Чтобы в юрте горел огонь [1981, худ. Г. Алимов]

* * *

Спустя несколько дней Дарима и Нилка собрались на свой первый урок музыки. Учительница жила в другом конце города. Идти пришлось по набережной под пронизывающим февральским ветром. Мороз прихватывал нос, щёки, свободно проникал через ватное пальто.

Толстый слой льда покрывал набережную. Отчаянные мальчишки катались на коньках, привязанных верёвками к валенкам. Они носились, рискуя расшибиться на желтоватых наледях.

В одну из декабрьских ночей река, которая всё не застывала, вышла из берегов и затопила несколько улиц. Посреди ночи кто-то забарабанил к Баторовым в дверь, вызвал Семёна Доржиевича. Отец быстро, как по тревоге, оделся и ушёл. Вернувшись, рассказывал матери: «Спасали на лодках. Темнота, ледяная вода, ветер, люди, одетые кое-как, стоят на крышах, ждут нас. Всех подобрали, все вещи перевезли».

Нилка не забыла рассказа отца, но всё-таки ей стало не по себе, когда она увидела выстуженные, оставленные людьми дома с раскрытыми по-летнему окнами. Девочка остановилась у квартиры в полуподвальном этаже. В маленькой комнате стояли вросшие в лёд две железные кровати, старое деревянное кресло-качалка с ободранным сиденьем. На стенах в картонных и деревянных рамках висели забытые впопыхах семейные фотографии. Дети и старики, мужчины и женщины — они будто собрались для того, чтобы всем вместе переждать беду, постигшую близких людей.

Девочка притопывала подшитыми чёсанками, тёрла варежкой побелевший нос, но что-то ей мешало повернуться и уйти от этого дома.

— Чего ты нашла там интересного? Пошли, а то опоздаем, — торопила Дарима.

Сёстры подошли к двухэтажному деревянному особняку с резными наличниками и позвонили в квартиру на первом этаже. Дверь открыла высокая немолодая женщина.

— Проходите, девочки, согревайтесь, — приветливо приглашает она.

Елена Константиновна — так зовут учительницу музыки — бесшумно открывает двустворчатые двери с медными ручками, украшенными головами львов, неслышно закрывает их, и они идут до новых дверей, пока всё не повторяется снова. Нилке кажется, что эта худощавая женщина с добрым лицом будет вести их бесконечно.

Но открывается последняя дверь, Нилка зажмуривает глаза — так не по-зимнему солнечно в комнате. Овальные окна со сплошными стёклами вбирают много света. На низких широких подоконниках растут в глиняных горшочках неизвестные ей растения. Они вьются, как горох, тянутся вверх и падают вниз зелёными ручейками. И везде — в шкафах, на подвесных полках, на стульях — стоят и лежат книги.

— Начнём, — говорит Елена Константиновна. — Сначала я позанимаюсь с Даримой, потом с тобой, Нилка. А пока почитай сказки Пушкина.

Девочка берёт книгу в сиреневом матерчатом переплёте, открывает первую страницу и читает первые строки. Они, как давно знакомая музыка, звучат в ушах, и не успевают затихнуть одни звуки, как возникают другие. Девочка читает дальше и уже не видит, не слышит ничего вокруг. Она не замечает, как Дарима заканчивает свой урок, и удивляется, когда Елена Константиновна зовёт её:

— Подойди ко мне поближе. Вот так. Я нажимаю клавишу, ты слышишь звук, повтори его, пожалуйста, пропой: а-а…

Нилка открывает рот, но ничего не слышит, кроме хрипа. Обескураженная, она замолкает и ждёт сердитых слов, но Елена Константиновна ласково подбадривает:

— Не робей, девочка, это только начинать страшно. Придёт время, и ты сама сыграешь вот это…

Она открывает ноты, нетерпеливо потирает руки, потом широко разводит их в стороны и начинает играть. Её пальцы быстро, обгоняя друг друга, бегут по клавишам, и в комнате звучит прекрасная музыка.

Елена Константиновна и Нилка улыбаются друг другу — музыка щедро одарила их радостью.

После урока учительница провожает сестёр, помогает им одеться, завязывает Нилкин шарф и протягивает ей книгу в сиреневой обложке:

— Возьми на память. Я желаю тебе всегда дружить с книгой и музыкой.

На улице ветер стих. Дарима спешит домой, ей не терпится поскорее рассказать матери о первом уроке музыки. Нилка идёт не торопясь, ей сейчас хорошо и тепло только от одной мысли, что через два дня она снова придёт сюда.

Дома Дарима начинает с порога тараторить:

— Мама, у Воротовой так красиво, всё старинное, много книг, а цветов! Шиповниковая роза, тигровые лилии, цикламены… Вот бы нам завести!

В глазах матери любопытство, она с интересом слушает старшую дочь и ждёт подробного рассказа младшей, но та молча раздевается и уходит в свой уголок. Девочка чувствует, что вот-вот скажет мать что-то резкое.

Мать привыкла себя чувствовать полноправной хозяйкой и теряется от ранней независимости Нилки, от того, что у её младшей есть своя отдельная, недоступная ей жизнь.

Подобно тому как со рвением наводила Антонина порядок в ящиках вишнёвого комода и платяном шкафу, бережно складывая новые вещи, перетряхивая, перебирая старые, так и в отношениях с близкими она должна была знать всё, до мелочей. Нилка видела, как покорно Дарима слушает советы матери, никогда не возражает, но частенько поступает по-своему. Так в самом важном Антонина была бессильна — у каждого в семье была своя собственная жизнь.

Сегодня Нилка вся под впечатлением первого урока музыки. Она пытается представить лицо Елены Константиновны, слышит её негромкий голос, ощущает на себе полный доброты взгляд. Ей кажется, что где-то она уже встречалась с женщиной, похожей на учительницу музыки.

Девочка берёт в руки книгу, поглаживает сиреневую обложку. С тех пор как её увезли от бабушки, у неё появилась новая привычка: если чувствует, что никто не видит, она нет-нет да разговаривает сама с собою.

— Нилка, пройдёт немного времени, и ты будешь играть всё, что захочешь, — говорит она, подражая голосу Елены Константиновны.

— Правда? Неужели правда? Ведь я ничего не умею, — отвечает она уже за себя.

— Не робей, девочка, это только начинать страшно…

Нилка садится за свой столик, рисует мелом на нём белые клавиши, ставит, как ноты, книгу. Ей кажется, что вместо букв перед ней нотные знаки, она хмурится, будто внимательно читает их, и начинает «играть». Её пальцы едва касаются клавиш, она очень увлечена своей игрой и не слышит, как тихо подходит мать.

— Откуда у тебя эта книжка? Покажи-ка мне её, — требовательно говорит она и протягивает руку.

От неожиданности дочь вздрагивает, лицо становится растерянным и виноватым, она крепко прижимает книгу к себе.

— Ну и дикуша, — натянуто улыбается мать.

— Ну и трусиха, — смеётся вслед за ней Дарима.

Вдруг Нилка ловит пристальный взгляд отца.

— Не мешайте ей. Книжки — хорошее дело, пусть читает, — заступается он и снова склоняется над чертежами.