Александр Курляндский

19. День лесоруба

Утро выдалось влажное. Ночью шел дождь, распогодилось перед рассветом. Но лужи и туман не мешали празднику. Давно Москва не выглядела столь веселой и многолюдной. Десятки тысяч посланников со всех концов страны, лесорубы и плотники, прибывшие накануне, изменили пасмурный вид столицы, вдохнули в городской пейзаж неповторимый аромат леса и стружек. Они разместились в гостиницах или просто в палатках. Лесорубы — народ ко всему привыкший: и к морозам, и к комарам, что им дождь и слякоть столичных улиц. Главное вспомнили, поняли наконец, кто самый главный, самый нужный в стране человек. Прямо на улицах — столики с водкой, бутербродами, всевозможными соками и пирожными. Хочешь — подходи, выпей сто граммов из пластикового стаканчика, кинь в рот кисло-сладенький огурчик или маслинку и в радостном настроении спеши к месту сбора района, а оттуда, с другими гражданами, в колоннах, с песнями и танцами, как в золотые коммунистические годы, все вместе, все едины, все рядом — к центру города, к знаменитой на весь мир Красной площади.

В местах сбора возвышались деревья. Сосны, ели, березы. В кадках, на тросах-растяжках, они преобразили городской пейзаж. Тут пели частушки, звучали гармонь и аккордеон — инструменты, также подзабытые за последние годы.

Эх, ма-а,
В бровь кума.
Лучше я дам, чем она-аа…

Горожане братались с плотниками и лесорубами. Выпивали, целовались. Не все, конечно. Были и такие, что при виде человека с топором или пилой покрепче запирали дверь, опускали тяжелые заграничные шторы. Ничего, всему свое время. «Ле-со-рууубы… На-ши ру-уууки к то-по-рам…» Кажется, так поется в песне. Те, кто за стальными дверями и зеркалами, те, понятно, не спешили на праздник. Врачи, учителя, артисты всякие?! Им деньжат прибавили, оклады, а они… Им, значит, а они… Не-хо-ро-шо! Нет, конечно, некоторые из них веселят народ. Выступают. И фраки выбросили, и бабочки. В ковбойках и сапогах удобней. Проще. И юмор лучше доходит. И конкурс новый объявили — «Золотой Иван». Сами, без принуждения. И сами в Иваново поедут. А куда же денутся? И молодежь! Хо-рро-шая у нас молодежь! Не та, что на компьютерах в банках, а настоящая. Которая по окраинам пряталась да по подъездам. И сейчас вместе с дедулями да бабулями в одних рядах.

У дедуль да бабуль пенсия теперь — во! Хоть каждый день икру лопай. Или за границу езжай. К теплым морям. Силенок нет? Армия поможет. И она скоро двинет. Вернет все, что утеряно. И присовокупит. И грузин вернет, и армян. И чурок с их дынями, и монголов. И пакистанцев, и моджахедов. А потом за холодные моря примется. За полярников да рижан. Финнов и пикилли-микилли… Силу надо иметь. И правильно, что жахнули по Белому дому. Жаль, в Клинтона не попали. А то разжирел в Вашингтоне на нашем сырье.

«Да здравствует 1 Мая — всемирный День лесоруба и плотника!»

«Ур-раааааа!!!»

«Да здравствуют Новые Указы — умные, хорошие, верные!» — «Урра-ааааа!»

«Да здравствует нерушимая дружба русских, татар, хохлов, жидов, чурок — всех тружеников нашей страны!» — «Ур-раааааа!!!»

Люди стекались к центру праздничными ручейками. Не столь полноводными, как в прежние годы, но все же… Чувствовался боевой задор и настрой на будущее. Наконец-то определены цели, даны ясность и гарантия. Флагов и транспарантов поменьше. Не успели, и не надо. И цвета красного не видать. Тоже наелись. Больше — зеленый. Не-е, не мусульманский. А в виде веток, листьев и отдельных деревьев. Лес, значит, праздник. Те, кто физически в состоянии, и целые стволы несли, и не только приезжие, но и городские. Из парков и садов.

Один из таких праздничных ручейков вытекал со стороны Кутузовского. Никто из демонстрантов не удивился треску вертолетного двигателя, да и сама белоснежная птица, летевшая от Минского шоссе, — блестящие винтовые плоскости так тщательно вписывались в атмосферу праздника, что ей махали, кричали, поднимали стаканы, завидовали, жалели, что не они там, наверху.

«Президент» вместе с силовиками и новым начальником охраны тоже готовился к празднику. Через несколько минут он должен взойти на Мавзолей. Поприветствовать народ, обратиться с речью. Вчера ее записали. Колобков произнес. Надо только в такт его задушевным словам открывать и закрывать рот. Телевизионщикам дан строгий приказ. Держать оратора на дальнем плане, ближе не брать. Нечего баловать народ, есть фотографии. И в газетах, и в журналах. Испугались, напечатали. Куда ж денутся?

— А где Колобков? — вдруг спросил «Президент».

— Не знаю, — сказал Руслан. — Не объявлялся. На что он сейчас?

— Быть должен здесь. Рядом. Мало ли что? Пленка оборвется. У них пока все здесь японское.

