Места хватит всем

Места хватит всем

[r]Мы друзья с тобою изначала:

у нас едины скорбь, и страх, и дно;

даже солнце у нас общее.

Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»[/r]

Стена крякнула, скрипнула, задрожала, но осталась на месте.

Драко издал невразумительный звук типа «ффффп!» и вопросительно покосился на Снейпа. Тот выглядел озадаченно: стена, закрывавшая вход в гостиную Слизерина, не отреагировала на довоенный пароль положенным образом.

— Настройки слетели? — невинно поинтересовалась Гермиона.

Поттер и Уизли одновременно фыркнули. Неугомонная Грейнджер, переболев идеей осчастливливания домовых эльфов, нашла новое применение своему энтузиазму и бросилась осваивать компьютерные технологии. Теперь она периодически начинала говорить на совершенно непонятном языке, а Рон и Гарри выучили некоторые особо заковыристо звучащие слова и пользовались ими вместо мата.

Снейп раздраженно скривился и назвал пароль еще раз, но стена всем своим видом демонстрировала полное презрение к его попыткам.

— Кто у нас тут с Райвенкло? Вы ж там вроде спецы по подбору паролей! –захихикала Сьюзен Боунс. Терри Бут насупился в ответ и пробурчал что-то про сто восемнадцать в сто девятнадцатой степени вариантов.

— Смешно. Очень, — тихо прошипел Драко.

— Спокойно, Малфой, — голос Поттера прозвучал непривычно лениво. — Нам что надо? Внутрь попасть?

— А ты как думаешь?

— Головой. Бомбарда Максима!

Взрывная волна впечатала присутствующих в противоположную стену и припорошила каменной крошкой. — Головой, говоришь? — Малфой в ярости отплевывался от известки. — Которой из?

— Поттер, я знала, что ты дурак, но чтоб до такой степени… — Пэнси Паркинсон ошарашенно взирала сквозь образовавшийся пролом на слизеринскую гостиную.

— Дуракам везет, — пожал плечами Гарри. — Ну что, хозяева вперед или мне, как всегда, грудью на амбразуры?

Никто не засмеялся — может, потому, что мало кто знал, что такое амбразура.

— То-то я по жизни такая невезучая, — усмехнулась Гермиона.

— Да, мне тоже не особо везет, — Рон заботливо отряхивал пыль с плеч подруги. — Следовательно, я умный?

Профессор Снейп мрачно молчал. Разве можно было сказать хоть что-то разумное, глядя на нездоровое и неуместное веселье студентов? Студентов… горстка семикурсников, возжелавших непременно доучиться и получить дипломы в первый же год после войны, в полуразрушенной школе. Да что там — в полуразрушенном мире, где тисненое золотом свидетельство о получении основного магического образования ценится даже меньше рулона туалетной бумаги. Пир во время чумы. Танцы на похоронах. Учеба в Хогвартсе.

— Малфой, а ты как, умный или везучий?

— Иди в жопу, Уизли!

Драко медленно и даже с опаской приблизился к пролому.

— Да тут везде одна сплошная жопа, — ничуть не обидевшись, ответил Рон. — Хорошо хоть, большая. Не тесно.

Малфой осторожно перешагнул через груду камней в пустую гостиную. Из-под его ботинок взвились легкие облачка пыли. Он критически оглядел комнату и удрученно вздохнул:

— Ну… добро пожаловать.

Поттер и Уизли подхватили Грейнджер под локти и переставили в гостиную, как пластмассового пупса.

— Не стану говорить, чтобы чувствовали себя как дома. Вы и без этого будете вести себя как дома.

— Не будем, — Рон с подозрением разглядывал висящие на цепях лампы. Светло-зеленые плафоны были покрыты тенетами, и Рону с его арахнофобией они очень не нравились. — Как дома не получится, у вас тут не кормят.

Гермиона снова улыбнулась:

— Кто о чем, а Рон о питании…

— Конечно! Сначала питание, потом воспитание. Мы проехали полторы сотни миль, и я натурально хочу жрать!

