Другой путь Леннрота

Он ушел по речке Янисйоки, чтобы через несколько километров повернуть на Иломантси. И только запоздно, когда идти дальше стало небезопасно, он решился на привал.

Можно было и в этот раз обойтись без костра, однако налетевшие невесть откуда тучи комаров злорадно грозили своими противными голосами, что обглодают до утра все его косточки, выпьют, нахрен, всю его кровушку. Да и записать хотелось слова, услышанные от Ваассилы.

Дым поумерил комариные аппетиты, где-то за кругом света, который был меньше в размерах, чем охранный круг мочи, ночные твари спорили между собой: стоит идти к огню, либо нет там ничего интересного.

Леннрот, изготовивший себе горячей пищи и горячего кофе, записал все, что сохранил в голове, в свою тетрадь в кожаной обложке. Он не забыл ничего, и это было отрадно. Настолько, что проспал до рассвета, никем не потревоженный, не обеспокоенный и даже безмятежный.

Красные зрачки следили за ним из сгустившейся тьмы, клыки и когти выискивали момент, когда они могут быть опасны для человека, но это время еще не наступило, а прошлая возможность уже минула.

Что же, приходится ждать и терпеть. У них в запасе были все годы этого мира, вплоть до самого Судного дня. Так стоило ли беспокоиться об этой летней ночи?

В августе выдалась целая неделя дождливой погоды. Леннрот добрался до Иломантси и поселился в уединенной и заброшенной хижине на самом краю леса. Внутри из убранства почти ничего не было, но местный староста бросил клич среди верующих, те клич подхватили и принесли ему домработницу, старую добрую старушку, глухую, как пень.

Леннрот не знал, что ему делать с этой бабусечкой, поэтому подхватил ее на закорки и отнес старосте обратно. Та была рада перемещениям на свежем мокром воздухе и глазела по сторонам, роняя из беззубого рта тягучую слюну. Местные собаки приветствовали их жизнерадостным лаем, стараясь не угодить под ноги. Старушка радостно лаяла в ответ. Наверно, они понимали друг друга.

Староста перехватил домработницу и унес ее внутрь своего дома. Вероятно, в шкаф поставил до следующего случая.

В Иломантси жили люди разного вероисповедания, большая часть - лютеране, оставшаяся треть - ортодоксы. Они ходили в гости в церкви и кирхи, стояли там службы и совсем не парились на несущественные разницы в религиозных доктринах. Леннрот очень надеялся на доброжелательность местного населения, чтоб исключить всякие нежелательные контакты с ленсманами.

Ленсманы, а их было несколько, однако пристали с расспросами и подозрительно щерились на сумку путешественника. Особенно сильно их напрягала тетрадь в кожаной обложке. Все они - каждый в отдельности и сообща - верили, что тетради нужны для того, чтобы писать доносы. Между ними и Элиасом установился обычный контакт: была б моя воля, я б тебя мигом вывел на чистую воду.

Но то ли воли у них не хватало, то ли никаких компрометирующих обстоятельств предложено не было, с началом дождей они оставили Леннрота в покое.

А люди в Иломантси жили совсем не мрачные и очень даже веселые. Оправдывали свое название. Так что несмотря на то, что ночевать Элиасу приходилось на собранной в амбаре соломе, старой и уже практически вышедшей из употребления, а готовить в подправленной глиной печи на своей походной кухонной утвари, было очень покойно в этой глуши.

Даже солома, сухая-пересухая, начала пахнуть сеном, видимо нахватавшись влаги из воздуха. Чуть выровненная печь давала достаточно тепла, чтобы не было холодно по ночам. Также она давала много дыма, который приходилось выпускать через специальное окошко на чердак.

Народ, когда к нему начал обращаться Леннрот по поводу народных песен, отнесся к нему с пониманием и одобрением. Очень много женщин и мужчин были сами не свои подрать глотки. Нашлись среди них и те, кто умел красиво петь. Большинство песен были какие-то новоделы: я пришел, а ты ушла, на душе скребутся кошки, скоро будет новый день, и сойдутся, вот те крест, все наши дорожки.

Но были песни, очень даже напоминающие руны, весьма возможно из них произошедшие. Лучше всех пела красавица-карелка Матэли Куйвалатар. Она совсем не соответствовала фамилии91. Высокая дородная смешливая Матэли обладала замечательным голосом и умела хорошо им пользоваться.

Если за мужчинами-рунопевцами Леннрот приспособился подпевать сам, чтобы потом записывать все в свой кондуит, то с девушками таковое не получалось. Поэтому он садился где-нибудь в сторонке, пока женщины занимались своей работой, и чтобы эта работа спорилась пели свои песни. Элиас записывал, придумывая сокращения слов, и не перебивал. Когда куплеты повторялись, дополнял свои записи.

Но гораздо интереснее получались песни во время отдыха, когда кто-нибудь заводил то, что у нее было в это время на душе. Когда в таком случае пела Матэли, Леннрот забывал записывать, весь отдаваясь слуху. Так могла петь только прирожденная артистка. Прочие женщины только посмеивались, видя в какой ступор впадает Элиас от звука ее голоса.

Матэли была старше Леннрота, причем, значительно старше. Но она была красивой. Она была вдовой, дети выросли, скоро должна была уехать в Швецию, куда ее сосватали за богатого и престарелого марк-графа. Это должен был быть союз по расчету и взаимной договоренности.

- А, может, ты со мной в Хельсингфорс поедешь? - спросил однажды Леннрот.

- Я всю жизнь на берегах нашего озера Кайтере прожила, а тут предложения посыпались, - засмеялась Матэли. - Вот если бы ты не был так молод, можно было бы подумать. Да еще...

