devote) ему все. Может показаться, что разница незначительна, но она огромна. Ты не перестаешь жить, ты не становишься ничьим слугой, но ты во всех помыслах ставишь Его на первое место и посвящаешь действие его созерцанию. Ты делаешься осознанным проводником его пребывания в мире, вот и весь секрет. You praise Him as the ultimate enjoyer of any happiness or distress.

And thus the mind shall ease at some moment, because the only suffering or joy mind gets comes from the misconception that it is the mind who is proprietor of everything. None of the animals feel so and so they don’t suffer from lack of nothing, they only rejoice or suffer instantly, in the particular moment but as their mind is not looking forward or backwards it is not ever contemplated with the feeling of owning anything from the past or the future. As God is itself observer of any time, He is its proprietor and real user of time. Krishna is basically Time itself, Lord Vishnu his second name is! Not we are the owners of time! Do not ever think so as it is a dangerous misconception of the mind. Когда ты всегда посвящаешь любой поступок и мысль ему — ничто не сможет завязать тебя в узел с этим измерением, и тогда ты достаточно легкий, чтобы он унес тебя к себе и уже никогда не отпустил.

«„Не отпустил“ в таком контексте звучит немного неоднозначно», — пытаюсь мыслительным сопротивлением сбить пафос ее монолога.

— Большинство же людей не могут преодолеть соблазн обладать чем-то здесь: предметами, наслаждением, славой, а лучше всем вместе. В этом ничего плохого нет, но это искаженное существование, и пока есть привязка — ты не можешь отпустить материальный мир, ты всегда вернешься в него. Некоторые начинают практиковать особые формы веры и поклонения. Например, такие мудрые и амбициозные люди, как профессор Макс.

Ее глаза вновь сверкают в тот момент, когда она ловит меня на этот крючок. Мне всегда было интересно разобраться, куда там пытался выманить меня Макс в своей пустыне — загадочной, легкой, но необъяснимой теорией всепроникающего живого электричества, теорией о двухмерной вселенной, исполненной при помощи четырех букв ДНК, на которой Бог написал жизнь, обратил электрическим импульсом неизменного превращения в трехмерность и отошел от дел, любуется теперь ею, недоступный нам с обратной стороны творения. Как персонажам книг моих недоступен я.

Она объясняет, почему первый учитель не должен быть моим гуру:

— Профессор Макс поклоняется высокому Богу, но все же не высшему. Он последователь Брамы. Да он это и не скрывает. Разве он никогда не говорил тебе? И здесь нет ничего постыдного — у Брамы огромные храмы по всей Индии. Миллион человек почитает его.

«Ну конечно, без горстки русских», — усмехаюсь про себя.

— Есть и русские последователи, — словно читает мой разум Гурума, — как, собственно, профессор Макс.

— Разумно, — бормочу.

Макс, и его дети, и его жена — русские, из той породы русских, что прожили слишком долго и плотно вне России, так что русское, не считая языка, выветрилось из них, и к лучшему.

— Макс желает обуздать очень сложную стихию, — Гурума начинает подбирать слова и морщится, укладываясь поудобнее в гамаке. Этот монолог забирает у нее немало сил, снова она полудремлет, пока говорит, — Макс задумал обуздать смерть и время. Макс знает, что Брама — повелитель всего создаваемого. Тогда как Шива — повелитель уничтожения. Но величайший в троице — Вишну, аватар Великого Божества — великий поддерживатель (sustainer) всего, что создал Брама и уничтожит потом Шива. И хотя это очень высокие боги, они все равно конечны и вернутся в иллюзию — только наивысший Бог пребудет. Поэтому человек разумный не поклоняется им, он алчет только высшего Бога, в котором пребудет вечно. Знает, что если впустит в свое сердце, то без вынужденных воплощений, забвений и путешествий по мирам и измерениям — напрямик попадет к нему. На вершину.

Жму плечами, как дурачок. Гурума на мгновение разочаровывается во мне, но сразу улыбается:

— Конечно, ты тоже к Нему отправишься, Кави, у меня нет в этом сомнений. У меня нет в этом сомнений с первого дня, как ты робко вошел в храм и спросил, а здесь ли храм. Храм здесь, — ласково улыбается.

«Я пришел в храм, чтобы научиться медитировать. Думал, тут будет много тишины, — вспоминаю, пока улыбаюсь и подбираю подходящие слова для реплики, — но тут оказалось многовато разговоров, пения, а медитация и та — словами. Не помолчишь».

— Макс если и отправится в другое измерение, то в самом лучшем случае попадет на планету Брамы. И он знает об этом. Это его осознанный выбор. Может, он не говорит тебе, — зевнула Гурума, — но он прекрасно сознает, что делает и кому молится. Он просит Браму, чтобы тот выбрал его как оболочку для своего аватара здесь, в этом времени и в этой версии нашего мира. Все верующие в меньших богов предлагают им себя. Другого ценного для Бога нет — только сойти в своего последователя и побыть через его оболочку в земной материи. (Это причина, почему планета Земля очень важна и считается священной, она выбрана для великих превращений, и на самом деле человек не в силах ничем ей навредить, ведь охраняют ее куда более могущественные существа, чем люди.) Обычно это симбиоз, хотя злые боги могут злобно поиграться в такого человека.

— Но Брама не такой?

— Нет, Браме ничего не будет нужно от Макса. Если профессор Макс и сделает свое открытие, — Гурума чуть вышла из транса и сфокусировалась на мне, — если и создаст молодильное яблочко для вечной жизни, то только потому что хорошенько ублажит Браму и докажет свою преданность и нужность. Впрочем, в интересах ли богов, чтобы люди так возвышались над обычным положением вещей?.. Находили бессмертие, исцеление от смерти?

