Девушка за красной дверью

Откинув с лица выбившиеся из-под контроля вьющиеся волосы, я распахнула тяжелую дверь, кондиционер принес долгожданную свежесть из густого воздуха снаружи.

— А, мисс Одед? — поздоровался профессор Шаль, его седеющие волосы были зачесаны назад. Он протянул мне стопку бумаг и поправил на носу свои темно-зеленые квадратные очки.

Я кивнула, чувствуя на себе взгляды уже полного класса.

Я опоздала? Дерьмо. Полное-дерьмо!

— Вы пришли последней. Добро пожаловать.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам.

— С…спасибо, — я взяла бумаги.

— Идите найдите свое место. Мы начинаем, — он наклонился ближе. — Просто, чтобы вы знали, мои занятия начинаются ровно в восемь, — я взглянула на свои часы. 8:07. Я могу поклясться, что записала 8:10 в своем ежедневнике.

Прекрасно, Чарли. Лучший способ быть вялым противником сверхуспеваемости в свой самый первый день в универе.

Я услышала, как кто-то хихикнул где-то позади меня. Он был хриплым и глубоким, и я почти хотела растаять от этого звука, но решила не делать этого, потому что там было я-не-знаю-сколько-людей, пялившихся на меня, и растаять в лужу из-за чертова смеха было бы ужасно. Конечно, я бы с удовольствием посмотрела, как это делает кто-то другой, но не я. Я была из тех девушек, которые уходят на задний план.

Или, по крайней мере, это то, что я говорила себе ежедневно.

Последний ряд? Отлично. Передний ряд? Слишком большое давление. А у меня уже итак было много всего этого в жизни.

— О… хорошо. Извините, профессор.

Профессор Шаль улыбнулся, морщинки вокруг его глаз обозначились, и он подмигнул. Это немного согрело мое сердце, и я почувствовала себя немного лучше из-за опоздания.

— В первом ряду свободное место, мисс Одед, — он сжал мое плечо, когда я повернулась, занимая последнее место в первом ряду — единственное свободное во всем зале.

Это было похоже на предзнаменование, но я надеялась, что у меня паранойя.

Занятие пролетело в мгновение ока, и вскоре профессор Шаль нас отпустил. Я быстро собрала свои вещи, стараясь ничего не оставить после себя. Я была настолько очарована преподаванием Шаля — он был завораживающим, информативным и искренне интересовался маркетингом, что не заметила, как кто-то положил мне на колени сложенный лист бумаги.

Кто пропустит что-то подобное? Очевидно, я.

Я осмотрела его, едва взяв в руки, готовая отдать человеку, сидящему рядом со мной, он никак не мог быть моим, когда я поняла, что осталась последней, а большинство студентов уже ушли.

Нахмурив брови, я поерзала на своем месте, не решаясь развернуть его. У нас с записками были не самые лучшие отношения.

Переворачивая ее, я обнаружила, что часть чернил того, кто ее написал, просочилась, и это показалось мне почти милым. Должно быть, у него была тяжелая рука.

Я покачала головой. Что я делаю? Делать предположения о ком-то по весу его пишущей руки?

Боже милостивый, мне нужно почаще выходить на улицу. Может быть, мой образ жизни отшельника делает меня странной.

Прочистив горло, я оглянулась через плечо, убеждаясь, что я одна, и встала со своего места. Помахав профессору на прощание, я начала разворачивать записку.

Она была идеально сложена, и когда я прочитала слова, мои глаза выпучились, и я прикрыла рот рукой.

Ты, в некотором роде, великолепна, ты знаешь это? Кстати, отличное эффектное появление.

— В.

ТРИ


ICE, ICE BABY

РИД

Профессор МакКензи хлопнула в ладоши, требуя внимания класса, но, честно говоря, все вокруг меня было приглушено.

