Война Кортни

- Минке, Бригадефюрер.”

- Ну что ж, Минке, ты меня порадовал . . . и моя дорогая жена тоже, когда узнает об этом. Вот доказательство того, что мой самодовольный, самодовольный, тщеславный, любящий евреев брат-предатель, каким я его всегда считал. О, он думал, что одурачил всех, красивый воин с медалями на шее. Но он меня не обманул. Я знал, что если я оставлю ловушку открытой достаточно долго, он обязательно войдет в нее. И вот здесь, в этой записной книжке, доказательство того, что он был в сговоре с фон Тресковым, одним из ключевых фигур в заговоре против фюрера.

-Послушайте,-сказал фон Меербах, направляясь к своему адъютанту, который скромно стоял в темном углу кабинета. Он поднес блокнот к лицу АДС и ткнул пальцем в открытую страницу. - Имя моего брата, дата и место их встречи, а затем одно-единственное слово: "Ja.- Всего две буквы, но в них сказано все.”

АЦП нахмурился. - Простите, бригадефюрер, может быть, я сегодня глуп, но что говорится в этих письмах?”

- Что мой брат сказал фон Трескову "да", разумеется. Он согласился присоединиться к заговору. Естественно, он ничего не объясняет. Ему самому это было бы не нужно, и он не хотел бы, чтобы это стало очевидным, если кто-то найдет книгу. Но теперь, оглядываясь назад, мы знаем, что он имел в виду . . . О, я нисколько не сомневаюсь, что означает это "Ja", и народный суд тоже не будет сомневаться. Пусть арестуют моего брата. А Минке, скажи мне, кто первый наткнулся на эту запись?”

- Минке назвал имя бывшего полицейского и добавил, видя, что теперь он может позволить себе быть великодушным: - он сразу понял, как и вы, что означает эта запись.”

“Тогда он прекрасный офицер, как и ты, Минке, раз у тебя хватило ума донести это до меня. Я не забуду вашей хорошей работы, можете быть уверены.”

- Благодарю вас, Герр бригадефюрер.- Минке просиял.

“Вовсе нет . . . А теперь, пока мы здесь, нам лучше позвонить в Народный суд. Чем скорее мой брат получит по заслугам справедливость, тем лучше.”

***

Герхард больше не летал на задания над русской землей. Группа армий "Юг " была оттеснена на Балканы, и ее истребители постоянно совершали вылазки против русских и американских бомбардировщиков, которые пытались уничтожить румынские нефтяные месторождения и нефтеперерабатывающие заводы, являвшиеся основными поставщиками топлива для Германии. Впервые он услышал о покушении 20 июля, когда вернулся с задания и обнаружил, что его база кишит слухами о том, что фюрер мертв и произошел переворот.

Он вспомнил свою встречу с фон Тресковым. Он подумал, не его ли это рук дело. Но потом пришло известие, что фюрер выжил.

"Жаль еще больше", - подумал Герхард, и по настроению многих пилотов было ясно, что он не одинок в этом мнении.

Через пару дней заговор против Гитлера был почти забыт. У них были более неотложные дела, о которых нужно было подумать. Дни, когда Люфтваффе командовали небом, давно прошли. У русских теперь были лучшие самолеты, производимые в огромных количествах. Каждый раз, поднимаясь в небо, Герхард чувствовал, что его жизнь становится все короче. Каким-то образом он выжил, но шансы на то, что он пойдет дальше, с каждым днем увеличивались.

Однажды днем в первую неделю августа он вышел из самолета, и его встретила не наземная команда, а человек в костюме - гестапо, как сразу понял Герхард, - в сопровождении полудюжины солдат из Ваффен-СС.

Герхарда арестовали, запихнули в кузов грузовика, отвезли в Берлин и бросили в подземный подвал. Три ночи его допрашивали. Допросы казались странно нерешительными, как будто никому не было дела до того, какие ответы он давал. Пытки не применялись, но его несколько раз избивали. Даже тогда он был избит, но не серьезно ранен.

Его тюремщики обвинили его в заговоре против фюрера, но их вопросы были странно расфокусированы. Они не пытались заставить его признаться в том, в чем были уверены. Они пытались установить, сделал ли он что-нибудь вообще. И пока шел допрос, Герхард пришел к выводу, что их единственным доказательством была единственная запись в блокноте, в которой ключевым словом было: “Ja.”

Не было достаточно доказательств, чтобы доказать преступление, кроме грубости в адрес фюрера во время ссоры в баре. Следователи Герхарда, казалось, не были обеспокоены тем, что им не удалось повесить на него более серьезное преступление. Отнюдь не став более агрессивными или отчаянными в своих расспросах, их отношение изменилось на небрежное безразличие, пока они не перестали вытаскивать его из камеры для допроса.

Прошла неделя, и он остался один в своей крохотной камере, и ничто не указывало на то, что время шло, кроме нарастающего голода, грызущего его живот. Его кормили два раза в день, и еда была настолько неприятной - картофель, розоватый от плесени, гнилая капуста, опилки и мучной хлеб, твердая как камень колбаса, сделанная из застывшей крови животных,- что он едва мог заставить себя проглотить ее.

И вот однажды утром охранник сообщил ему, что суд над ним состоится через два дня. - “Сегодня к вам придет ваш адвокат, - сказал охранник. Он рассмеялся и сказал: “я уверен, что он сделает хорошую работу.”

Даже после дюжины лет нацистского правления Герхард все еще верил, что адвокат по уголовным делам-это блестящий человек, мотивированный верой в систему правосудия, чей яростный интеллект был предан защите своего клиента. Человек, вышедший ему навстречу, сжимая в руках картонную папку с двумя листами бумаги, на которых было изложено обвинение против него, был невысокого роста, бедно одет, со слегка выступающими зубами и волосами, смазанными жиром. Голос у него был тонкий, акцент грубый. Значок нацистской партии на лацкане его пиджака указывал на его лояльность.

