Я увожу к отверженным селениям. Том 2.Земля обетованная

заплатят за меня? Много думаете о себе, доктор... Придумайте, как вернее все кончить и успеть открыть дверь... Если им не

давать в руки свой последний козырь? Пусть глумятся... уви дят все... И... станут еще покорнее... Времена костров прошли...

люди смотрели, проклинали... сочувствовали... А теперь? Тащат

старуху, растрепанную, оборванную, сумасшедшую... Не захо тела идти на этап... Трагедию научились превращать в коме дию... человека окунают головой в парашу или заставляют рука ми выгребать людские экскременты... Умереть с веревкой на

шее в пламени костра? — хоть у кого останется осадок... А

с куском человеческих испражнений в руках? — жалко, смеш но, стыдно... Тщеславие? Красивой смерти пожелали, доктор?

Нет! Такая смерть наруку им... глупая, унизительная, трусли вая... И даже такой не увидит никто, а тот, кто увидит, обя зуется молчать... Не найду ничего подходящего, тогда... поясок

от платья... Противно... Не будьте разборчивой, доктор... По смотрю в тумбочке... Эфир... не нужен... Морфин... — слишком

долго... Не успею уснуть — и ворвутся... Скальпель! Почетная

смерть... Очень почетная... Вы тщеславны, доктор... Гонитесь за

почестями... Римляне любили вскрывать себе вены... Роскошь, цветы... молодые рабыни, музыка, вскрытая вена и горячая

ванна... Думайте о деле, доктор! Сонная артерия... не зашьют...

Да и кому нужно возиться... Игоря придержат на вахте, а дру гих врачей не подпустят... Хватит ли сил?.. Хватит. Как можно

глубже... Я прожила неплохо... Были Ирочка и Коля... Y Ироч ки — Вадик...Их нет... Что я думаю, старая дура?!.. Коля, мо жет, жив... И Вадик... Он не знает меня... Зачем я ему нужна?..

Кто я ему?.. Чужая бабушка... Успею ли открыть дверь?..

— Товарищ майор, я лом притащил, — доложил за дверью

надзиратель.

65

— Щель узкая, не лезет. Бей по дверям! Погоди! Шумну

еще раз. Открывай, Ивлева! Тебя, дура, никто не тронет!

— А, может, ее вовсе нет? — усомнился незнакомый голос.

— Доложили, что тут сидела всю ночь и не выходила.

— Контрики ушлые, товарищ майор. Она рванула когти

отсюда, а мы даром ломимся. В окно бы заглянуть.

— Под юбку девке своей загляни, — посоветовал майор.

— Я с ней без заглядок. В темную шурую, — хихикал над зиратель.

— И тут в темную действуй. Окно изнутри занавешено.

Дали волю Игорю! Двери запирает, окна занавешивает, как

вольный!

— А если ее нет...

— Ломай! Не рассуждать!

— Есть ломать и не рассуждать, товарищ майор.

Дверь затрещала. Любовь Антоновна провела пальцем по

скальпелю.

— Крепка, в рот ее... — выругался надзиратель.

— Крепче садани!

— Топором бы, товарищ майор!

— Топор есть?

— В коридоре положил, на всякий случай в кухне прихва тил.

— Тащи и руби! — приказал майор.

Двухдюймовые доски прогнулись под ударами топора.

Ждать не имело смысла.

— Отойдите от двери, — заговорила Любовь Антоновна, поднося скальпель к горлу.

— А что я говорил! — торжествующе крикнул майор. — Открывай, Ивлева!

— Отойдите от двери, открою.

— Торгуешься, сука старая? Меня от двери гонишь? Руби!

— исступленно закричал майор.

...Все... — блестящее жало скальпеля коснулось шеи док тора.

— Что за безобразие?!

— Игорь!

— Прочь от дверей! — взревел взбешенный майор. — По думаешь, главврач нашелся! В карцер посажу!

66

— Вас вызывают к селектору... — перебил Игорь Никола евич, но майор не дослушал его.

— Приду, когда надо! Ломай двери! В карцер тебя!

Трах! Трах! Трах!

— Начальник управления лагеря Орлов! — закричал Игорь

Николаевич.

— Нажаловался? Отставить! — разочарованно приказал

майор.

Любовь Антоновна, не выпуская скальпеля, бессильно уро нила руку.

— Буду жаловаться! — кричал Игорь Николаевич.

— Контриков защищаешь?

— Нет, гражданин начальник. Я сам — контрик. Делайте

с ними, что хотите, но я буду жаловаться.

— За что? — обескураженно спросил майор.

— За то, что вы дверь в мой кабинет чуть не сломали!

Государственное имущество портите, гражданин начальник! Я

не могу спокойно смотреть, когда наносят вред казенным

вещам!

— Успокойтесь, Игорь Николаевич, — попросил майор, — что дверь? Тьфу! Новую поставим.

— Для вас «тьфу», а у меня сердце болит. Такая дверь!

— сокрушался Игорь Николаевич.

— Вы обманули меня. Сказали, что Ивлевой в вашем каби нете нет, а она тут.

— Зачем мне ваша Ивлева, гражданин начальник! Где я

толстые доски достану?! — не унимался Игорь Николаевич.

— Вы о двери промолчите, а я об Ивлевой. Идет?

— Подумайте, гражданин начальник.

— Кто вас к селектору допустил? — поинтересовался

майор.

— Гражданин начальник управления лагеря приказал по звать меня к селектору. Вы осуждаете его действия?!

— Что вы?! Что вы?! — испуганно забормотал майор. — Я

побегу к селектору, а надзиратели останутся здесь.

— И я с вами, — спокойно сказал Игорь Николаевич.

— А вы-то зачем?

