Трое в лодке, не считая собаки [англ. и рус. параллельные тексты]

Кстати о дубовых лестницах. В одном доме в Кингстоне есть замечательная лестница из резного дуба.

It is a shop now, in the market-place, but it was evidently once the mansion of some great personage.

Теперь в этом доме, на рыночной площади, помещается лавка, но некогда в нем, очевидно, жил какой-нибудь вельможа.

A friend of mine, who lives at Kingston, went in there to buy a hat one day, and, in a thoughtless moment, put his hand in his pocket and paid for it then and there.

Мой приятель, живущий в Кингстоне, однажды зашел туда, чтобы купить себе шляпу, и в минуту рассеянности опустил руку в карман и тут же на месте заплатил наличными.

The shopman (he knows my friend) was naturally a little staggered at first; but, quickly recovering himself, and feeling that something ought to be done to encourage this sort of thing, asked our hero if he would like to see some fine old carved oak.

Лавочник (он знаком с моим приятелем), естественно, был сначала несколько потрясен, но быстро взял себя в руки и, чувствуя, что необходимо что-нибудь сделать, чтобы поддержать такие стремления, спросил нашего героя, не желает ли он полюбоваться на красивый резной дуб.

My friend said he would, and the shopman, thereupon, took him through the shop, and up the staircase of the house.

Мой приятель согласился, и лавочник провел его через магазин и поднялся с ним по лестнице.

The balusters were a superb piece of workmanship, and the wall all the way up was oak-panelled, with carving that would have done credit to a palace.

Перила ее представляют замечательный образец столярного мастерства, а стены вдоль всей лестницы покрыты дубовыми панелями с резьбой, которая сделала бы честь любому дворцу.

From the stairs, they went into the drawing-room, which was a large, bright room, decorated with a somewhat startling though cheerful paper of a blue ground.

С лестницы они вошли в гостиную - большую, светлую комнату, оклеенную несколько неожиданными, но веселенькими обоями голубого цвета.

There was nothing, however, remarkable about the apartment, and my friend wondered why he had been brought there.

В комнате не было, однако, ничего особенно замечательного, и мой приятель не понимал, зачем его туда привели.

The proprietor went up to the paper, and tapped it.

Хозяин дома подошел к обоям и постучал об стену.

It gave forth a wooden sound.

Звук получился деревянный.

"Oak," he explained.

- Дуб, - объяснил лавочник.

"All carved oak, right up to the ceiling, just the same as you saw on the staircase."

- Сплошь резной дуб, до самого потолка. Такой же, как вы видели на лестнице.

"But, great Caesar! man," expostulated my friend; "you don't mean to say you have covered over carved oak with blue wall-paper?"

- Черт возьми! - возмутился мой приятель. -Неужели вы хотите сказать, что заклеили резной дуб голубыми обоями?

"Yes," was the reply: "it was expensive work.

- Конечно, - последовал ответ. - И это обошлось мне недешево.

Had to match-board it all over first, of course.

Ведь сначала пришлось обшить стены досками.

But the room looks cheerful now.

Но зато комната имеет веселый вид.

It was awful gloomy before."

Раньше здесь было ужасно мрачно.

I can't say I altogether blame the man (which is doubtless a great relief to his mind).

Не могу сказать, чтобы я считал лавочника кругом виноватым (это несомненно доставляет ему большое облегчение).

From his point of view, which would be that of the average householder, desiring to take life as lightly as possible, and not that of the old-curiosity-shop maniac, there is reason on his side.

С его точки зрения - с точки зрения среднего домовладельца, стремящегося относиться к жизни как можно легче, а не какого-нибудь помешанного на старине чудака - поступок его имеет известный смысл.

Carved oak is very pleasant to look at, and to have a little of, but it is no doubt somewhat depressing to live in, for those whose fancy does not lie that way.

На резной дуб очень приятно смотреть, приятно даже иметь его у себя дома в небольшом количестве. Но нельзя отрицать, что пребывание среди сплошного резного дуба действует несколько угнетающе на людей, которые к этому не расположены.

It would be like living in a church.

Это все равно что жить в церкви.

No, what was sad in his case was that he, who didn't care for carved oak, should have his drawing-room panelled with it, while people who do care for it have to pay enormous prices to get it.

