Война Кортни

Отлично сработано, подумал Герхард. Трудно было бы кому-нибудь доказать, что в этих словах было что-то предательское. Но все они знали, что имел в виду Верт.

Он чувствовал себя обязанным ответить тем же. “Я хочу, чтобы вы знали, что мы, "летуны", как вы нас называете, тоже делаем свое дело. В каждой нашей эскадрилье было по дюжине самолетов. Теперь их самое большее шестеро, иногда всего двое или трое, и мы находим, что они гораздо проворнее. Разве ты не согласен, Шрумп?”

“А я знаю. Хотя я не буду чувствовать, что мы достигли своего максимального потенциала, пока каждый из нас не полетит на отдельные миссии, по одному самолету за раз.”

Прюсс покачал головой с таким печальным выражением лица, что на мгновение Герхард испугался, как бы он не возразил против тона, которым они разговаривали. Но затем доктор сказал: "мне очень жаль, и мне немного стыдно признаться, что послание фюрера не дошло до полевых госпиталей.

- Наши подразделения становятся все больше и больше. Все время прибывают новые люди. Нам приходится рыть пещеры в склонах оврагов, чтобы освободить место для вновь прибывших. Боюсь, что у наших лидеров сложилось бы очень плохое впечатление о нас.”

“Не беспокойтесь, - заверил его Шрумп. “Мы никому не скажем. Вот, выпей еще.”

“А каково там, на передовой?- Спросил Герхард у Верта. “Я, конечно, вижу его с воздуха, но ... . .”

- Вчера утром у нас было немного еды и глоток воды, пока еще было темно. Затем мы атаковали на рассвете. Мы находились в развалинах одного фабричного здания. Иваны находились в другом выдолбленном панцире метрах в тридцати от них.

“Потребовалось все утро, чтобы пересечь местность и добраться до русских позиций. Они прижали нас к земле парой тяжелых пулеметов. Когда мы добрались туда, их было всего около десяти, так что нам удалось отогнать их, и мы забрали их оружие и боеприпасы. Но прежде чем мы смогли закрепиться, они контратаковали с большей силой. К наступлению ночи мы вернулись к тому, с чего начали. Только теперь нас осталось меньше двадцати человек-еще меньшее ударное подразделение. Я потерял девять убитых. Трое из них были так тяжело ранены, что мы не смогли вернуть их в исходную точку.”

- Они достались русским?- Спросил Герхард и тут же почувствовал себя полным идиотом, когда Верт посмотрел на него холодным бесстрастным взглядом и сказал: - Мы никогда не позволяли русским забрать наших раненых.”

Никто не спрашивал, что это значит. Верт был из тех офицеров, которые настаивают на том, чтобы выполнять самую плохую работу самостоятельно, так что, скорее всего, именно он стрелял в них.

- Как бы то ни было, - сказал он, отводя взгляд от Герхарда, - еще пять человек были ранены достаточно тяжело, чтобы быть непригодными к бою, но нам удалось их вынести. Слава Богу, сегодня мы не в деле, поэтому я приехал сюда, чтобы убедиться, что они сели в самолет. Пока не везет.”

- Туман почти рассеялся, - сказал Герхард. - Мы скоро должны лететь. Если вы укажете мне ваших людей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы о них позаботились.”

Верт кивнул и постарался изобразить улыбку. - Благодарю Вас, майор, я был бы очень признателен за вашу помощь.”

“Между тем, - вмешался Шрумп, - сегодня утром мы получили прогноз погоды от метеорологов Люфтваффе. Из Арктики движется холодный фронт. Он должен прибыть в течение ближайших двух-трех дней. Не пройдет и недели, как Волга совсем обледенеет.”

“И мы начинаем новую русскую зиму, - сказал Верт.

- Действительно, - согласился Скрамп. “А сколько нас еще будет здесь, чтобы увидеть весну?- Он оглядел остальных троих мужчин. - Еще водки, кто-нибудь?”

