Война Кортни

Шафран направилась в противоположную сторону. Через полминуты, идя по соседней улице, она миновала мебельный фургон, остановившийся на обочине. Она не обратила на это никакого внимания.

Внутри фургона немецкий радиотехник снял наушники, хотя он слушал "свист", громкость которого говорила ему, как близко они подобрались к источнику сигнала, который он обнаружил пять минут назад.

- Ничего хорошего, - сказал он. - Он пропал.”

Офицер гестапо в штатском, прислонившись к фургону, пробормотал себе под нос проклятие. - Черт возьми! Я думал, что на этот раз мы его поймали. Вы уверены, что это был Отто?”

“Я узнаю его стиль где угодно. Никто из остальных не так быстр и ловок, как он. Это так же хорошо, как отпечаток пальца.”

“Смешно . . . мы не знаем, кто такой Отто и как он выглядит. Но мы можем обнаружить его прикосновение к клавише азбуки Морзе. Будем надеяться, что в один прекрасный день мы сможем поставить точку и тире.”

“О, мы сделаем это, сэр, не беспокойтесь. Мы подходим все ближе. Он не может долго скрываться от нас.”

•••

На следующее утро, когда она пришла на работу в офис ВНВ, Шафран встретил сияющий Хендрик Элиас.

“У меня отличные новости, Мисс Марэ. Нас пригласили принять участие в конференции политических партий из нижних стран, то есть легальных партий. Он состоится в Гааге, в Бинненхофе, штаб-квартире германской администрации.”

- Как интересно!- Ответила Шафран. “В чем причина этой конференции?”

- Чтобы обсудить роль нижних стран в новой Европе, которая возникнет после войны. Наши немецкие друзья будут организовывать это мероприятие, и я уверен, что они будут информировать нас о последних мыслях в Берлине по поводу великих Нидерландов и укрепления связей между фламандским, голландским и немецким народами.”

- Как интересно . . . Это большая честь для вас, доктор Элиас, быть удостоенным такой чести. Я уверена, что ни один мужчина не заслуживает этого больше, чем ты.”

Элиас выпятил грудь и вздернул подбородок, чтобы принять более статную позу. “Вы очень добры, Мисс Марэ. Человек чувствует себя очень скромным, даже если его считают достойным приглашения, которое исходит, я бы сказал, из самых высоких эшелонов. Но я не одинок в этой чести. Мне разрешили взять с собой депутацию из восьми партийных чиновников. Я был бы счастлив, если бы вы оказались среди них. Мы должны помнить, что женщины также будут частью нашего будущего, и вы должны представлять свой пол в Гааге, как вы это умело делаете во Фландрии.”

Шафран ахнула и поднесла руку ко рту, словно ошеломленная таким знаком благосклонности. - Благодарю вас, доктор Элиас. Это так много значит для меня, что я не могу выразить это словами. Я не подведу вас, клянусь.”

“Я уверена, что ты этого не сделаешь, моя дорогая. Просто веди себя как обычно очаровательно, предоставьте говорить мужчинам, и немцы составят о вас очень благоприятное мнение, а значит, выиграет и сама партия.”

“Я сделаю все, что в моих силах. И мне бы и в голову не пришло вмешиваться в мужские дискуссии.”

- Хорошо сказано. А теперь у меня в кабинете назначена встреча. Принеси мне чашку кофе, там хорошая девочка.”

“С превеликим удовольствием.”

Марлиз Марэ пошла варить кофе своему боссу, зная, как он его любит, ведь она уже много раз выполняла эту задачу. Когда она принесла ему кофе, двое других мужчин в комнате решили, что они хотели бы кофе, и она приготовила его для них тоже.

“Вы сегодня очень веселы, Мисс Марэ, - сказал один из гостей Элиаса, когда она протянула ему стакан.

“Я смог сообщить ей хорошие новости, - объяснил Элиас. “И через минуту я поделюсь ею с тобой. Вот и все, дорогая. Теперь ты можешь идти.”

