Война Кортни

Худощавый, широкоплечий и сильный, он смотрел на нее с яростной решимостью охотника.

Шафран посмотрела ему в глаза и сказала: “Я здесь.”

•••

Позже той же ночью Дэнни сказал Шафран, что ему удалось добиться перевода обратно в регулярный флот. “Я так долго отсутствовал, что не могу вспомнить, где какой конец корабля.”

- Заостренный конец - это передняя часть, - сказала Шафран.

Дэнни рассмеялся. - Передняя часть - это правый борт, верно?”

Они не говорили ни о войне, ни о других событиях своей жизни. Дэнни не сказал Шафран, женат ли он, и она не спросила его. Они провели вместе три ночи и два дня, когда Шафран обнаружила, что почти не может сосредоточиться на работе из-за дрожи, которая пробегала по ее телу подобно толчкам землетрясения всякий раз, когда ее мысли возвращались к предыдущей ночи.

Затем наступило третье утро, и на этот раз сумка Дэнни лежала на полу в гостиной квартиры Шафран, когда она пошла на кухню, чтобы приготовить ему чашку кофе. Когда он встал с постели, уже не было никакого соблазна вернуться в нее, потому что джип должен был подъехать за ним ровно в 08:00, и ему лучше было быть на тротуаре, чтобы встретить его.

Он исчез так же внезапно, как и появился. Шафран держала себя в руках, когда отмахивалась от него. Она хотела, чтобы его последнее воспоминание о ней было хорошим. И только когда джип скрылся за поворотом, а она поднялась на шатком старом лифте в свою квартиру и снова закрыла за собой дверь, она дала волю слезам.

Со временем, однако, они прошли, и как солнце выходит из-за самых темных облаков после того, как прошел ливень, так ее настроение снова поднялось, и она чувствовала себя почти веселой, когда ехала на автобусе на Бейкер-стрит. Она должна была признать, что нет ничего лучше, чем заниматься любовью, часто и исступленно, чтобы заставить тело чувствовать себя живым.

Но все сводилось к тому, что она снимала с себя униформу и обнажала свое беззащитное тело. Война длилась почти пять лет. Она провела это время как водитель, боец, агент и офицер. Но все эти три ночи она была всего лишь женщиной. И это было совершенно чудесно.

•••

Отец Конрада фон Меербаха, Отто, был безжалостно неверен. Он не пытался быть сдержанным, не делал ничего, чтобы уменьшить личную боль и социальное унижение, которые его поведение причиняло его жене Алате. Он хотел уйти от нее. Он не делал из этого секрета. Однако ему так и не удалось добиться развода. Набожная католическая вера Алаты означала, что она ни при каких обстоятельствах не пойдет на такой шаг, и ее муж впервые в жизни был вынужден согласиться с ее желаниями.

Оглядываясь назад, Конрад находил поведение отца по отношению к матери презрительным. Он, конечно, не возражал против всех этих лет жестокости и пренебрежения. Насколько он понимал, его мать не смогла удовлетворить своего мужа и заслужила любое наказание, которое он ей назначит. Что заставляло Конрада презирать поведение отца, так это слабость старика, не сумевшего найти способ развестись с женой, независимо от ее желания.

Когда представилась возможность избавиться от своей первой жены Труди, Конрад не стал терять времени даром. Труди была хорошенькой, послушной, но безвкусной блондинкой, самой привлекательной чертой которой было то, что она приходилась внучатой племянницей Густаву фон Болену и Хальбаху, или Густаву Круппу из Великой Крупповской сталелитейной и оружейной компании. Несмотря на статус и деловые преимущества, которыми Труди наделяла Конрада, в постели она была сплошным разочарованием, а у него было множество романов. Он сообщил ей, что она согласится на развод, на каких бы условиях он ей ни предложил.

“А что, если я не соглашусь на твои условия?- спросила она.