— Пошарь в моей сумке, что найдешь — то твое. А просторно тут у вас… — Гермиона запрокинула голову, силясь разглядеть затейливую лепнину на потолке.

— Места всем хватит.

Студенты медленно разбрелись по бывшим слизеринским апартаментам, оставляя за собой цепочки следов в пепельной пелене пушистой пыли.

* * *

Война уродует женщин. Война уродует все, но женщин — особенно.

Женщины войны похожи на трупы. Война безжалостной лапой стирает красоту с их лиц, выдирает из их душ и любовь, и счастье, и гордость, сутулит плечи, из всех эмоций оставляет только животный страх, а из чувств — только тоскливую боль. Бессильные и окоченевшие сердцами, лишенные блеска и прелести, уставшие и измученные, жуткие восковые куклы из детских кошмаров.

Военные мужчины, даже калеки, не кажутся такими потусторонне ужасными. Война — предназначение мужчин, их дело и их крест. Мужчина должен быть воином. Сама мудрость жизни — женщина, и любит всегда только воина.

Страшно смотреть на женщин войны. Всякая война заканчивается тогда, когда мужчины видят, во что превращаются их женщины. В каждом мужчине живет еще ребенок. Женщина — игрушка для мужчины. Светлая, лучистая, прекрасная, дорогая и драгоценная. Любимая, хранимая бережно и вечно желаемая. Что может быть страшнее, чем изломанная детская игрушка? Кто измерит горе маленького ребенка, увидевшего любимого мишку с оторванной головой?

Женщины войны — куклы с выколотыми глазами.

Женщины войны — разбитые елочные игрушки.

У женщины войны — лицо смерти.

Северус Снейп достаточно часто видел смерть, чтобы знать, как она выглядит.

Как Минерва, шествующая сейчас к директорскому креслу за столом преподавателей. Она еще держится, непотопляемая МакГонагалл, сполна оправдывает данное ей гордое имя древнеримской богини мудрости. Но вот эта медленная поступь — напрасно Минерва старается придать ей величавости и степенности. Короткие шаги неуверенны и шатки, словно женщина идет по спущенному на воду плоту. Узкие губы поджаты строго, как всегда, — но это лишь на первый взгляд. На самом деле они судорожно стиснуты, чтобы ненароком не выдать нервного дрожания — признака подступающей дряхлости. Глаза Минервы МакГонагалл в пору ее молодости сводили с ума хогвартских старшекурсников, но теперь в этих запавших глазах не осталось ничего, кроме страха и усталости бояться.

Тот же страх выглядывает из глаз Персефоны Паркинсон. Тоскливый страх загнанного звереныша, страх безнадежный, бессмысленный, бесконечный. Ни следа не осталось от гордой надменности слизеринской старосты, ни намека на прежнее высокомерие — все пожрал страх. Тем, чьи родители были Упивающимися Смертью, остается только бояться. «Дети не отвечают за грехи отцов» — это лишь красивый лозунг. Все они, чистокровные наследники древних родов, в ответе за каждый поступок и каждое слово каждого своего предка. Этим детям придется нести тяжкий крест вины родителей, и детям их детей, и всем поколениям до самой смерти рода. Такие пятна не смываются временем, но въедаются крепче.

И в отчаянно-беззаботной улыбке Сьюзен Боунс сквозит страх прошлого и боязнь будущего. В послевоенном будущем разобранного на запчасти магического мира есть чего бояться. Юные волшебники, особенно чистокровные, в большинстве знали, какое будущее им уготовано, — его легко было предсказать и без помощи Трелони. Знали и готовились к нему. Ждали. И вот настало время им выходить в мир — а от мира остались одни дымящиеся руины. Тем, кто мечтали увидеть этот мир у своих ног, теперь придется поднимать его с земли. Строить заново.