— Я не знаю, Гурума. Кажется мне, что я ничего уже не знаю…

Такую легенду про планеты и профессора поведала Гурума.

Нас наконец-то прервала Юлия — сообщила, что квартира отмыта. Учитель моя сильно обрадовалась, потому что вечерело, тепло ослабевало, клонилось к закату солнце, ждать не приходилось долго. Гуруме всегда холодно, как если бы место, ей назначенное, было в тропиках или на самом экваторе, хотя, как я сумел понять, большую часть времени до Сан-Диего она прожила в трех местах: в горах Чили, в холодных залах Ватиканской библиотеки и посреди холодной пустоши Монтаны. Теперь ей немало лет, и последнюю четверть она проведет здесь, с нами, в крошечном храме, не больше тридцати метров, с огромным алтарем и шкафами, набитыми тряпками, шмотками, сувенирами из прошлой жизни, где она имела право носить другие цвета, не только белый или рыжий.

Гурума — это целая Вселенная, но она очень тяжела для меня. Я сбегал каждый раз, как появлялась возможность не оставаться дольше. Вот и сейчас: Юлия сказала, ей надо ехать, а машины у нее нет — я вызвался подвезти. На самом деле, как бы хорошо там ни было, среди божков и возможности прикоснуться к недостоверным легендам о других мирах, я всегда ищу способ сбежать из храма — тесного портала на вершину цепочки миров.

Кажется, в ней есть какая-то токсичная, заволакивающая сила, которой всегда хочется противопоставить свободу, впрочем, не знаю толком… Не знаю, с кем это обсудить. С Юлией? Девушка выглядит ничего — даром что я только что зарекся не иметь дел с женщинами, чтобы не болеть больше и не проклинать жизнь; монахиню Гуруму я встретил не потому ли, что в мир веры-монашества готовился отплыть? Кого я обманываю? О, Юлия — она молода, свежа, чуть-чуть лишнего веса и не совсем в моем вкусе, но все это мелочи, тем более не в том я положении, чтобы выбирать женщин. Впрочем, мелочи ли?.. Как-то Женя походя перечислила всех моих подруг, с которыми меня замечала, и заметила, что не было ни одной без грушевидного таза, без приятного (моему глазу) утолщения вниз от талии, а я ни разу не обращал до этого внимания…

Но у Юлии пшеничные локоны, на море похожие глаза, чувственные губы, и полуулыбка ее походит на улыбку вечно готовящегося к отдыху кота, а кто не любит котов?.. (странноватое сравнение — примеч. соавтора-Д). Однако я не решаюсь спросить у нее об ощущениях от общения с Гурумой. Сбегаем мы сообща, но не обсуждаем сердцевину побега, как если бы не подыгрывали друг другу. Впрочем, что есть «побег»? И она, и я вернемся в храм, вернемся к божествам, которых Гурума, будто живых людей, будит, укладывает спать, переодевает, моет и развлекает молитвами. Странная она, что-то в ней…

«Как думаешь, что в Гуруме не так? Почему она стала такой?» — Юлия спрашивает вслух, и теперь я не уверен, вела ли моя мысль к этому или я был скорее сосредоточен на том, чтобы вести машину, и считал в уме оставшиеся сбережения: на сколько месяцев беззаботной жизни еще хватит — это ведь был две тысячи девятнадцатый год, лучший год по всем меркам, последний год искренней невинности, — и по всем признакам дальше должно было стать только больше, и я ничего не делал, держал ушки на макушке, но не искал себе работы или заработков. Я только пил, ел, писал, уходил в походы, тренировал свое ослабевшее, пластилиновое тело, и вот со мной наконец-то девушка, которая попадает точно в яблочко.

«А почему с ней что-то не так?» — ритуально спрашиваю я. Ритуально она поправляет волосы. Теплый все-таки вечер, я ошибся в фазе лета. В эти дни высокой горячей волной мчится лето на парусах юго-восточных ветров из пустыни; вталкивает нас, ищущих прохлады, в какую-то наиболее пошлую, незапоминающуюся забегаловку — мы хотим только льда. Оба по заветам Гурумы играем в вегетарианство/веганство и определенно ничего здесь не можем съесть — тут все из животного ужаса и жира, — поэтому насыпаем себе по-американски полведра льда и чуточку засахаренной газированной жижи. Это In’n’out — тот самый, на месте снесенного, в который я возил Дашу на первое свидание. А может, и другой.

«Была красоткой, была телеведущей, была ученым. Мужчины бегали за ней, сама говорит, да и видно, что она красивая, — Юлия пожимает плечами, каким-то образом удавалось ей говорить все это, удерживая во рту красную трубочку, — и потом р‐раз, — хлопок в ладоши, и снова ловко подцепила ловким язычком чертову трубочку, — и монашка».

Мы оба засмеялись. Заходящее солнце просветило ее волосы и нежно легло на плечи, пустило по ним ничего не значащие капельки пота и пылинки усталости. Юлия начинала чуть торопиться: ей в ночную смену работать, то ли в семь, то ли в восемь, то ли даже позже, но ей надо на работу, и она посматривала на меня, поверх этого незначительного разговора-сплетни, с легким недоумением.

— Я как-то ужинал с ней и Майапор-Чандрой и спросил, как выглядит кризис среднего возраста, — вдруг вспомнил я, — спросил, к чему готовиться. Гурума сказала что-то шибко умное, не запомнил, а Майапор сказал, что кризис среднего возраста — это когда она решает вдруг стать монахиней после всего, что было. Я знал, что если она начнет спорить с этим, то он прав.

— Она начала?

— А как ты думаешь?