Шафран улыбнулась и ушла. Она действительно была счастлива, как и предполагал этот человек. Слишком многие исполнительные агенты спецопераций видели внутренности различных нацистских штабов, когда их брали туда в плен. Она собиралась войти как приглашенная гостья.

•••

Они сели на поезд, идущий в Гаагу, в вагон, купе которого были отведены для бельгийских участников конференции.

"Это как школьная прогулка", - подумала Шафран. Мужчины из фашистских фракций даже вели себя как стервозные школьницы. Это было то же самое чувство людей, которые знали друг друга много лет, почти неотличимые друг от друга для постороннего глаза, но разделенные горьким соперничеством и амбициями, которые значили все для них и ничего ни для кого другого.

Различные группы демонстративно расположились в отдельных отсеках, не делая попыток смешаться. Это разделение продолжалось до тех пор, пока поезд не прибыл в Гаагу, где Артур Зейсс-Инкварт, человек, назначенный Гитлером правителем рейхс-комиссариата Нидерландов, как теперь назывались Нидерланды, создал свою штаб-квартиру. Но в тот момент, когда они ступили на платформу вокзала и поздоровались с немцами, приехавшими, чтобы отвезти их на конференцию, посетители обнаружили, что их фракции не представляют никакого интереса для Голландии. Они были фламандцами и фашистами. Всем было наплевать на эти тонкости.

Их подвели к небольшому автобусу и отвезли недалеко от отеля, расположенного на площади возле Бинненхофа. Они прошли под транспарантом, висевшим поперек улицы с надписью: V = победа! Германия побеждает на всех фронтах для Европы. Она увидела пустую лавку со звездой Давида, намалеванной белилами на витрине, и надписью “Грязный еврей” рядом. Мимо, опустив голову, торопливо прошла мать, склонившись над тремя детьми, которых она гнала по улице. У всех на куртках были вышиты желтые звезды.

Один из сотрудников ВНВ опустил стекло рядом со своим сиденьем и крикнул: “Мы идем за вами, маленькие жиды! - и откинулся на спинку кресла под взрывы смеха и хлопки по спине.

Когда они подъехали к отелю, Шафран стояла на тротуаре возле автобуса, ожидая, пока ее чемодан разгрузят, и смотрела на площадь. Белые деревянные таблички на кольях были расставлены через равные промежутки по всему периметру. Они говорили одно и то же: Voor Joden verboden. Запрещено евреям.

Единственным пунктом повестки дня в тот день было” ознакомительное " заседание для делегаций из Фландрии и Нидерландов. Они подошли к Бинненхофу, комплексу зданий, в центре которого стояло сооружение, фасад которого можно было принять за средневековый готический собор, с великолепным розовым окном, окруженным другими витражами. Две тонкие круглые башни с высокими остроконечными крышами стояли по обе стороны главного входа, и с каждой башни свисал алый нацистский флаг с белым кругом и черной свастикой в центре. Здесь, в самом сердце голландской демократии и независимости, был неоспоримый символ того, как обстоят дела сейчас.

Голландские национал-социалисты ожидали прибытия своих фламандских собратьев в главном зале. Был накрыт буфет с бутербродами, маринованной селедкой, местным сыром и выпечкой, а официанты в белых куртках стояли за столиками, уставленными пивом и вином. Шафран поняла, что она была единственной женщиной в комнате. Мужчины, не обращая на нее внимания, принялись хвастаться и хлопать по спине. Лидер голландского национал-социалистического движения поднялся на трибуну в конце зала и произнес длинную речь, наполненную подхалимством в адрес нацистской партии и оскорблениями в адрес ее врагов. Шафран находила его отвратительным, но знала, что Марлиз Марэ будет наслаждаться им и поэтому горячо аплодировала при каждом удобном случае.