Я не мог выбросить лицо Чарли из головы. Прошла почти неделя с тех пор, как я видел ее на занятиях по маркетингу (я был ассистентом учителя), и, черт возьми, она произвела впечатление. Особенно то, как скривились ее губы и вспыхнули щеки, когда она поняла, что опоздала на занятие. Что-то странно чужеродное внутри меня ожило. Я посмеялся над собой. Что именно оживает в ком-то, Рид? Ладно, может быть, «ожило» и не совсем подходящее слово, но во мне проснулось что-то чужеродное, и мне понравилось то, что я при этом почувствовал. У нее была кривая улыбка, когда она была застигнута врасплох. Легчайшая из ухмылок, которая сказала мне, что ей не противно, когда на нее смотрят все в классе. Я был заинтригован. Она оказалась гораздо интереснее, чем я ожидал — удивительно, но мне это не стало ненавистно.

Что стало огромным изменением на сто восемьдесят градусов, учитывая, что я больше ни на кого не уделял времени.

— Итак, все просмотрели свою музыку?

Я перешел ко второму акту, все еще не уверенный в нескольких высоких нотах в одном из моих соло. МакКензи настаивала на некоторых своих музыкальных вариантах. Но она была музыкальным гением… Сомневаться в ней было бы спорным вопросом.

Шуршание бумаг наполнило аудиторию, и МакКензи улыбнулась:

— Хорошо, Амелия, ты первая. Готова?

Амелия глубоко вздохнула и посмотрела на меня, ее глаза сузились в предвкушении.

Сегодня была наша первая официальная репетиция. Пока никаких расстановок актеров или сценических работ. Просто чтение, но я мог сказать, что Амелия уже жалела, что не может спрятаться в змеиной яме под сценой.

Змеи, они же участники оркестра, были злобной группой, которой постоянно нравилось терроризировать хор и студентов театрального факультета. Даже дирижер, профессор Айрис, имела зуб на МакКензи.

Если Амелия уже задумывалась о змеиной яме, то она явно была не в лучшем состоянии.

Ободряюще улыбнувшись ей, я подогнал ее руками:

— Иди.

Она стиснула зубы и встала, стягивая с себя фланель.

— А теперь, — сказала Маккензи, подняв руки, готовая дирижировать, — давайте начнем с твоей баллады, Амелия.

Я перевернул страницы на первую песню Амелии, «Сакс», и начал слушать, как наш аккомпаниатор заиграл медленную мелодию.

Давай же, Амелия. У тебя получится.

Я придвинулся ближе на своем месте.

Через семь тактов Амелия оторвала взгляд от нотного листа, который держала в правой руке, и посмотрела вперед, на пустые места в зрительном зале. Ее левая рука дрожала, и она сунула ее в передний карман джинсов. После еще двух тактов на фортепиано, она открыла рот, но за этим последовала оглушительная тишина.

МакКензи остановил пианиста.

— Амелия, — сказала она, когда музыка стихла, — в чем проблема?

МакКензи терпеть не могла тех, кто тратит время впустую. Я был удивлен, что она была такой спокойной.

— Я… мне жаль. Мне нужна минутка, — сказала Амелия, ее глаза молили о прощении.

МакКензи отпустила Амелию взмахом руки, и я встал, следуя за ней в зал за сценой.

— Что происходит, Амс?

— Я не могу этого сделать. Я не умею петь, — Амелия бросила свои ноты на пол, прежде чем взглянуть на меня, и я надеялся, что она не могла увидеть по моему лицу, что я тоже беспокоюсь за нее.

Я наклонил голову, готовый возразить, но она покачала головой, останавливая меня.

— Нет, серьезно, не думаю, что смогу, — ее голос был таким же надтреснутым и запыхавшимся, каким было бы ее пение, если бы она попыталась.

— Тогда попробуй еще раз, — я подошел ближе к ней, игнорируя свирепый взгляд, которым она меня одарила.

Она открыла рот, но сначала не издала ни звука.

Я уставился на нее, давая ей время прийти в себя.

— А что, если все плохо, Рид? Что, если… что, если я плоха? — спросила она с дрожью в голосе, вытирая лицо.