***

Шафран была в Норгеби-Хаусе, печатая свой последний отчет о деятельности и мнениях бельгийского правительства в изгнании, когда Маргарет Джексон появилась возле ее стола.

- Тебя хочет видеть бригадир.”

- Меня?- Шафран ломала голову в поисках любого преступления, которое она могла бы совершить, достаточно серьезного, чтобы потребовать вмешательства начальника оперативного отдела. - О Боже, неужели я чем-то обидела бельгийцев?”

“Нет, ничего подобного, это . . . Маргарет сделала паузу, пытаясь найти компромисс между своим естественным желанием рассказать подруге о том, что происходит, и непреодолимой потребностью в безопасности, которая была заложена в каждом жителе Бейкер-стрит. Когда они поднялись по лестнице на верхний этаж, где находились Губбинс и другие старшие офицеры, она добавила: - "Это оперативный вопрос. Как-то связано с тем, о чем мы говорили... в твоей квартире".

Потребовалась секунда, чтобы монетка упала. Затем Шафран вспомнила их разговор за воскресным обедом о чем-то, что могло пойти не так с операциями на Бейкер-Стрит: что-то настолько серьезное, что это могло означать конец самого SOE.

“Ах, да, - сказала она.

Маргарет до сих пор не рассказала Шафран о сути проблем. Но у нее было сильное подозрение, что она вот-вот это выяснит. Через минуту они уже стояли в дверях кабинета бригадира Губбинса. Маргарет постучала.

“Входите!- рявкнули изнутри.

- Лейтенант Кортни здесь, сэр, как вы и просили.”

Стоя за спиной Маргарет, Шафран почти ничего не видела, так что только после ухода подруги она смогла как следует рассмотреть бригадира Губбинса, который смотрел на нее из-под документа, лежащего на столе, и пристально смотрел из-под густых кустистых бровей. Она сразу поняла, что этот человек в одно мгновение раскусит любую ложь, любое оправдание, любую плохо обдуманную идею.

Шафран вытянулась по стойке "смирно", потому что стоять в непринужденной позе в обществе этого человека было невозможно, если только он сам этого не позволит. У нее была привычка, укоренившаяся в ее африканском детстве, судить о мужчинах с точки зрения животных, отделяя немногих доминирующих мужчин от многих подчиненных членов стада; сильных от уязвимых; здоровых и сильных от слабых и нездоровых. Даже несмотря на то, что он сидел, она могла сказать, что Габбинс не был крупным мужчиной. Она была уверена, что будет на три-четыре дюйма выше его в чулках и возвышаться над ним на каблуках. Но это отсутствие габаритов не имело значения, потому что он излучал энергию, умственную твердость, всепоглощающую волю и естественное лидерство.

Неудивительно, что Маргарет так ослеплена им, подумала она. Краем глаза она заметила Харди Эймиса, сидящего на простом деревянном офисном стуле, а рядом с ним молодого человека - Шафран поняла, что это Лео Маркс. Как и она, они ждали, когда Габбинс начнет разговор.

Он продолжал смотреть на Шафран, барабаня пальцами по столу. Она привыкла, что мужчины осматривают ее с головы до ног, но в осмотре Губбинса не было ничего сексуального; он оценивал ее по-другому.

Он указал на третий деревянный стул и сказал: - ”Садитесь."

Шафран сделала, как ей было сказано.

Заговорил Губбинс. - Добрый день, Кортни.”

- Добрый день, сэр, - ответила она.

- Прежде чем мы пойдем дальше, позвольте мне прояснить одну вещь. Мы будем обсуждать чрезвычайно секретную и очень опасную миссию. Поэтому я приказываю вам не обсуждать ничего из сказанного на этой встрече с кем-либо, кто не был здесь, если только это не будет специально приказано. Понятно?”

- Да, сэр.”