Она замялась и отвела взгляд от Элиаса.

- Что? - сразу спросил он.

- Да ничего, - опять заулыбалась Матэли. - Сено у тебя колючее.

Позднее, когда Леннрот уже уходил из Иломантси, она все-таки сказала то, чего долго не решалась.

- Может быть тебе будет трудно это понять, но я вижу, что нельзя тебе заводить семью. По крайней мере сейчас.

- Довольно категорично, - удивился Леннрот.

Матэли не спешила снова говорить, поэтому это обеспокоило его. Обычно такие вещи просто так не высказываются, тем более карелками. Они были с ней близки, поэтому воспринимать произнесенные слова можно было, как предостережение. Нельзя не обращать внимание на предсказания, какими бы странными они ни были.

- На тебе раны от когтей, - наконец, сказала женщина. - Но они не только на тебе, но и на твоих потомках. Коли у тебя будет семья, им не справиться с этим. По крайней мере, пока.

- Пока - что? - серьезно спросил Элиас.

- Пока они глубоки и еще довольно свежие. Должно пройти время, оно залечит. Прости меня за эти слова.

Леннрот достал из кармана нить с жемчугом. Когда он оставался один в своей избушке, то проделал нагретой иглой отверстия в перламутровых продолговатых бусинах. Натер, конечно, мозоли на пальцах, когда сверлил, но получилось очень выразительно.

- Это тебе за твой голос и твою красоту, - сказал он и протянул ожерелье Матэли. Увидев, что на ее глазах заблестели слезы, поспешно добавил. - А также за твой завораживающий смех.

Женщина примерила бусы из речного жемчуга себе на шею и вопросительно посмотрела на Леннрота.

- С такой подвеской ты в Швеции надолго не задержишься, - сказал он.

- Это как так? - удивилась она.

- Такой жемчуг должен украшать женщин самых высоких обществ, а ты в нем, безусловно, будешь главным украшением. Европа у твоих ног, красавица.

Элиас ушел, когда кончились дожди. Август был требователен, урожай уже почти был готов, в лесу созрела ягода, грибы выглядывали из мха и из-под деревьев - времени на отдых практически не оставалось. Люди в деревнях и на хуторах занимались заготовками на зиму. Он не мог больше приставать со своими чудными расспросами к занятым повседневным трудом работникам и работницам.

Да и собранный материал хотелось как-то переработать. Его тетрадь была полна в общей сложности тремя сотнями самых разных народных произведений. Единственное, что Леннрот не догадался сделать, так это записать имена людей, которые делились с ним затухающим дыханием прошлых веков.

Кого-то он запомнил, кто-то потерялся из памяти, кто-то навеки поселился в его сердце. Красавица-карелка Матэли для него, пожалуй, была идеалом. Идеальность теряется от повседневности, поэтому он старался не жалеть, что ушел из Иломантси. Может быть, когда-нибудь доведется встретить такую же Матэли в молодости. Теперь Леннрот знал, какой тип женщин ему нужен.

Вот только сколько бы он ни осматривал себя на предмет шрамов от когтей после той памятной ночи на Юханнус, ни на груди, ни на шее заметить ничего не удавалось. Не каждому дано видеть, но каждому дано не забывать.

В конце августа, порядком посвежевший и закаленный долгими пешими переходами, лесными ночевками и подножным кормом, Леннрот пришел к дверям гостеприимной усадьбы в Лаукко. Тернгрены, проводившие конец лета в своем имении, обрадовались высокому загорелому путнику, который однажды позвонил в колокольчик возле их двери. Синие глаза странника светились радостью, впрочем, как и глаза всего семейства и их собак. Только кот никак не проявил себя. Новый человек в доме - это новая забота. Надо следить, чтобы не спер ничего.

Рассказы Леннрота были интересны, хозяйка дома настояла на том, чтобы он их записал. Так появился "Странник" - сборник путевых очерков. Однако ценителями этого романтического во многих отношениях сборника на несколько лет сделались мыши, забегавшие по своим мышиным делам в чулан на чердаке. Там тетрадь пролежала несколько лет, пока мыши, что называется, не зачитали ее до дыр.

Ко второй половине октября того же года Леннрот оказался в Хельсингфорсе, без лишних переживаний поступив на медицинский факультет университета. Он по традиции и устоявшемуся мнению считался ограниченным в средствах студентом, поэтому профессор Тернгрен и знакомый по Хяменлинна доктор Сабелли настояли, что только медицина способна вывести на независимый финансовый уровень талантливого философа.

- Самая престижная должность - это кровопускание и лечебные пиявки, - сказал Сабелли.

- А также вывод из запоев и профилактика алкоголизма, - добавил Тернгрен.

- А можно ветеринаром стать? - робко поинтересовался Леннрот. Все-таки работа с людьми привлекала его не очень.

- Можно, - хором ответили оба лекаря. - Только потом. Для души, так сказать.

Логика в их суждениях, конечно, была. Люди смертны. Причем, как сказал классик, порой неожиданно смертны. Все боятся этого, поэтому работа у доктора никогда не кончится. Значит, и жалованье обеспечено. Степень владения профессией обеспечивает довольно высокое денежное вознаграждение. Или, наоборот, мизерный оклад. Все зависит, как люди будут отзываться.

Тогда еще не были придуманы врачебные комиссии, где заседают, в основном, полные бездарности, делающие деньги на своих подписях и круглых печатях с той же фамилией. И роль психологов выполняли попы-духовники, зачастую бесплатно. Но, конечно, совсем не бескорыстно. Этот кладезь информации позволяет государству существовать и устранять мнимые и вполне реальные угрозы.