Война Кортни

До сих пор.

Они уже были в поле зрения аэродрома. Взлетно-посадочные полосы были испещрены пробоинами от снарядов и воронками от бомб. Вдоль одной стороны поля тянулся огромный свалочный двор, заполненный обломками немецких танков, грузовиков, гусениц и орудий, которые были уничтожены в ходе боев. Среди них были разбросаны самолеты, сотни самолетов, разбитых непрерывными русскими атаками. Там лежали два металлических трупа, которые затмевали все остальные, пара гигантских четырехмоторных "Фокке-Вульф Кондоров", сливки флота Люфтваффе. У одного была сломана спина. У другого не хватало крыла. И каждый раз, когда Герхард пролетал над ними, они все больше и больше походили на символы неминуемой гибели Германии.

Но это было ничто по сравнению с анархией вокруг остальных трех сторон аэродрома. В любой день, когда погода была не настолько плохой, чтобы все самолеты были приземлены, нескольким счастливчикам, самое большее двум сотням, удавалось попасть на борт одного из бомбардировщиков "Хейнкель", которые использовались для транспортировки их обратно в полевой госпиталь на территории, удерживаемой немцами. Самолет должен был пройти сквозь строй русских зенитных орудий, а затем молиться, чтобы их не сбили вражеские истребители, прежде чем они доберутся до места назначения. Там был шанс спастись, и аэродром стал магнитом для раненых сталинградцев. Они ковыляли, ползали или их несли к его периметру. Их лица были восковыми, серо-белыми от холода и недоедания. Если их щеки, губы и носы были обморожены, цвет лица стал иссиня-черным, как будто их едва живые тела уже начали разлагаться. Во многих случаях так оно и было, потому что не было ни лекарств для лечения гангренозных ран, ни бинтов, кроме полосок ткани, оторванных от униформы мертвецов.

Эти зомби-солдаты разбили лагерь вокруг питомника. Каждый раз, когда приземлялся бомбардировщик или транспортный самолет, те из раненых, кто был в состоянии двигаться—или те, кто притворялся раненым,—перебирались через сломанные ограждения, через ангары и рассредоточенные зоны к взлетной полосе, где самолет останавливался. Взводы военной полиции, Фельд-жандармерии, известные как” цепные псы " из-за небольших металлических щитов, которые они носили на цепях вокруг шеи, были развернуты, чтобы контролировать людей. Они выполняли свою задачу угрозами, ударами и прикладами винтовок, а когда напор отчаявшихся людей грозил захлестнуть самолет, - залпами орудий.

Герхард увидел, что в этот самый момент идет бой. Транспортный самолет "Юнкерс-52" стоял на рулежной дорожке, готовясь к взлету. Но его двери были открыты, и люди поднимались на борт, в то время как закованные в цепи собаки сдерживали орду раненых.

- Берти, ты видишь этот Ю-52?- Герхард звонил по рации. “Мы посадим тебя на этот самолет. Я клянусь в этом. Я собираюсь вытащить тебя из этой дыры. Но ты должен совершить посадку. Это же приказ!”

В наушниках Герхард услышал ответ Шрумпа:” Jawohl, mein Führer", - и теперь он улыбнулся, потому что, если бы его друг сохранил чувство юмора, у него было бы достаточно жизни, чтобы посадить самолет.

Он должен был сделать это один, потому что не было аварийных бригад и пожарного тендера, ожидающего их, чтобы поприветствовать. Те дни давно прошли. Это был каждый человек для себя.

“Вот что мы сделаем, - сказал Герхард. Было жизненно важно, чтобы Шрумп верил, что надежда еще есть. - Во-первых, вы должны приземлиться. Я войду следом за тобой. Если ты напортачишь при посадке, я врежусь прямо в тебя, и мы оба будем мертвы. Но ты ничего не испортишь. Ты приземлишься. Я приземлюсь. Я приеду, вытащу тебя из самолета, отвезу к этому Хейнкелю и прикажу пилоту впустить тебя на борт. Он скажет: "Да, господин обер-лейтенант, немедленно!’ И мы с ним будем кричать на всех, кто нас слышит, и тебя посадят в самолет, а потом ты окажешься в больнице с какой-нибудь хорошенькой медсестрой, которая будет заботиться о тебе, думая, насколько тебе лучше, чем твоему бедному ублюдку-другу, который все еще торчит в Сталинграде. Понял?”