“Меня зовут Карпф, - сказал он. - Полагаю, вам интересно, что произойдет на суде.”

“Я жду, что вы изложите мое дело, - ответил Герхард. “Я не принимал никакого участия в нападении на фюрера. Единственная улика против меня-это слово из двух букв в дневнике армейского офицера, с которым я встречался один раз в жизни. Я не юрист, но я всегда полагал, что суды действуют на основе доказательств и доказательств. В моем случае-нет. Я не виноват.”

Грызунье лицо Карпфа исказила страдальческая гримаса. “Ах . . . да. . .- Он вытащил документ из папки. “Я вижу, вы служили на русском фронте.”

“Да. Вот почему я не мог иметь никакого отношения к этому заговору с бомбой. Я был в воздухе, когда эта чертова штука взорвалась.”

- Полагаю, это все объясняет.”

- Что?”

- Ваша неспособность понять назначение народного суда. Если бы вы были ближе к дому, то знали бы, что суду нет нужды доказывать свою невиновность или вину. Тот факт, что вы стоите перед ним, является достаточным доказательством. Суд существует для того, чтобы праведный гнев народа мог быть направлен на тех, кто стремится подорвать фюрера, партию или Рейх. Люди должны видеть, что с их врагами расправляются, чтобы они сами чувствовали себя в безопасности.”

- Иными словами, показательный процесс.”

- Не стоит употреблять эту фразу, Меербах, она попахивает большевизмом.”

“Меня зовут полковник фон Меербах.”

“Для вас-возможно, но не для народного суда.- Карпф положил бумагу обратно в папку. “Что ж, я рад, что у нас была такая возможность поговорить. Увидимся через два дня. Естественно, я признаю себя виновным от вашего имени. Хорошего дня.”

•••

Первой реакцией Герхарда была ярость от несправедливости своего положения и разочарование от собственного бессилия. Теперь он понимал, почему следователи вели себя с таким безразличием. Улики не имели значения. Справедливость перестала существовать.

Но по мере того, как шли часы, его мысли менялись. Теперь его гнев был направлен на собственную глупость. Как он мог ожидать чего-то другого? Его страной правили вожди, которые запирали голых мужчин и женщин в фургоне и травили их газом, а затем проводили время, пока последняя из их жертв не умирала, попивая кофе и закусывая пирожными. Ее предводитель скорее позволит целой армии умереть от голода и обморожения, чем потеряет лицо, позволив им отступить. Почему в таком мире можно ожидать справедливости?

Он пролежал без сна всю ночь, гадая, какова будет его судьба и как он встретит ее. Он полагал, что наказанием за его предполагаемую измену будет смерть. Но он видел так много того, что было нанесено в столь различных формах, что перспектива забвения больше не внушала ему страха. Кроме того, в какой-то момент это было неизбежно. И казнь, будь то пули расстрельной команды или петля палача, была более быстрым и милосердным выходом, чем большинство людей могли ожидать.

Утром в камеру пришел второй посетитель.

Это был майор Люфтваффе по фамилии Байер, во всех отношениях полная противоположность адвокату Карпфу. Байер был высок, хорошо сложен и красив, как манекен в универмаге. Его униформа была безукоризненна, а внешний вид безупречен. Щелчок его салюта "Хайль Гитлер" был достоин парадного плаца.

“Я работаю в Министерстве авиации, - сказал он. “Я имею великую честь служить в личном штабе рейхсмаршала Геринга, так что можете считать, что то, что я вам сейчас расскажу, исходит из самых высоких инстанций. Я достаточно ясно выразился?”

“Да, - ответил Герхард. В животе у него трепетало незнакомое ощущение, которое он никак не мог определить. Ему потребовалась секунда, чтобы понять, что это надежда.

"Я уверен, что мне не нужно говорить вам, что как вице-канцлер Германии, второй после самого фюрера, Рейхсмаршал полностью осуждает трусливый, предательский заговор против жизни Фюрера и против самого Рейха.”

“Конечно. Герхард кивнул.

- Тем не менее, была выражена озабоченность тем рвением, с которым некоторые элементы в СС взялись за дело против вас. Они отмечают контраст между откровенно недостаточными доказательствами какого-либо предательства с вашей стороны и годами вашей доблести и служения Отечеству.”

Герхард промолчал, но ему хватило одного легкого кивка, чтобы принять комплимент Байера.

“Существует также сильное чувство тревоги, что один департамент рейха должен пойти на такие меры, чтобы запятнать репутацию человека из другого департамента. Люфтваффе опозорено нападением на вашу честь. Нехорошо публично нападать на человека, который был представлен народу как герой. Это собьет их с толку и заставит усомниться во всех героях. Все это не приносит никакой пользы тем, кто действительно заботится о благополучии Рейха.”

“Куда это ведет?- Спросил Герхард.

Байер слегка улыбнулся. - Справедливый вопрос. Ответ заключается в следующем. Были сделаны представления. Переговоры состоялись. Как вы можете себе представить, Министерство юстиции и СС одинаково ревниво относятся к своей репутации. Многие занятые люди посвятили значительное количество времени вашему делу . . .”

Байер посмотрел на Герхарда, чтобы подчеркнуть свою мысль. Теперь он был у других в долгу. Он был обязан оправдать их усилия.

"Достигнуто соглашение, которое удовлетворяет все стороны. В открытом судебном заседании вы признаете, что встречались с предателем фон Тресковым, что он открыто высказал свои анти-фюреровские симпатии и что вы не сообщили соответствующим властям об этой встрече. Это правильно, не так ли?”