Взрыв хохота за студенческим столом отвлек Снейпа от размышлений. Боунс и МакМиллан разыгрывали какую-то сценку сомнительного содержания, а остальные самозабвенно ржали, позабыв про ужин. Даже Малфой, полулежа на столе, стонал от смеха и утирал слезы краешком слизеринского галстука.

— Блин, люди, хорош уже, а? — это Уизли, изображает праведное возмущение между истерическими похрюкиваниями. — Дайте пожрать наконец!

— Рон! — это Грейнджер.

— Я! Уже восемнадцать лет как!

— И все о еде?

— Гермиона, ну ты сама подумай, ведь это просто прекрасно — поесть!

— Рон, ты даже не представляешь, как точно ты обрисовал расстановку сил в нашей компании. Твоя задача — есть, моя — думать.

— А чего тут думать? Есть надо!

— А я? — встрял Поттер, протирая очки. — Моя какая задача?

Грейнджер нашлась моментально.

— Спасать. Рона — от переедания, меня — от истощения.

Только тут Северус обратил внимание: Грейнджер не притронулась ни к мясу, ни к овощам, только отщипнула несколько кусочков булки, зато с жадностью пила сок, словно с похмелья. Неужели безумное «Золотое трио» уже успело где-то кирнуть? Могут, эти — могут. Они и раньше-то не отличались благопристойностью и уважением к общественному порядку. Теперь, после войны, вообще поля не видят.

Поттер стену в Подземельях разнес — как будто мало разрушений в замке… И ничего, даже глазом не моргнул. Как будто так и надо.

Уизли переставил в слизеринских комнатах всю мебель и неторопливо, методично перекрасил обивку и балдахины в красный цвет. Вроде мелочь, но слизеринцы обиделись. В баталиях за цвет мебели оказалась уничтожена большая часть самой мебели. А Уизли, когда взбешенная МакГонагалл потребовала объяснить происходящее, объяснил происходящее убийственно невозмутимо: «В ЗОТИ практикуемся!» Что характерно, все остальные, включая слизеринцев, дружно закивали, демонстрируя полное единение в этом вопросе. Минерва, впрочем, отреагировала адекватно — есть еще скипидар в клизме, как любит говорить Поппи. Получившая еще в юности заслуженную кличку «Ее Стервейшество», МакГонагалл нежно посоветовала не поделившим территорию недорослям до утра попрактиковаться в восстанавливающих чарах — в противном случае им придется практиковать маггловское столярное искусство.

Грейнджер заставила Малфоя без магии чистить камин. Эльфов, мол, и так в замке полторы штуки, они совсем из сил выбились. Причем заставила буквально: поглаживая его кончиком палочки по горлу, за полминуты убедила в облагораживающем воздействии физического труда. Малфой тогда ее палочку спокойно ладонью отвел (отцовская школа, Волдемортова муштра), но облагораживаться полез. Это грязнокровку Грейнджер можно было костерить во всю мощь бурной фантазии, а Героиню войны на хрен не пошлешь.

Героиня войны меж тем, видимо, почувствовала пристальный взгляд и обернулась к преподавательскому столу…

Если бы кто-нибудь вздумал потом напомнить Мастеру Зелий, как он застыл соляным столпом, не донеся до рта чашку с кофе, такой смельчак неминуемо закончил бы свое существование в лабораторной кладовой разложенным на ингредиенты. Ведь этот кто-нибудь не имел бы ни малейшего понятия, что увидел Северус Снейп в тривиально-карих и не самых обворожительных в Хогвартсе глазах.

Ни проблеска страха. Ни тени усталости.

Спокойствие и уверенность. Гордая воля с искринками дерзости, с огоньками раздражающего любопытства, жажды деятельности, неколебимой веры в себя и свои силы… Живые, живые, такие живые глаза среди выжженных страхом обреченных взоров.

Война уродует женщин. Но есть женщины, которых война… оживляет. Исключения из всех правил — женщины, чья неожиданно вспыхивающая красота кажется кощунством на фоне скорбного послевоенного убожества. Таких, наверное, викинги и называли валькириями.