Ответа не последовало. Взлетная полоса приближалась. Самолет Шрумпа почти царапал крылья и хвостовые части, торчащие из-под обломков.

“Может быть, ты начнешь с того, что опустишь шасси, старина? Это всегда помогает, - предположил Герхард.

К его изумлению, шасси 109-го самолета Шрумпа начало опускаться с крыльев. Но земля становилась все ближе, а колеса все еще оставались почти горизонтальными.

Ради бога, убери их!

Герхард старался сохранять спокойствие. Ему нужно было собраться с мыслями, чтобы приземлиться достаточно близко к Шрумпу и спасти его, не попав под обломки при аварийной посадке.

109-му потребовалось несколько секунд, чтобы опустить колеса, но время, казалось, бежало сразу с двумя скоростями: ходовая часть начала ползти, в то время как земля неслась навстречу обоим приближающимся "Мессершмиттам" с десятикратной нормальной скоростью.

А потом эти два потока слились в один, когда колесо Шрумпа опустилось и мгновение спустя коснулось земли. Герхард увидел, что летательный аппарат перед ним накренился, но, приземлившись в его воздушном потоке, остался стоять прямо, понимая, что это делает его скорость намного выше, чем если бы он приземлился в чистом воздухе. Он помчался за самолетом Шрумпа так, что его пропеллер почти взметнул хвост, затем, как гонщик, совершающий маневр обгона, ему удалось проскочить мимо, не столкнувшись двумя парами крыльев.

Все дело было в том, чтобы остановить самолет и распахнуть купол над его головой. Герхард отстегнул ремни, вскарабкался на крыло, спрыгнул вниз и побежал через пятьдесят метров взлетной полосы между своим самолетом и самолетом Шрумпа.

Он видел языки пламени, вырывающиеся из капота двигателя и облизывающие фюзеляж. В баках почти не осталось горючего, но его хватило бы, чтобы разжечь пожар, от которого загорелся бы весь самолет.

Герхард добрался до 109-го, усталость и недоедание оставили его истощенным, даже после этого короткого спринта. Ему потребовались все его силы, чтобы втащить себя на крыло и открыть люк. Шрумп рухнул на рычаги управления в кабине пилота. Приземление отняло у него все силы до последней капли.

Герхард посмотрел вниз, в пространство для ног под панелью управления, и с трудом сглотнул от увиденного. Из-под голени виднелись только кожа и кости. Его придется ампутировать.

"Наверное, он больше никогда не полетит", - подумал Герхард. И потом - везучий ублюдок.

Но если ему не сделают ампутацию, Шрумп умрет. Кровь пульсировала из его ноги и собиралась в лужу на полу кабины.

“Давай вытащим тебя отсюда, - сказал Герхард, освобождая Шрумпа от ремней безопасности. Он просунул руку в кабину, между спинкой и сиденьем друга, и ухитрился просунуть руки под мышки Шрумпа.

Герхард напряг ноги и потянул изо всех сил.

Шрумп не сдвинулся с места.

Он чувствовал жар на правой ноге. Пламя подбиралось все ближе. Краем глаза он заметил, что к нему приближается толпа людей. Он огляделся и увидел Орду раненых. Отбитые от "Юнкерса", они направлялись к другому месту назначения. Не важно, что "Мессершмитты" были одноместными самолетами, не имевшими топлива в баках. В глазах проклятых они были билетом из ада.

- Ну же, Берти. Я не могу сделать это в одиночку. Ты меня слышишь?”

Он уловил слабый стон и кивок головы.

- Прямо сейчас, на счет три, толкай здоровой ногой. Один. . . два. . . - три!”