“Хорошо . . . Теперь, когда в моей власти требовать вашего благоразумия, я не имею права, как армейский офицер, приказывать вам, как гражданскому лицу, предпринимать опасные операции на вражеской земле или где-либо еще, если уж на то пошло. Более того, многие порядочные люди сочли бы неправильным, чтобы такой человек, как я, сознательно и намеренно подвергал молодую женщину опасности потерять жизнь. Поэтому я не могу заставить Вас согласиться на эту операцию, и если вы откажетесь, это не будет иметь ничего против вас.”

“Не буду, сэр, - ответила Шафран. “Я знала, во что ввязываюсь, когда приехала на Бейкер-стрит. Я был обучен делать работу, и я очень хочу использовать эту подготовку с пользой.”

Губбинс кивнул. - Хорошо, тогда позвольте мне объяснить вам нашу сегодняшнюю цель. Мы пытаемся ответить на вопрос, который может иметь серьезные последствия для нашей работы в странах Ближнего Востока и, соответственно, во всей оккупированной Европе. Мы опасаемся-мы не можем быть уверены, но мы опасаемся-что мы можем столкнуться с серьезным нарушением безопасности в Нидерландах. Возможно, хотя это и предположение, что аналогичная ситуация может иметь место и в Бельгии. Вы заметите, что сегодня с нами нет ни главы бельгийской, ни голландской секции. Я неохотно действую за спиной офицеров, наиболее пострадавших от этого кризиса. Это для их защиты. Я могу представить себе обстоятельства, при которых им было бы полезно отрицать знание операции, которую я собираюсь описать, и говорить правду, когда они это делают.”

Губбинс помолчал, словно давая Шафран время обдумать сказанное, прежде чем продолжить. - Короче говоря, мы опасаемся, что немцы взломали наши радиокоды. Если так, то они могли знать обо всех наших операциях в этом году. Возможно, они захватили многих наших агентов. И вполне возможно, что они обратили хотя бы одного из них и использовали его как двойника против нас.”

Теперь Шафран поняла, почему Маргарет была так расстроена. Если немцы действовали как кукловоды, используя британских агентов в качестве оружия против Лондона, то это была катастрофа. И если бы МИ-6 захотела закрыть SOE, это дало бы им оправдание.

“Я уверен, что вы знаете Маркса, - сказал Габбинс.

- Да, сэр.”

Шафран посмотрела на Лео Маркса, который озорно усмехнулся. Он, как и Габбинс, был маленьким, остроглазым человеком, полным энергии большого человека. Маркс, однако, был моложе Шафран, ему только что исполнилось двадцать два года, и он был мальчишеским, почти сумасбродным гением. Он был интуитивным экспертом по расшифровке едва слышного сигнала и превращению его в осмысленный английский текст.

Его сверхъестественные способности в работе с кодами вызывали благоговейный трепет у оперативников с Бейкер-Стрит, которые знали, что делает Маркс, но понятия не имели, как это делается. Что еще более удивительно, он творил свои чудеса с помощью команды женщин, которые были в основном моложе его. Практически ни у кого не было формальной математической подготовки, которая считалась необходимой для криптографии высокого уровня. И все же он успешно обучал их снова и снова перебирать сообщения, пробуя один возможный шифр за другим, пока зашифрованные буквы не раскрывали их скрытый смысл.

“Вам лучше объяснить свою теорию прапорщику Кортни, - сказал Габбинс.

Возможно, потому, что его ум был сосредоточен на более высоких вещах, или потому, что он работал так быстро, что ему было трудно уважать меньшие интеллекты, Марксу было трудно принять почтительную манеру в компании старших офицеров.

“Я, конечно, могу объяснить факты, сэр. И, конечно, то, что я из них делаю. Итак, Шафран - могу я называть вас так?”

“Если бригадир Губбинс не возражает . . .-ответила она, глядя на мрачного человека за столом.

- Называй ее как хочешь, приятель. Просто дай ей Джен.”