Печально во всей этой истории лишь то, что у лавочника, которого это ничуть не радовало, была целая гостиная, обшитая резным дубом, в то время как другие платят огромные деньги, чтобы его раздобыть.

It seems to be the rule of this world.

По-видимому, в жизни всегда так бывает.

Each person has what he doesn't want, and other people have what he does want.

У одного человека есть то, что ему не нужно, а другие обладают тем, что он хотел бы иметь.

Married men have wives, and don't seem to want them; and young single fellows cry out that they can't get them.

Женатые имеют жен и, видимо, не дорожат ими, а молодые холостяки кричат, что не могут найти жену.

Poor people who can hardly keep themselves have eight hearty children. Rich old couples, with no one to leave their money to, die childless.

У бедняков, которые и себя-то едва могут прокормить, бывает по восемь штук веселых ребят, а богатые пожилые супруги умирают бездетными и не знают, кому оставить свои деньги.

Then there are girls with lovers.

Или вот, например, барышни и поклонники.

The girls that have lovers never want them.

Барышни, у которых они есть, уверяют, что не нуждаются в них.

They say they would rather be without them, that they bother them, and why don't they go and make love to Miss Smith and Miss Brown, who are plain and elderly, and haven't got any lovers?

Они говорят, что предпочли бы обходиться без них, что молодые люди им надоели. Почему бы им не поухаживать, за мисс Смит или мисс Браун, которые стары и дурны и не имеют поклонников?

They themselves don't want lovers.

Им самим поклонники не нужны.

They never mean to marry.

Они не собираются выходить замуж.

It does not do to dwell on these things; it makes one so sad.

Грустно становится, когда думаешь о подобных вещах!

There was a boy at our school, we used to call him Sandford and Merton. His real name was Stivvings.

У нас в школе был один мальчик, которого мы называли Сэндфорд и Мертон. ["Сэндфорд и Мертон" - нравоучительная детская книжка Томаса Дэя (1783) про плохого богатого мальчика Томми Мертона и хорошего бедного мальчика Гарри Сэндфорда.] Настоящая его фамилия была Стиввингс.

He was the most extraordinary lad I ever came across.

Я никогда не встречал более удивительного мальчика.

I believe he really liked study.

Он действительно любил учиться.

He used to get into awful rows for sitting up in bed and reading Greek; and as for French irregular verbs there was simply no keeping him away from them.

С ним происходили ужасные неприятности из-за того, что он читал в постели по-гречески, а что касается французских неправильных глаголов, то его просто невозможно было оторвать от них.

He was full of weird and unnatural notions about being a credit to his parents and an honour to the school; and he yearned to win prizes, and grow up and be a clever man, and had all those sorts of weak-minded ideas.

У него была целая куча странных и противоестественных предрассудков, вроде того, что он должен делать честь своим родителям и служить украшением школы; он жаждал получать награды, скорее вырасти и стать умным, и вообще он был начинен разными дурацкими идеями.

I never knew such a strange creature, yet harmless, mind you, as the babe unborn.

Да, это был диковинный мальчик, притом безобидный, как неродившийся младенец.

Well, that boy used to get ill about twice a week, so that he couldn't go to school.

Ну, так вот этот мальчик раза два в неделю заболевал и не мог ходить в школу.

There never was such a boy to get ill as that Sandford and Merton.

Ни один школьник не умел так хворать, как этот самый Сэндфорд и Мертон.

If there was any known disease going within ten miles of him, he had it, and had it badly.

Если за десять миль от него появлялась какая-нибудь болезнь, он схватывал ее, и притом в тяжелой ферме.

He would take bronchitis in the dog-days, and have hay-fever at Christmas.

Он болел бронхитом в самый разгар лета и сенной лихорадкой на рождество.

After a six weeks' period of drought, he would be stricken down with rheumatic fever; and he would go out in a November fog and come home with a sunstroke.

После шестинедельной засухи он вдруг сваливался, пораженный ревматизмом, а выйдя из дому в ноябрьский туман, падал от солнечного удара.

They put him under laughing-gas one year, poor lad, and drew all his teeth, and gave him a false set, because he suffered so terribly with toothache; and then it turned to neuralgia and ear-ache.

