Война Кортни

Герхард улыбнулся про себя. Он признал себя виновным в ряде мелких преступлений. Теперь они не могли настаивать на том, чтобы его вторично обвинили в более серьезных преступлениях. Но потом он все понял. Им не пришлось снова предъявлять ему обвинение. Они могут вынести ему приговор, как если бы он был виновен в государственной измене.

Затем три головы отделились друг от друга. Фрейслер посмотрел через двор. "Подсудимый обвиняется в неуважении к суду", - заявил он. - Он плюнул в лицо своей милости. Он слишком ясно выразил свою ненависть к нашему фюреру, нашей партии и нашему Отечеству.

“Хорошо, Герхард фон Меербах, вы сделали свой выбор и должны заплатить за него. Этот суд покажет вам, как он расправляется с предателями, антиобщественными заговорщиками и врагами государства. Вас отправят в лагерь Заксенхаузен отбывать наказание в виде каторжных работ. Я не буду устанавливать срок лишения свободы. В этом нет никакого смысла. К тому времени, когда даже самый короткий срок закончится, вы уже давно умрете от голода, истощения или болезни.”

Несколько зрителей разразились аплодисментами. Один или двое зааплодировали. Шоу было спасено поворотом хвоста.

- Уведите его!- Скомандовал Фрейслер. “И давайте перейдем к следующему предателю, которого будут судить.”

•••

Герхарда увезли из суда, посадили в фургон и вместе с тремя другими заключенными повезли на север из Берлина в город Ораниенбург. Это было расстояние около тридцати пяти километров, и когда они прибыли в город, фургон проехал мимо ряда больших белых зданий, в которых находилась административная штаб-квартира системы концентрационных лагерей Рейха. Он приблизился к сторожке, тоже Белой, в которую были вделаны железные ворота с лозунгом концлагерей: “Arbeit Macht Frei” или “работа освобождает".”

Небольшая часовая башня стояла на крыше центральной части сторожки, и Герхард мог видеть длинный толстый ствол 8-миллиметрового пулемета "Максим", торчащий из сторожевой башни у въездных ворот. Наводчик прицеливался в пленников, словно готовясь к стрельбе по мишеням.

Пленников втолкнули в комнату и велели раздеться. Раздевшись догола, они выстроились в ряд, и охранник развернул одного из них лицом к стене. Он провел рукой по густым черным волосам на затылке пленника, схватил пригоршню и швырнул его на белые плитки стены. Краем глаза Герхард заметил алые брызги на кафельной плитке.

“Слишком много волос, - сказал охранник. - Ты нарушаешь правила.”

Пленников опрыскивали из шланга, вода была ледяной. Один за другим они сидели на деревянном ящике, их тела дрожали. Их головы были обриты наголо. Герхард почувствовал, как бритва впилась ему в кожу головы, а по лбу потекли струйки влаги. Их провели в другую комнату.

Их уведомили, что у них больше нет имен. В будущем они будут известны только по их количеству. Если их спрашивали, кто они такие, они давали свой номер телефона. Если они этого не сделают, то будут наказаны. Если они не ответят, когда их вызовут, их тоже накажут.

“Вы отдадите нам честь Заксенхаузена!- с усмешкой заявил один из охранников.

Стражник пристально вглядывался в каждого из пленников по очереди, на его лице была смесь восхищения и отвращения. Он плюнул в лицо пленнику, из носа которого продолжала течь кровь.

С этого момента Герхарда фон Меербаха больше не существовало. Он был заключенным № 57803. Номер был напечатан на нашивке, грубо пришитой к полосатой тюремной форме, которую ему выдали. Перевернутый Красный треугольник выдавал в нем политического заключенного. К своему облегчению, он сохранил ботинки и носки. Фотография все еще была в безопасности.

Когда их выводили из фургона и вели в здание, где выдавали форму, Герхард мельком увидел нескольких заключенных Заксенхаузена, толпившихся на большом открытом пространстве. Хотя стоял жаркий августовский день, на некоторых из них были куртки и даже пальто поверх униформы. Теперь он понял, почему: любая дополнительная одежда была драгоценным сокровищем, потому что зимой она могла стать спасением.

Герхард узнал самого старшего из охранников, наблюдавших за их прибытием в лагерь. Этот человек был роттенфюрер СС, ефрейтор по военному званию. Десять дней назад он бы вытянулся по стойке смирно при виде Герхарда в форме подполковника. Теперь их позиции поменялись местами, и именно Герхард принял подобострастный, уважительный тон, когда спросил: - “Пожалуйста, сэр, могу я обратиться к вам с просьбой?”

“Вы только что это сделали, - сказал роттенфюрер. Он и другие стражники расхохотались. “Не хотите ли сделать еще одну?”

“Да, сэр, если позволите.”

“Как тебя зовут?”

Герхард вовремя остановился. Он взглянул на нашивку на своем мундире: “заключенный 57803, сэр.”

“Я ведь чуть не убил тебя, правда? Тогда выкладывай. Что тебе надо?”

- Могу я оставить себе куртку?”

Роттенфюрер поднял куртку и с отвращением осмотрел ее. Принюхавшись, он отпрянул в притворном ужасе. - Боже на небесах! Пахнет так, будто бродяга вытер об нее задницу. Так вот кто ты такой, бродяга?”

Герхарду больше всего на свете хотелось высказать то, что он действительно думает, заявить о себе как о мужчине и поставить этого безвкусного хулигана на место. Но он знал, что от этого ничего не добьешься. Все, что имело значение, - это получить куртку.

“Да, сэр, если вы так говорите, сэр. Я бродяга.”

- Ты вытер задницу о куртку, бродяга?”

- Да, сэр.”

