Чтобы в юрте горел огонь [1981, худ. Г. Алимов]

* * *

Новогодняя ночь, наверное, самая длинная ночь на земле. Пока она движется по земному шару с востока на запад, сколько сердец доверяют ей самые сокровенные тайны, сколько людей разного возраста, даже глубокие старики и старухи, верят, как дети, что в новом году сбудутся их надежды.

Новогодняя ночь самая добрая ночь на земле. Люди не только мечтают о будущем счастье, но и надеются, что не повторится плохое, оно останется в прошлом.

Спят Дарима и отец, мать уже давно раздела и уложила Нилку в постель, она домывает посуду, прибирает квартиру: наконец присаживается на краешек табуретки и перебирает в уме дела, которые ждут завтра. До работы ей нужно забежать на Казачинскую улицу — это на другом конце города, там живёт женщина, которая продаёт медвежье сало. Отец постоянно кашляет и быстро устаёт, всё не поправится по-настоящему после ранения. Врач посоветовал пить топлёное медвежье сало, смешанное с мёдом и соком алоэ, и кашель пройдёт.

Вечером Дарима вместе с одноклассниками пойдёт во Дворец пионеров. Первый в городе послевоенный карнавал, ребята долго готовились к нему. Надо будет помочь ей собраться. Мать улыбается: вот и дождалась, дочь стала почти взрослой. Страшно вспомнить, как жили с ней в войну. Никто не помогал, не на кого было надеяться, по горло хватили лиха. А Нилка, что она видела? В деревне легче жилось, с ней были сестра и мама, вот и выросла балованная.

Но что-то не так, не всё выстраивается до конца в рассуждениях. Вроде у них, Баторовых, всё как у других людей: её и Семёна Доржиевича уважают на работе, дочери хорошо успевают в школе, жизнь понемножку налаживается. После стольких лет разлуки наконец-то семья собралась вместе, но что-то тревожит, лишает мать уверенности, будто в доме появились невидимые щели, через которые выдувает тепло. Она и рада бы их заклеить, законопатить, но как ни старается, не очень у неё это получается.

Она вспоминает упрямый взгляд младшей дочери, её непокорное молчание.

— Я ли не стараюсь, я ли не делаю для неё, — думает мать вслух. — Ведь ничем не выделяю Дариму. Ну ничего, время своё возьмёт, — успокаивает она себя. — Привыкнет Нилка, не у чужих живёт…

И всё-таки Нилка была в их доме как дичок, пересаженный из тайги и не пустивший корни на городской почве. А отец, мать и Дарима — это был один мир, спаянный годами общей жизни.

Если Дарима получала пятёрку, мать спешила объявить отцу, не успевшему перешагнуть порог дома:

— Наша дочка молодчина, полюбуйся на её дневник.

Нилка удивлялась: и портфель у неё такой же, и дневник тоже зеленоватый, разграфлённый аккуратными синими линиями, и пятёрок бывает больше, но просматривает его мать незрячими глазами, молча ставит свою подпись. Дочери так хотелось, чтобы она хоть на минуту задержала своё внимание, похвалила бы её, но та машинально закрывала дневник и бралась за свои дела.

Вот родители спешат к знакомым на день рождения, стоят одетые в дверях.

— Нилка, ложись вовремя спать, — предупреждает мать.

— Даримочка, не скучай, — целует старшую. — Мы скоро вернёмся.

И отец ласково треплет Дариму по волосам, а Нилке наказывает:

— Слушайся сестру.

Дарима стоит в открытых дверях, мать с отцом спускаются по лестнице и, пока их видно, машут руками и улыбаются ей.

В такие минуты Нилка чувствовала себя обделённой. Груз её маленьких обид становился тяжёлым комом, давил и мешал жить.

Если бы мать помягче была с ней, поласковее, а то слышатся целый день командирские команды: «Готовь уроки! Не забудь, вымой руки перед едой! Не сутулься, сиди прямо! Пойди погуляй на улице!»

Девочка всё больше замыкалась в себе, чувствуя себя одинокой, остро ощущая малейшую несправедливость старших. Особенно она страдала от переменчивого материнского характера.

…Мать пришла с работы позже обычного, с двумя туго набитыми хозяйственными сумками. Она устало сняла тяжёлую зимнюю одежду, надела ситцевый халат и тапочки на босу ногу.

— Наконец-то отдышусь, набегалась по магазинам, настоялась в очередях, — говорит она.

Присаживается на минутку и тут же вскакивает:

— Отец скоро придёт, а у меня ничего не готово!

Нож мелькает в её руках, она быстро чистит и режет картошку, капусту, свёклу, морковь. Уже закипает мясо в кастрюле, вдруг раздаётся громкий голос:

— Куда пропала сковородка? Дарима, Нилка, найдите её!

— Я ещё не решила задачу, — отвечает старшая дочь.

— Хорошо, занимайся, доченька… Нилка, где ты? — зовёт она. — Помоги мне!

Девочка осматривает кухню, но нигде не видит пропавшей сковородки.

— Пошевеливайся побыстрей. Ну что ты так медленно? Какая неловкая, — мать смотрит с укоризной на дочь. — У нас в родове все быстрые. И в кого ты такая?

От её обидных слов девочка застывает на месте.

Неожиданно мать восклицает:

— И как я не увидела! Забегалась совсем. Сковородка перед глазами, на плите стоит!

И вскоре она как ни в чём не бывало зовёт к столу:

— Давайте есть, всё готово.

Но Нилке уже не хочется есть. Сейчас она не сможет проглотить ни кусочка.

— Ну что ты опять копаешься? Суп на столе остывает, — повторяет мать.

Нилка уткнулась в книжку и не двигается с места.

— Опять свой характер показываешь? Если так пойдёт дальше, трудно тебе будет жить, — строго предупреждает мать.

Ложась спать, старшая сестра учит Нилку:

— Ну что ты сегодня добилась своим упрямством? Мать горячая, но отходчивая. Ты ей не перечь под горячую руку. Она перекипит, потом остынет и всё сделает, что попросишь.

Дарима быстро засыпает. Нилка слышит её сонное дыхание, но сама никак не может уснуть, не может успокоиться. Её сердце острым кулачком тукает в грудь. Сердце тоже упрашивает: «Ну покорись, Нилка, покорись, и мать станет другой, легче жить будет…»