Не желая отставать, Хендрик Элиас произнес речь, в которой предрассудки были чуть менее отталкивающими, но еще более утомительными. В очередной раз, Maрлиз была перенесена в восторге от энтузиазма.

Мероприятие, казалось, подходило к концу, когда один из немногих присутствующих немцев направился в Шафран. Он был выше шести футов ростом, и его эсэсовская форменная куртка туго обтягивала плечи и бочкообразную грудь. У него была бледная кожа, белокурые волосы (даже брови и ресницы были такими бледными, что их почти не было видно) и маленькие голубые глаза. Его лицо было мясистым, губы достаточно полными, так что когда он приблизился к Шафран, его отдыхающий рот, казалось, надулся. Она заметила, что на его мундире были знаки отличия гауптштурмфюрера, что было равносильно званию армейского капитана.

Он встал напротив нее, щелкнул каблуками и сказал: “Добрый вечер, фройляйн. Надеюсь, вы позволите мне представиться. Меня зовут Шредер . . . Карстен Шредер.”

“Марлиз Марэ, - ответила Шафран.

- Enchanté” - сказал Шредер. Он взял ее руку и наклонился, чтобы поцеловать, хотя, к облегчению Шафран, его упругие губы не касались ее кожи.

- Он снова выпрямился, обвел взглядом собравшихся и заметил: - вряд ли это самый забавный способ для красивой женщины провести субботний вечер.”

“Напротив, я нахожу эти речи и увлекательными, и вдохновляющими,-ответила Шафран, решив, что для нее важнее доказать свою пронацистскую позицию, чем отвечать на его попытки флиртовать.

Шредер улыбнулся. - Тогда я благодарю вас за ваше здравомыслие и политическое понимание. А теперь, боюсь, я не могу остаться и поговорить. У меня есть и другие дела. Могу я спросить, будете ли вы присутствовать на завтрашнем заседании?”

“Да.”

“Отлично. Я надеюсь, что у нас будет возможность поговорить более подробно . . . и не только о политике.”

•••

Марлиз была набожной христианкой. На следующее утро Шафран решила пойти в церковь в своем лучшем воскресном платье: дешевом хлопчатобумажном летнем платье и голубом кардигане. На руках у нее были белые хлопчатобумажные перчатки, а волосы прикрывала соломенная шляпка, заколотая булавкой. Любая хорошая девушка из Реформатской церкви знала слова из Первого послания апостола Павла к Коринфянам:” Всякая женщина, которая молится или пророчествует с непокрытой головой, бесчестит свою голову", и она всегда носила шляпу или шарф, когда входила в дом Господень.

После этого она вернулась в Риддерзааль вместе с остальными фламандскими делегатами. Стулья были расставлены рядами перед трибуной. На повестке дня было еще несколько выступлений. Первый был дан высокопоставленным чиновником германской администрации по имени Грубер. Это был маленький, худой, энергичный человек, чье нацистское рвение простиралось до щетинистых усов, делавших его похожим на актера или даже комика, изображающего Адольфа Гитлера. Не то чтобы намек на остроумие или хорошее настроение пронзил железную серьезность его речи.

- Хайль Гитлер!- начал он. - Доклад, который я представляю на этом симпозиуме, озаглавлен: "построение Новой Европы: низкие страны и их роль в Великом германском рейхе". Я опишу развитие идеи великого германского рейха как продукт гения фюрера, который неизбежно проявится как политическое и территориальное образование, которое будет величайшей из всех мировых держав.”

Он делал это в мельчайших подробностях больше часа, а затем еще сорок минут задавал вопросы. Шафран ничего не ответила. Задача, поставленная перед Марлиз Марэ, состояла в том, чтобы сделать все возможное, чтобы понять, что обсуждают мужчины - Хендрик Элиас обещал объяснить все, что она сочтет слишком сложным, - а затем перевести это в простые, даже детские термины, которые поймут женщины, с которыми она работала.