- Тогда ты проведешь несколько оставшихся дней своей жизни в лагере для рабов.”

Даже сейчас бывали моменты, когда глубина порочности Конрада заставала его жену врасплох. “Но . . . но. . .- Она с трудом выговаривала слова. “Я мать твоих детей. Как ты мог отнять у них мать?”

“Легко. В конце концов, это будет твой выбор. Если ты хочешь, чтобы у твоих детей была мать, ты дашь мне развод.”

Развод был завершен в течение месяца.

Конрад мог свободно жениться на Франческе фон Шендорф. Франческа была его любовницей и вышла замуж за Конрада, чтобы отомстить его брату Герхарду, который отверг ее из-за Шафран. Чем больше он наблюдал влияние ненависти на ее личность, тем большее удовольствие получал, находя новые способы развратить ее. Он знал, что она не любит его ни в каком слабом, сказочном смысле. Он чувствовал, что какая-то ее часть ненавидит себя за то, что позволила ему завладеть собой. Но это только делало секс с ней более волнующим, потому что он был сродни изнасилованию и поэтому приносил больше удовлетворения, чем добровольный акт совокупления, поскольку он включал в себя применение силы.

Она подчинилась Конраду, потому что привыкла ко всему, что он мог ей дать. Еще до развода она уже давно стала хозяйкой замка Меербах, имея в своем распоряжении целую армию слуг. Она оделась в самую лучшую одежду, какую только мог предложить Париж. Она вращалась в высших слоях нацистского общества. Она считала Еву Браун и Магду Геббельс своими ближайшими подругами. Даже фюрер заявил, что очарован ею. Для девушки, выросшей в семье, чье прекрасное имя не могло сравниться ни с каким большим состоянием, это были головокружительные высоты, опьяняющие невероятным потреблением алкоголя и наркотиков при дворе трезвенника, некурящего вегетарианца фюрера.

Конрад и Франческа поженились в субботу, 15 июля 1944 года, и он взял недельный отпуск, чтобы они могли провести медовый месяц в замке Меербах. Пять дней спустя, когда они плыли по прозрачным водам Бодензее (ибо Конрад воображал себя опытным яхтсменом), их покой был нарушен вооруженной моторной лодкой, мчавшейся к ним на большой скорости. Она остановилась перед носом ялика Конрада, заставив его резко взять галс, а затем ослабить паруса и остановиться в воде, вместо того чтобы врезаться в корпус.

“Это возмутительно!" - крикнул Конрад, стоя на корме своей лодки и махая кулаком в сторону моторки. “У меня медовый месяц. Я строго-настрого приказал, чтобы меня не беспокоили.”

Молодой офицер вышел из каюты моторной лодки и подошел к поручням ялика, который теперь лежал рядом с его судном.

- Прошу прощения, Герр бригадефюрер. Мне приказано сопроводить вас на берег как можно скорее.”

Первым побуждением Конрада было опасение, что кто-то в Берлине ударил его ножом в спину. Он вдруг испугался, ибо борьба за власть на вершине Рейха была, по замыслу самого фюрера, непрерывной борьбой не на жизнь, а на смерть. Из-за этого любой признак слабости может оказаться буквально фатальным. Он решил проявить наглость.

“Клянусь Богом, для этого должна быть веская причина, - крикнул Конрад, - иначе вы и все ваши люди окажетесь в армейской форме и будете служить на русском фронте.”

- Да, сэр. Мои приказы приходят прямо из Берлина. Я должен сообщить вам, что это срочный государственный вопрос, касающийся безопасности фюрера.”

- Фюрер? Что-то случилось? Он был ранен или ... . . Конрад не мог заставить себя закончить фразу.

“Не знаю, сэр, - ответил молодой морской офицер. “Я не получил никакой информации о фюрере, кроме той, что я вам рассказал. Я могу только сказать вам, что вы должны немедленно добраться до ближайшего защищенного телефона и позвонить в штаб СС. Пожалуйста, Герр бригадефюрер, если вы с графиней подниметесь на борт, мы можем привязать веревку к вашей лодке и отбуксировать ее к берегу. Это займет всего несколько минут.”

