Война Кортни

“И слишком одинока, - добавил Блейн. - Те девушки, которые верят в идеи, распространяемые этими людьми, также верят, что ее первейший долг - выйти замуж и произвести на свет как можно больше белых детей. Она сидит дома и присматривает за ними, пока ее муж ходит на собрания.”

“Хм . . . А что, если я хотела бы рожать детей, но моего мужа заперли в Коффифонтейне? Это заставило бы меня ненавидеть англичан еще больше. Я могла бы сказать, что борюсь на своем пути, потому что он не мог бороться на своем.”

“Это может сработать, - согласился Блейн.

“Но опять же, сэр, только с немцами, - заметил Шаса. “Мы держим под замком около восьмисот членов различных диверсионных групп. Это не так уж много. Конечно, кому-то здесь будет нетрудно проверить, существует ли твой человек. Мы сделали все возможное, чтобы убедиться, что никто из охранников в Коффифонтейне не находится на той же стороне, что и интернированные, но я был бы удивлен, если бы один или двое не проскользнули через нашу сеть.”

- Но ведь немцам будет трудно это проверить, не так ли?" - Сказал Блейн. - Вернее, они могли бы, но это означало бы много хлопот, чтобы проверить женщину, которая не представляет никакой видимой угрозы.”

“Нет никаких причин, почему бы мне не иметь две разные версии этой истории: одну - здесь, а другую - когда я доберусь до Европы, - заметила Саффи.

“Почему Шафран не может написать кому-нибудь из лучших людей ОБ в Коффифонтейне. Ну, знаешь, таким парням, как Форстер, Эразмус и ван ден Берг?" - спросил Шаса. “Она посылает им письмо, в котором говорит, как сильно ими восхищается, может быть, даже рисует картину, чтобы они думали о ней, когда ночью остаются одни в своих постелях. Если бы у нее были письма от них, все подписанные и все такое, это было бы началом.”

“Если бы у меня были образцы почерка и правильная бумага - чистые листы, я имею в виду, - это было бы большим подспорьем. Я могла бы многое сделать с этим. И у меня сложилось впечатление от Макгилврея, что есть еще некоторые люди, которых вы не посадили в тюрьму.”

“Их много. Мы брали только тех, кто принимал участие или активно поддерживал акты преступности и подрывной деятельности. Мы не арестовывали людей только потому, что они говорили, что мы им не нравимся.”

- Что приводит нас к Иоганнесу Ван Ренсбургу. Права ли я, думая, что он главный человек?”

Блейн кивнул.

- Он посещает какие-нибудь общественные мероприятия?- Спросила Шафран. “Я имею в виду не партийные митинги, а более неформальные мероприятия, где человек может столкнуться с ним.”

“Не сомневаюсь, но у меня нет его дневника.”

“Не волнуйся, Саффи, - сказал Шаса, - у нас есть люди, которые очень близки к руководству ОБ, как в тюрьме, так и вне ее. Нетрудно будет выяснить, что задумал Ван Ренсбург.”

- Могу я познакомиться с кем-нибудь из этих ваших людей? У меня такое чувство, что это было бы полезно. Даже пару часов разговора с кем-то, кто понимает, как работают OБ и подобные им организации, как они разговаривают друг с другом, какой сленг они используют . . . все эти вещи сказали бы мне больше, чем любое количество заметок в архивах.”

“Я не могу позволить тебе встретиться с нашими тайными агентами, - сказал Блейн. - “У нас тоже есть система безопасности, и я не могу рисковать даже тем, что скомпрометирую их прикрытие. Но я могу познакомить тебя с людьми - журналистами, учеными и так далее, - которые могут помочь. Напомни мне, что ты читала в Оксфорде?”

- Философия, политика и экономика.”

“Идеально. Ты можешь сказать, что работаешь над научной диссертацией о фашистской политике в Южной Африке. Мы также можем снабдить тебя досье на значительных сторонников и сочувствующих ОБ, хотя тебе придется прийти в мой офис в Йобурге, чтобы прочитать их, потому что они не могут покинуть здание. А что же еще?”