Шрумп издал ужасный стон. Он поднялся до пронзительного крика боли, когда Герхарду удалось вытащить его из кабины, его раздробленная нога царапнула бок кабины, прежде чем он упал на крыло.

Герхард сполз с крыла на землю и потащил за собой друга. Тяжесть шрумпа сбила Герхарда с ног, и к тому времени, как он поднялся, толпа шаркающих раненых с мертвыми глазами окружила его собственный самолет, борясь за то, чтобы попасть в кабину, в то время как другие живые мертвецы тащились ко второму самолету.

Герхард встал лицом к толпе, достал из-за пояса служебный револьвер и дважды выстрелил над их головами. Он остановил приближающихся людей на несколько секунд—достаточно, чтобы Герхард поднял Шрумпа на спину и, пошатываясь, направился к диспетчерской вышке.

Он увидел, что к нему бегут еще трое мужчин. На секунду Герхарду показалось, что ему придется бросить Шрумпа и дать им отпор. Потом он понял, что это была наземная команда, хорошие люди, которые работали день и ночь, чтобы держать его и других пилотов в полете.

“С вами все в порядке, сэр?- спросил один из них.

“А что случилось с Герром гауптманом Шрумпом, сэр?”

- Его застрелили. Ему нужно быстро наложить жгут на ногу. Используйте какие-нибудь ремни безопасности, все, что можно крепко привязать. Затем отнесите его к Ю-52 и скажите пилоту, чтобы он не двигался, пока я не скажу ему. Понял?”

- Да, сэр!”

“Хорошо. Я буду там через минуту. Надо купить гауптману Шрумпу что-нибудь на дорогу.”

Герхард побежал через летное поле к зданиям, сгрудившимся вокруг диспетчерской вышки. В одном из них находился лазарет, где их врач работал до тех пор, пока однажды не улетел "Хейнкель", и вскоре пилоты обнаружили, что там был их врач. Однако его аптечка была на месте, а поскольку они управляли транспортными самолетами, у Люфтваффе было немного припасов. Герхард открыл шкафчик и достал несколько ампул опиума и столько бинтов, сколько смог засунуть в карманы брюк и летной куртки. Он заметил пару костылей, лежащих на полу, и поднял их. Потом он побежал в офицерскую столовую. Там было так же грязно и хаотично, как и во всем остальном Кесселе, но оставалось еще пол-бутылки водки, и Герхард схватил бутылку.

Он помчался к "Юнкерсу". Он расстегнул кожаную летную куртку, и под ней обнаружилась униформа со знаками отличия и орденскими лентами. Шрумпп лежал на земле под фюзеляжем Ю-52, его нога была туго связана ниже колена.

“Почему его нет на борту?- Спросил Герхард.

“Это пилот, сэр, - ответил один из членов экипажа. - Говорит, что может взять только ходячих раненых. Это приказ Верховного командования, сэр. Он не может ослушаться его.”

“Ну, тогда нам лучше поставить Гауптмана Шрумпа на ноги, не так ли?”

Герхард выудил из кармана ампулы с опиумом. - Дай ему пару таких в ногу, а остальные положи в карманы. Вылейте ему в глотку столько водки, сколько сможете. Оберните эти бинты вокруг его ноги. Смотрите, если вы можете вытащить его в вертикальном положении на костылях. Я хочу, чтобы он встал прямо у двери самолета меньше чем через две минуты. Вперед!”

Когда мужчины принялись за работу, Герхард вышел из-под Юнкерса и направился к двери. Он надеялся, что пилот закроет на это глаза, если его представят коллегой по Люфтваффе, но понимал, почему тот отказался это сделать. Человек на носилках занимал в самолете столько же места, сколько четыре человека, стоявших прямо. Кроме того, у него было меньше шансов вернуться к боевой форме. Эвакуация была ограничена ходячими ранеными.

Герхард подошел к двери самолета. Большая, с каменным лицом, прикованная цепью собака стояла там с автоматом в руке, преграждая путь.