В каком-то году беднягу усыпили веселящим газом, вырвали у него все зубы и поставили ему две фальшивые челюсти, до того он мучился зубной болью. Потом она сменилась невралгией и колотьем в ухе.

He was never without a cold, except once for nine weeks while he had scarlet fever; and he always had chilblains.

Он всегда страдал насморком, кроме тех девяти недель, когда болел скарлатиной, и вечно что-нибудь отмораживал.

During the great cholera scare of 1871, our neighbourhood was singularly free from it.

В большую эпидемию холеры в 1871 году в нашей округе почему-то совсем не было заболеваний.

There was only one reputed case in the whole parish: that case was young Stivvings.

Известен был только один больной во всем приходе - это был молодой Стиввингс.

He had to stop in bed when he was ill, and eat chicken and custards and hot-house grapes; and he would lie there and sob, because they wouldn't let him do Latin exercises, and took his German grammar away from him.

Когда он болел, ему приходилось оставаться в кровати и есть цыплят, яблоки и виноград, а он лежал и плакал, что у него отнимают немецкую грамматику и не позволяют делать латинские упражнения.

And we other boys, who would have sacrificed ten terms of our school-life for the sake of being ill for a day, and had no desire whatever to give our parents any excuse for being stuck-up about us, couldn't catch so much as a stiff neck.

А мы, мальчишки, охотно бы пожертвовали десять лет школьной жизни за то, чтобы проболеть один день, и не давали нашим родителям ни малейшего повода гордиться нами, - и все-таки не болели.

We fooled about in draughts, and it did us good, and freshened us up; and we took things to make us sick, and they made us fat, and gave us an appetite.

Мы бегали и шалили на сквозняке, но это приносило нам лишь пользу и освежало нас. Мы ели разные вещи, чтобы захворать, но только жирели и приобретали аппетит.

Nothing we could think of seemed to make us ill until the holidays began.

Что бы мы ни придумали, заболеть не удавалось, пока не наступали каникулы.

Then, on the breaking-up day, we caught colds, and whooping cough, and all kinds of disorders, which lasted till the term recommenced; when, in spite of everything we could manoeuvre to the contrary, we would get suddenly well again, and be better than ever.

Зато в последний день учения мы схватывали простуду, коклюш и всевозможные другие недуги, которые длились до начала следующей четверти. А тогда, какие бы ухищрения мы ни пускали в ход, здоровье вдруг возвращалось, и мы чувствовали себя лучше, чем когда-либо.

Such is life; and we are but as grass that is cut down, and put into the oven and baked.

Такова жизнь, и мы все - только трава, которую срезают, кладут в печь и жгут.

To go back to the carved-oak question, they must have had very fair notions of the artistic and the beautiful, our great-great-grandfathers.

Возвращаясь к вопросу о резном дубе, надо сказать, что наши предки обладали довольно-таки развитым чувством изящного и прекрасного.

Why, all our art treasures of to-day are only the dug-up commonplaces of three or four hundred years ago.

Ведь вое теперешние сокровища искусства три-четыре века тому назад были банальными предметами повседневного обихода.

I wonder if there is real intrinsic beauty in the old soup-plates, beer-mugs, and candle-snuffers that we prize so now, or if it is only the halo of age glowing around them that gives them their charms in our eyes.

Я часто спрашиваю себя, действительно ли красивы старинные суповые тарелки, пивные кружки и щипцы для снимания нагара со свечей, которые мы так высоко ценим, или только ореол древности придает им прелесть в наших глазах.

The "old blue" that we hang about our walls as ornaments were the common every-day household utensils of a few centuries ago; and the pink shepherds and the yellow shepherdesses that we hand round now for all our friends to gush over, and pretend they understand, were the unvalued mantel-ornaments that the mother of the eighteenth century would have given the baby to suck when he cried.

Старинные синие тарелки, украшающие теперь стены наших комнат, несколько столетий тому назад были самой обычной домашней утварью, а розовые пастушки и желтенькие пастушки, которыми с понимающим видом восторгаются все наши знакомые, в восемнадцатом веке скромно стояли на камине, никем не замечаемые, и матери давали их пососать своим плачущим младенцам.