— Гражданин начальник управления лагеря приказал мне

доложить ему о состоянии больных на сегодняшний день.

67

— Я не велел выпускать вас с вахты, — неожиданно выр валось у майора.

— Начальник управления лагеря отменил ваш приказ по

селектору. Обжалуйте его действия, если считаете незакон ными.

— Чтоб я на самого начальника управления жаловался?!

Он мне дороже себя! Я за такого человека куда хочешь пойду!

Чего нам ругаться, Игорь Николаевич! Из-за кого?!

Голоса за дверью смолкли. Любовь Антоновна опустилась

на топчан. Ей не хотелось ни о чем думать. За дверью кто-то

ходил, но Любовь Антоновна слышала и не слышала их шаги.

— Вас зовет начальник больницы, — кому-то сказал Игорь

Николаевич. — Отоприте, Любовь Антоновна! Это я!

...Игорь... Он не велел никому открывать... Вы с ума схо дите, доктор... Ему-то вы можете открыть... Что со мной?.. Два

раза за одну неделю я стояла на краю... Ноги подгибаются...

— Мне... трудно... подойти... — слабым голосом ответила

Любовь Антоновна.

— Это я, — повторил Игорь Николаевич, — в замочной

скважине торчит ключ, откройте. Нажмите плечом!

Дверь распахнулась. Игорь Николаевич, еще не успев пере ступить порога, крепко обнял Любовь Антоновну и порывисто

расцеловал ее.

— Они ушли. Что это у вас? — Любовь Антоновна попыта лась спрятать скальпель за спину. — Дайте его сюда! — грубо

приказал Игорь Николаевич, молниеносным движением ловя ру ку Любовь Антоновны. — Мне он нужен! Я — хирург! — бормо тал Игорь Николаевич, разжимая закостеневшие пальцы док тора. — Я его спрячу подальше. Не успел, Любовь Антоновна...

Пока дозвонился, этот выродок ушел к вам. Недели через

две заедет Орлов, попрошу сменить майора. Что вы молчите?

— Как в землянке?..

— Туда никто не заходил, кроме меня. Я разговаривал с

Сарой Соломоновной.

— Кто она?

— Врач. Я ей поручил землянку. Я отлучусь, а вы отдох ните.

68

— Я спала.

— Что ж вам снилось? — шутливо, с коротким смешком

спросил Игорь Николаевич. Но смех прозвучал вымученно, а

в глазах притаилась старая многолетняя грусть.

— Кошмар... Поле... цветы-убийцы... толпы людей.

Игорь Николаевич что-то хотел сказать, но раздумал. Вый дя в коридор, он напомнил: — Ждите меня. Часа через два я вернусь. О женщинах

не беспокойтесь. К вечеру мы навестим их. Я бы предложил

вам пройтись со мной, но... лучше запритесь покрепче..

...Спаслась... Дорого мне обошлась больница... Я помогла

пятерым... Пятеро... как мало... Что я сделала для них? Ефро синья умрет на днях... Катя — весной... Елена Артемьевна не

доживет до конца срока... Амнистия? После войны пройдутся

гребнем погуще... Хорошо, что я не увижу их конец... За что

люди терпят? Время тяжелое? Но если только время виновно

во всем, то можно оправдать рабство и право первой ночи...

детский труд и столыпинские галстуки... Рабовладельцев и

Столыпина ругают много и ругают заслуженно. Но почему ж е

не оправдают их беззаконие временем? Прошлое дозволено

только хаять, настоящее — хвалить... Обезьяний народ Киплин га кричал: «Мы — самые умные. Мы самые смелые. Мы так

говорим и поэтому все это правда». Над ними смеялись, их

презирали. Нет! Никто не посмеет смеяться над нами. Слишком

много дал мой народ миру: от Державина до Пушкина, от

Лобачевского до Менделеева, от Ломоносова до Достоевского, всех не перечтешь... Сколько погибло людей на моих глазах...

Не может так продолжаться вечно. Если завинтить крышку

кипящего котла — он взорвется. Кипящего? А кипит ли он?

Дров нет, огонь погас... а холодной воде все равно, сколько

времени томиться под любой самой плотной крышкой... Вы

лжете, доктод. Народ не холодная вода. Он скажет свое слово, когда запоют петухи. «Петухи поют на святой Руси»... Поют ли.

Может, бросили в котел последнего. Не отчаивайтесь, доктор!

Вы должны работать не покладая рук. Здесь? в лагере? Сизи фов труд... Но когда-нибудь камень не вырвется из рук Сизифа

и останется на вершине горы... Что будет с Ритой и Лидой?

Какими они выйдут отсюда? Ненавидящими? Злобными? Уме реть бы здесь своей смертью... Только бы не на глазах у них...

69

Риту ждет мало радости. Лида, если вырвется отсюда живой, забудет о лагере. А Рита -— нет. За что я ее люблю? А за что мы

любим детей? Солнце? Счастливые лица? Любим и все. Скорей

бы вечер... Я отдохну в землянке вместе с ними...

70

Глава 2.

ВЕНЗОНА

ВЕЧЕРНЕЕ ДЕЖУРСТВО

— Ты хорошо себя чувствуешь, Рита?

— Очень хорошо, Любовь Антоновна. Мне уж стыдно ни чего не делать. Десять дней здесь, а я лежу с утра до ночи.

Поем и спать. Надоело.

— Завтра я возьму тебя к себе. Работа не легкая. Санита рам приходится кормить тяжелобольных, выносить за ними

судно. Не побрезгуешь?

— Ой, что вы, Любовь Антоновна!

— Не обижайся. Ишь ты какая капризная... Слово тебе

нельзя сказать, — заворчала Любовь Антоновна.