Я схватил ее за плечо и сжал его.

— Это невозможно, — я одарил ее кривой усмешкой. — Я имею в виду, что это может быть так. Ты можешь быть в чем-то плоха. В конце концов, я не гадалка.

Амелия рассмеялась, ударив меня тыльной стороной ладони по животу.

— Заткнись, — вздохнула она. — Но я могу быть ужасна. И это пугает меня до чертиков.

Я опустил руку:

— Ты не узнаешь, если не подтянешь свои трусики и не попробуешь.

— Ты слишком сильно веришь в меня, — проворчала она, глядя в пол. — Это уже слишком. Я не создана для того, чтобы быть в центре внимания. Я должна скрываться позади, я должна быть…

— Чушь собачья,

Она остановилась, ее глаза встретились с моими:

— Что?

— Я сказал, что твое мышление — это чушь собачья, и оно не поможет тебе добиться успеха.

— Черт возьми, Рид. Скажи мне, что ты на самом деле чувствуешь.

Я не собирался быть с ней снисходительным.

— Не отговаривай себя от совершения чего-то экстраординарного только потому, что боишься потерпеть неудачу.

Она сдулась, но лишь слегка:

— Не думаю, что смогу это сделать.

— Ну, а я думаю, что ты сможешь.

Амелия фыркнула, засунув ноготь большого пальца в рот:

— Какой смысл гнаться за мечтой, если ты боишься испытать небольшую боль по пути? — я рассуждал рационально. Она почти решилась на этот прыжок, я практически чувствовал это.

— Говорит парень, который уверен в себе как самый решительный человек на планете.

Она и понятия не имела. Моя уверенность в себе была в лучшем случае сомнительной, но я был неплохим актером. Я понятия не имел, что произойдет в ту секунду, когда я выйду в реальный мир. Хешер был безопасным местом. Здесь я процветал, но снаружи я не был так уверен. Я был слишком горд, чтобы признать это, но это не мешало мне притворяться, что это не так.

— У меня достаточно уверенности для нас обоих, — я наклонился, чтобы посмотреть ей в глаза. — Спрыгни с этой скалы. Обещаю, что ты достаточно сильна, чтобы достать парашют.

Слеза скатилась по ее щеке:

— А что, если я сильно ударюсь о землю?

— Этого не произойдет.

— Ты не знаешь наверняка.

Я выпрямился, засунув руки в карманы своих пепельного цвета джинсов:

— Я знаю. Хочешь знать, откуда?

Она вытерла нос.

— Потому что я верю в твой талант. Может быть, и тебе тоже пора начать верить.

Амелия избегала моего взгляда, кто-то зацепил ее, и я проследил за ее взглядом.

— Эм, привет, — сказала Чарли, подходя к нам на цыпочках и поднимая руку в приветствии. Она обвела взглядом сцену, остановившись на темно-красном занавесе позади нас. Она моргнула и покачала головой, не замечая меня. — Извините, что беспокою вас, но я не могу найти хоровую комнату.

Я отступил назад, мои мысли вспыхнули внутри меня подобно фейерверку. Они рванулись с места, как ракеты, и я пожелал им угомониться к чертовой матери.

— О, — Амелия шмыгнула носом и указала на дверь слева от себя. — Пройдите туда, четвертая дверь справа от вас.

— Профессор Бейл — как надсмотрщик за рабами, — предупредил я, мое беспокойство было искренним. Эдвард Бейл был одним из самых опытных преподавателей искусств в кампусе, и ему был всего тридцать один год, что означало, что он также был самым желанным — к большому разочарованию всех парней в кампусе.

Может быть, с моей стороны было глупо упоминать о его неустанном стремлении собрать идеальную группу певцов, но я бы назвал победой то, если бы Чарли сразу же не сочла его желанным, как только увидела. Я был не прочь разыграть мелкую карту. Я не мог найти в себе сил разобраться, почему у меня от этого заболел живот.