Не прошло и четверти часа, как Конрад уже сидел в своем кабинете в замке Меербах, где у него была защищенная линия связи с Берлином. Ему сказали, что бомба взорвалась в "Волчьем Логове", полевом штабе фюрера в Восточной Пруссии, откуда он руководил боями на Восточном фронте, и на новом поле битвы в Нормандии, где союзники начали вторжение во Францию. Каким-то чудом бомба была помещена на тяжелую ножку стола, которая отразила взрыв от фюрера. Охота на заговорщиков уже началась. Все старшие офицеры должны были немедленно занять свои посты.

“Мне очень жаль, дорогая, но наш медовый месяц подходит к концу, - сообщил Конрад Франческе. “Тебе придется развлекаться здесь. Я должен немедленно вернуться в Берлин.”

“Как фюрер?- спросила она.

“Он пережил покушение на убийство и находится в добром здравии. Я могу заверить вас, что то же самое нельзя сказать о людях, которые пытались убить его.”

•••

21 июля генерал-майор Хеннинг фон Тресков покончил жизнь самоубийством на передовой, недалеко от деревни Кроловый Мост в восточной Польше, взорвав ручную гранату, зажатую под подбородком. На следующее утро, когда эсэсовцы рылись в его вещах в поисках улик, которые могли бы привести их к другим заговорщикам, офицер—чье гражданское звание было инспектором уголовной полиции—читал маленькую записную книжку, найденную под постелью фон Трескова, когда наткнулся на что-то, что заставило его остановиться. Он отложил блокнот и закурил сигарету, обдумывая, что делать дальше. Он пришел к тому же выводу, что и любой человек среднего ранга в любой крупной организации: переместить проблему вверх по цепочке командования.

Он отнес дневник своему непосредственному начальнику и сказал: “Простите, штурмбанфюрер, но я обнаружил кое-что, что, я думаю, вы должны увидеть.”

Бывший полицейский нашел запись, на которую ссылался, и объяснил ее значение.

Штурмбанфюрер Франц Минке получил свой чин скорее благодаря политическому подхалимству, чем компетентности, и во многом зависел от опыта и житейской мудрости своего младшего офицера.

“Как ты думаешь, что мне делать?- спросил он.

“Я бы поехал в Берлин, настоял на личной встрече, объяснил, почему вы здесь, и сказал, что вы считаете жизненно важным, чтобы он увидел это первым, так как это, несомненно, его право решать, как лучше поступить.”

“Он не обрадуется, когда увидит это.”

“Может быть, и нет, но он будет очень доволен, что это видит именно он, а не кто-то, кто может использовать это против него.”

“Значит, он будет доволен, что я пришла к нему?”

- Да, сэр . . . и почувствовал облегчение . . . и очень благодарна.”

Через час штурмбанфюрер Минке и записная книжка фон Трескова уже были на пути в Берлин.

•••

На несколько мгновений у штурмбанфюрера Минке остановилось сердце, и он испугался, что совершил ужасный просчет. Бригадефюрер фон Меербах не был известен своей мягкостью натуры. Считалось, что он обладает чертой холодной, безжалостной жестокости, исключительной даже по стандартам СС. Но тут фон Меербах сделал нечто такое, что застало Минке врасплох. Он громко расхохотался. - Он ухнул. Он захохотал так, словно видел, как самый смешной Комик в мире рассказывает свою лучшую шутку.

Минке нервно захихикал, не зная, следует ли ему ответить тем же на шутку старшего офицера.

- О, это бесценно . . . абсолютно бесценно, - сказал фон Меербах, выпрямляясь и вытирая слезы радости с глаз. - Как, вы сказали, Вас зовут?”