- Ну, Марлиз, конечно, понадобится южноафриканский паспорт, потому что у нее двойное гражданство, и свидетельство о рождении. Кстати, не могли бы вы порекомендовать фотографа? Если я собираюсь посылать дерзкие письма похотливым, изголодавшимся по сексу заключенным, я должна делать свою работу должным образом.”

Гауптштурмфюрер СС Дитрих Хорст был честолюбивым молодым офицером. Несмотря на то, что он имел всего лишь звание армейского капитана, он твердо намеревался подняться до самых высоких ступеней эсэсовского аппарата, таких же высоких, как и тот человек, в дверь которого он сейчас собирался постучать. Хорст собрался с духом. Он ни в коей мере не отвечал за новости, которые приносил, но он жил в мире, в котором старая поговорка “застрели гонца” могла буквально сбыться. У него не было выбора. Он был дежурным офицером, а бригадефюрер Конрад фон Меербах - человеком, от которого требовались приказы.

Хорст постучал.

- Войдите!- рявкнул голос изнутри.

Хорст сделал, как ему было сказано. Он внутренне поморщился. Фон Меербах выглядел еще более красным от алкоголя и желчи, чем обычно.

“Что такое?- потребовал он ответа.

“Я получил донесение из Таганрога, сэр. Инцидент в баре. Речь идет о предательской речи, оскорбляющей фюрера.”

“Тогда какого черта ты беспокоишь меня этими пустяками? Почему с этим не разобрались сразу же?”

Хорсту показалось, что воротник туго обхватил его шею. - По двум причинам, сэр. Во-первых, единственный свидетель, желающий говорить, - это владелец заведения, украинец. Он - полезный источник информации.”

“Во время этого инцидента там были и другие немцы?”

- Да, сэр.”

“Тогда свяжись с ними, возьми показания и скажи, что им лучше описать то, что они видели и слышали, иначе они понесут такое же наказание, как и предатель.”

- Да, сэр . . . но это так . . . Хорст почувствовал, как под мышками у него выступил пот. “Есть еще кое-что. Человек, произнесший эти слова, был, ах . . . Обер-лейтенант люфтваффе Герхард фон Меербах, сэр . . . Твой брат.”

“Я знаю, кто мой брат, гауптштурмфюрер. Я не полный идиот. Но я не понимаю, почему вы сообщаете мне об этом происшествии . . .”

- Так вот, сэр, В Таганроге и здесь, в Берлине, считалось, что вам следует сообщить об этом, потому что ... . . ах. . .”

- Потому что я хочу оказать услугу своему брату? Это то, что вы предлагаете?”

“Я бы так не сказал, сэр.”

“Но ты все равно так думаешь. Очевидно, вы и другие полагаете, что я из тех мягкосердечных сентименталистов, которые ставят семью выше долга. И это все?”

- Я вовсе не думал, бригадефюрер, что делаю то, что мне приказывают.—”

- Довольно! Я не хочу больше слышать никаких оправданий или объяснений. Что сказал мой брат?”

“У нас еще нет расшифровки, сэр. Хозяин владел немецким языком далеко не в совершенстве, и в это время он находился в своем кабинете за стойкой бара. Но ему показалось, что он слышал - и он поклялся, что его бармен подтвердил это, что оберстлейтенант фон Меербах описал фюрера так . . .- Хорст помолчал. Он был потрясен и напуган, когда произнес следующие слова, хотя они и не принадлежали ему. - "Он назвал фюрера "проклятым", он предположил, что фюрер солгал о том, что происходит в Сталинграде, и он поставил под сомнение здравомыслие фюрера.”

“Но как именно?”

- Владелец не был уверен, но он думал, что ваш . . . Оберстлейтенант фон Меербах назвал фюрера маньяком или сумасшедшим. Что-то вроде того.”

- Что-то вроде этого . . . но он не может быть уверен, потому что он хнычущий, дерьмовый украинский недочеловек, и у вас нет настоящих немецких свидетелей.”

“Ну, это не я, сударь, а Таганрог.”