— Ладно, найдем. Шляпу попрешь.

— А ну eel Дай вон ту, кепку.

— Как Ильич? Еще броневик возьми.

В помещении, где происходил разговор, вдруг раздался звонок.

— Слушаю, — взял трубку Руслан. — Ча-во?!

Он зажал трубку рукой:

— Слышь, чего говорят. Террористы летят. Наши их догоняют. Не волнуйтесь, говорят, собьем. Продолжайте праздник.

«Президент» сжал кулаки.

— Сволота! Не уследили!

Он подскочил к Ермолаю:

— Ты куда смотрел?!

— Чего размахался? — ответил Ермолай. — Собьют его, факт. Знаешь, кто дежурит? Юрик да Ахмет. За ними — Карабах, Чечня. Никуды твои фраера не денутся.

— Смотри, — строго сказал «Президент». — Только начинаем строительство. Бревна первые рубим. До крыши еще далеко.

— Все путем, — успокоил его Ермолай. — Еще раз проверю.

Между тем вертолет перелетел через мост, напротив Белого дома, тот самый, исторический, с которого били танки, и продолжил полет над Садовым кольцом.

Он летел, как бы повинуясь изгибам улиц, нащупывая наиболее безопасный путь, зависая в воздухе, осматриваясь, прикидывая следующий отрезок движения.

Красная площадь заполнялась народом. На Лобном месте, рядом с собором Василия Блаженного, возвышался гигантский дуб. Его привезли вчера из брянских лесов. И вот сегодня десятки посланцев из разных концов страны, сильные загорелые парни, срубят его ударами своих стальных топоров. И это возвестит о приходе весны, времени надежд и труда.

А народ все стекался и стекался на праздник. И с правой стороны, мимо Исторического музея, и с левой, сквозь новые, построенные Лужковым, Вознесенские ворота. Приближалась минута, когда на Мавзолей взойдут руководители страны.

И они взошли.

«Урраа-аааааа!» — взорвалась площадь.

Сейчас раздадутся уверенные и ясные слова.

«Президент» откашлялся. Это был момент начала речи. Далее включалась фонограмма и говорил Колобков.

— Дорогие сограждане…

Раздался грохот вертолетного двигателя. Вертолет пролетел над самыми головами. Обогнул храм Василия Блаженного и по широкой дуге пронесся в сторону ГУМа. Здесь он завис, чуть опустился, казалось, присел на верхушки деревьев, повернул носом к Мавзолею, и все увидели животастого человека, выпрыгнувшего из кабины на ступеньку. Он как-то уж совсем буднично вытянул из кабины ствол автомата, уперся поудобнее руками-ногами, справляясь с вибрацией и воздушными потоками, и совершенно недвусмысленно направил автомат в сторону Мавзолея.

И в эту секунду в жутком грохоте над площадью появились два вертолета, две хищные военные птицы. Одна рванулась к Мавзолею, развернулась боком, перекрывая траекторию автоматных очередей, другая сразу стала палить по белому из всех своих пулеметов, вышибая из гумовских стен кирпичную пыль. Стрелявшего заносило из стороны в сторону, столь резок и неожиданен был боевой разворот. Пули хлестали веером, разрывая портреты на стенах, сея ужас и панику в толпе.

Белый взмыл и сразу превратился в черную стрекозу. Малышко, задетый пулей, будто бритвой по плечу полоснули, перебросил автомат в левую руку:

— Давай, Кузя. За тем! За первым!

Белый бросился сверху на того, что раскручивал кренделя над площадью, пытаясь предугадать развитие событий. Белый бил короткими очередями.

Военный задымил, закрутился и в агонии понесся над трибунами.

— Ну, теперь один на один!

И они начали танцевать, уносясь за стены Кремля, за башни, и только чуть приглушенный рев двигателей выдавал их, напоминал, что смертельный поединок продолжается. И снова они появились, как два боксера, сначала над куполом Верховного Совета. Затем продолжили танец вокруг Спасской башни. Военный пытался перехитрить, делал финты, дергался то вправо, то влево. Преимущество в силе огня было на его стороне. И тогда маленький «Белый» упал вниз, раскрутился над самыми кремлевскими стенами и саданул снизу в брюхо автоматной очередью.

Военный попытался обернуться, ответил огнем, но лишь расстрелял часы, а сам бухнулся на рогатины башни.

Запахло керосиновой гарью, все бежали прочь от площади, стрелки часов на Спасской башне повисли на половине шестого.

Новые сотрудники недолго оказывали сопротивление. Запас патронов у них быстро кончился, да и стреляли не очень метко. Единственной жертвой стал голубь, наблюдавший поединок с крыши. Охранники взялись за топоры, но еще никому не удавалось победить Егорыча в рукопашной. Скоро все было кончено.

— Пошли. Тихон Митрофанович, — ласково сказал Егорыч.

А Николай-диггер добавил:

— Вы что предпочитаете? Огрызки или Лефортово?

А над площадью все еще разносился голос Колобкова.

Он взлетал, набирал силу, доверительно затихал, вселяя веру и надежду:

— …Мы смотрим сегодня уверенней, чем вчера. Самое трудное — позади. С праздником, дорогие сограждане!