“Тогда тебе лучше взять ее, на случай, если ты опять натворишь глупостей.”

- Благодарю вас, сэр. Огромное спасибо.”

Герхарда и других заключенных отвели в барак, где они теперь будут жить. Это было длинное, низкое здание. Внутри тускло освещенного помещения по всей длине здания тянулись две непрерывные линии деревянных коек, между которыми был узкий проход. Койки были трехъярусными. Заключенные спали на голых деревянных досках, без матрасов и одеял, по двое или даже по трое на каждой кровати.

Герхарду было отведено место на нижнем уровне одной из коек, и он подвергался воздействию любых жидкостей, будь то отходы жизнедеятельности, кровь или гной, которые могли капать с верхних уровней. Он делил это место с бывшим политиком-социал-демократом № 36419, который представился как Карл.

“Мы все еще пользуемся именами между собой, - сказал он. “Только так мы их и помним.”

Он был болезненно худ. Его глаза смотрели с лишенного плоти лица. Когда он улыбнулся, его зубы были желто-коричневыми.

“Как давно ты здесь?- Спросил Герхард, думая, что он, должно быть, один из самых долгоживущих заключенных.

“Я прибыл в марте, - ответил Карл. “Какое сегодня число? Я уже не знаю, какой сейчас месяц.”

Он спросил Герхарда, в чем состояло его преступление. Они поговорили о своем личном опыте работы в народном суде, и Герхард рассказал, как ему удалось сохранить куртку, выданную ему для пробы.

“Кстати, - добавил он, - когда нам раздавали номера, один из охранников упомянул что-то о салюте в Заксенхаузене. А это что такое?”

Карл издал хриплый смешок, который перешел в резкий кашель. “Ты садишься на корточки и вытягиваешь руки перед собой. Ты остаешься в таком состоянии столько, сколько они хотят, часами напролет. Для здорового человека это достаточно трудно сделать в течение нескольких минут. Для мужчин в нашем положении . . .- Он пожал плечами. “Это Заксенхаузен.”

В течение следующих нескольких дней Карл помогал Герхарду сориентироваться. Основная часть лагеря располагалась внутри огромного треугольника, обнесенного забором из колючей проволоки и охраняемого сторожевой вышкой, с которой на тюрьму внизу был наведен старый пулемет времен Первой мировой войны.

В основании треугольника, у сторожки, располагался большой полукруглый плац, где проходили переклички и на котором стояли две виселицы. Все казарменные здания расходились от этого открытого пространства.

“Каждая хижина рассчитана на сто сорок заключенных, - сказал Карл. - Но нацисты такие занятые ребята, арестовывают всех, кто им не нравится, что теперь в каждой хижине около четырехсот несчастных ублюдков. Иногда вы получаете много смертей, так что число идет вниз. Иногда приезжает много новых людей, так что он растет. Но четыреста-это почти нормально. Есть и женские хижины.”

Он посмотрел на Герхарда и снова хрипло рассмеялся. “Не питай особых надежд. Здесь не так уж много романтики. И если вы думаете, что наши охранники плохие, вы должны видеть сук, которые охраняют женщин. Еще одна проблема - они, кажется, не увеличили рационы, чтобы соответствовать цифрам. Я имею в виду, посмотри на нас . . .”

Помимо хижин, два главных здания внутри треугольника были тюрьмой гестапо, куда доставляли арестованных тайной полицией подозреваемых для допросов и пыток, и карцерами.

“Они сажают тебя в одиночную камеру, - сказал Карл. - Крошечные клетки, кромешная тьма, ни света, ни воздуха, даже меньше еды, чем вы получаете здесь. Большинство людей, которые входят, никогда не выходят. Те, кто это делает, настолько больны и безумны, что долго не протянут.”

За пределами периметра треугольника находились еще два блока. В одном из них находился “специальный лагерь” для высокопоставленных заключенных. В другом размещались британские и американские офицеры, которых поймали при попытке побега из обычных лагерей военнопленных или содержали как шпионов, а не как военнопленных.

- У нас тоже есть русские, их тысячи. Но в основном их убивают и запихивают туда . . .- Он указал на высокую трубу, из которой поднимался серый дым. “Крематорий.”

За треугольником находилось несколько промышленных предприятий, куда отправляли заключенных на работу. Самая тяжелая работа была на кирпичном заводе, где производились строительные материалы для предполагаемого Вельтаупштадта или “мировой столицы” Германии, о которой Гитлер мечтал еще с довоенных времен, когда Герхард был молодым архитектором, приписанным к мастерской Альберта Шпеера. Было бы забавно, если бы Герхарда заставили работать среди удушливой пыли и адского жара кирпичных печей. Вместо этого ему дали другое странно подходящее задание и отправили работать на завод, который делал детали для бомбардировщиков "Хейнкель".

Карл работал на той же производственной линии. “Некоторые из них намеренно изготавливают неисправные компоненты, - сказал он. - Им нравится мысль, что они могут заставить один из этих проклятых бомбардировщиков разбиться.”

“Я не могу этого сделать. Я знаю людей, которые летают на этих самолетах. Они - обычные люди, пытающиеся пройти через эту войну. Они не виноваты, что их лидеры-маньяки. Кроме того, нет никакой необходимости что-то саботировать. Мы скоро проиграем войну, что бы здесь ни делали.”

“Как ты думаешь, сколько это продлится?- Спросил Карл.

- Судя по тому, с какой скоростью русские продвигаются на восток, к Рождеству они могут оказаться в Берлине. Я не знаю, каково это во Франции. Но если англичане и американцы будут действовать так же быстро, как мы, когда вторглись в сорок первом, то к осени они уже будут за Рейном.”