“Я знаю, кто это! - крикнул фон Меербах, ударив кулаком по столу. - Это кучка некомпетентных, трусливых офицеров, которые не выполнили свой долг и не расследовали инцидент с предательством, потому что боялись, что я могу возразить. Разве ты не согласен, Хорст?”

- Да, сэр.”

“А теперь, поскольку они сидели на своих задницах и ничего не делали, все мужчины, которые были в том баре, теперь вернулись со своими подразделениями, и мы не сможем выследить их, не прочесав всю зону боевых действий группы армий "Юг"!- Фон Меербах снова стукнул кулаком по столу. - “В разгар русской зимы! . . . С проклятыми Иванами, атакующими по всему периметру . . . длине. . . с фронта!”

Хорст вздрагивал с каждым новым ударом кулака бригадефюрера.

“Я согласен, что потребуются значительные усилия, сэр, - сказал он, пытаясь успокоить его.

“Это было бы несоразмерно характеру обвинения, - сказал фон Меербах. “Было бы ошибкой в другую сторону, с моей стороны. Люди могли бы сказать, что я преследую какую-то обиду или вендетту против своего брата.”

Хорст знал, что лучше не комментировать это. - Итак, как вы намерены действовать, сэр?”

Фон Meerbach откинулся в кресле, чтобы рассмотреть этот вопрос, а затем ответил: - “Пусть наш народ в Таганроге расскажет всем офицерам СД и гестапо в Рейхскомиссариате Украины, что оберлейтенант фон Меербах должен рассматриваться как потенциальная угроза рейху. Убедитесь, что за ним следят. Отмечайте любые подозрительные действия или неправильные мнения с помощью свидетельских показаний. Заведи досье на моего брата. У него длинный послужной список действий, враждебных государству. В конце концов он сам себя подставит. А потом, Хорст . . .”

- Да, сэр?”

- Тогда мы его поймаем.”

- Доброе утро, Форстер, - сказал охранник лагеря, раздавая почту. - Похоже, сегодня твой счастливый день, приятель. Марлиз добавила тебя в свой список. Думает, что ты тоже генерал, придурок.”

Тотчас же другие люди, спавшие на койках рядом с Бальтазаром Йоханнесом Форстером, заключенным № 2229/42 в хижине 48, Лагерь 1, следственного изолятора Коффифонтейн, сгрудились вокруг него. Они толкали и толкали, чтобы лучше рассмотреть большой розовый конверт, адресованный округлым девичьим почерком и пропитанный сильным розовым ароматом, который Форстер держал в руке. Конверт уже был вскрыт, и лагерная цензура изучила его содержимое. Оно было отправлено молодой женщиной по имени Марлиз Марэ, которую все мужчины в хижине, а также те, кто стоял рядом с ней, теперь знали как Моои Марлиз, “Моои” по-африкански означало “хорошенькая”, потому что это было уже третье письмо, которое она послала в лагерь в рамках кампании по улучшению морального духа среди его обитателей.

Форстер ничем не выдал своего волнения. Еще один из юристов, занимавших видное место в рядах африканской политики, как законной, так и Революционной, он наслаждался блестящим началом своей карьеры. В свои двадцать с небольшим лет он был секретарем председателя Верховного суда Южной Африки и за несколько лет основал две юридические фирмы, прежде чем его преданность делу африканеров начала перевешивать его юридические амбиции. Вступив в первые дни в Оссевабрандваг, он получил звание генерала в организации, но утверждал, что не имеет никакого отношения к многочисленным актам саботажа и преступности, совершаемым штурмовыми отрядами ОБ.

Форстер был крупным мужчиной с бочкообразной грудью. У него были аккуратные темные волосы, зачесанные назад с высокого лба, у основания которого, как кусты на склоне скалы, росли густые черные брови. Его лицо было мясистым, глаза острыми, обычное выражение суровым. И все же он был еще молодым человеком, отпраздновавшим свой двадцать седьмой день рождения всего пару месяцев назад, и не мог сдержать любопытства, когда вскрывал конверт.